В этой кукле сидит, тянет дух из людей.
Ну, понятно, что Федьку и куклу его
Потащили к боярину. Федька и тут
Поначалу хотел свою шутку сыграть.
Ну, собрался народ, любопытно же всем.
Кукла – будто бы девочка, лет так пяти,
И глаза, как живые, и губки, и нос;
В длинном платье до пола, коса у неё
Настоящая. Косу-то Кукольник взял
У старухи одной за овёс и пшено.
Так он сам объяснял. Куклу выставил он.
И боярыня к ней подошла ближе всех,
Да всё хвалит её, но с опаской глядит,
Так как слышала слухов уж разных о ней.
Федька Кукольник куклу-то за рычажок
И включил незаметно. И та вдруг пошла
Да к боярыне прямо, да как запищит.
Ну, боярыня – в обморок! Няньки её
Разбежались в испуге. Боярин и сам
Оробел поначалу… Тут Федьку – в острог
Вместе с куклой. Да впредь чтоб народ не пугал,
Да не делал чтоб впредь непонятно чего,
Пальцы с правой руки повелели срубить.
Как уж Федька ни каялся, что пошутил,
Что души, мол, у куклы и нет, что она
На колёсиках лишь, на пружинках всего…
Всё же пальцы срубили… – Окимий вздохнул.
– Значит, не было Бога в искусстве его! –
Тихо старец Арсений сказал. – Для себя
Он старался, и всё – на потеху себе,
Да людей попугать. Вот за это и был
Он наказан. И, право, скажу – поделом!
– Кто же спорит… Уменье умению – рознь. –
Согласился Окимий. – Кому оно впрок,
А кому и без прока, и даже во вред…
– С Богом всё идёт в пользу, – Арсений сказал.
– Это так, – согласился Окимий опять. –
Вон, Савватий-то, гибель чинил для других,
Да чуть сам не погиб… Помнишь, светлый-то день? –
Повернувшись, спросил у Савватия он.
– Не забуду вовек! – отвечал тот ему. –
Вечно буду молить за спасенье души,
И за души других, чтоб и их отвратить
От большого греха. От такой-то беды…
А уж мне-то свой грех, хоть бы часть отмолить…
– Бог-то милостив…
– Сам я простить не могу…
– Расскажи, в назидание нашим гостям.
Пусть послушают; сами расскажут кому;
Может, чьё-нибудь сердце рассказом твоим
