Что его и при них-то уж я не видал,
И они-то его, как меня, не нашли.
Только тут и дошло до меня, что ко мне
Сам Никола угодник пришёл, чтоб спасти.
Огляделся, а дом-то уж как головня,
Даже крыша насквозь прогорела, и все
Стены – чёрные головни. Только один
Угол дома не тронут всеядным огнём:
Тот, в котором икона висела, где я,
Замеревший от страха, погибели ждал.
Подошёл я к иконе, взглянул на неё,
И озноб пробежал у меня по спине:
Из оклада иконы глядел на меня
Тот же старец, что только что жизнь мою спас.
Тут колени мои подкосились и я
Пред иконой упал и заплакал, молясь
О спасенье своём и о грешной душе.
Долго… долго молился. И вечер уже
Опускался над лесом, и крики кругом
Страшной бойни мне были уже не слышны.
К ночи выбрался я из горелой избы
И святую икону с собой прихватил.
Да в моей голове всё звучали слова:
«А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»
Так попал я сюда и почти двадцать лет
Всё за души молюсь тех, кого загубил.
А икона так в келье моей и висит.
– Ты, Савватий, ещё расскажи и про то,
Как ты крест-то святой от грабителей спас, –
Подсказал инок Флавий, что рядом сидел.
– Нет, об этом уж, братья, не мне говорить. –
И монах замолчал, и глаза опустил.
– Ну, так я расскажу, – инок Флавий сказал,
Обратившись с улыбкой к сидевшим гостям. –
Вы сегодня-то видели сами того,
Из марийских вояк, что поймали в толпе,
У которого памятный крест на щеке…
Он рассказывал сам, как тот шрам получил.
– Да уж видели, – Прохор Щедровский сказал,
Что в Щедровке под Шанзой был знатным купцом.
– То Савватий к нему крест святой приложил!
Так руками его из огня и достал
Полыхающий жаром. И как только смог?
Покажи-ка, Савватий ладони свои.
– Что ладони… – угрюмо Савватий сказал
И гостям протянул, раскрыв, обе руки.
– Во, видали! – сказал инок Флавий. – Нигде
Ни ожога, ни шрама! А крест-то он нёс
До Ветлуги! Пока его в лодке не скрыл.
А марийцу на морде-то – шрам на всю жизнь!
