– Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.
Что там будет вдали, хорошо рассуждать.
Медвелома за то и зовут Вещий Дед,
Что слова его время смогло подтвердить.
Но о дальних столетиях можно пока
Только сказки писать. Нам же, братья, пора. –
Он поднялся, и ужин закончился тем.
Удалились из трапезной все на покой.
9. Едва ли сон, едва ли явь…
День прошёл, вечер тоже к концу подходил,
В тёмный лес солнце с неба скатилось уже,
Леса край запылал благодатным огнём:
Он горит, да не жжёт, он приносит покой,
Он и глазу приятен, и мил для души.
– Завтра – вёдро, – сказал, поглядев на закат,
Стражник Ванька Безухий, и тихо вздохнул.
Не слышны уже песни вдали у реки,
Не видна и Ветлуга: покрылась она
Пеленою тумана, как будто на ночь
Покрывалом укрылась, чтоб слаще спалось.
Спит и Тихон монах в тесной келье своей.
Он устал, но закончить работу успел.
Спит, сложив свои руки крестом на столе,
А на них, как в перину, устав, уронил
Он тяжёлую голову с рыжей копной.
На столе перед ним на подставке стоял
На грунтованной липовой доске, внутри
Углублений иконных, и краской блестел
Образ старца седого меж двух облаков.
А огарок свечи уж почти догорал,
На икону бросая мерцающий свет.
И казалось, лик старца в иконе ожил;
Он на мастера смотрит и, будто, подняв
Руку правую, хочет крестом осенить…
Тихон спит за столом и такой видит сон:
Снова он у реки, и как будто один,
И сияние яркое в небе над ним,
Да такое, что глянешь, и больно глазам.
И оттуда к нему быстрый сокол слетел.
Обернулся он старцем у самой земли.
Его кудри седые доходят до плеч,
Словно снег седина в бороде и усах,
Только брови немного темней, из-под них
Ясный взгляд излучал неземную любовь.
– Не узнал ты меня, – грустно старец сказал. –
И собратья твои не узнали меня.
Я пустынником Кием к Ветлуге пришёл.
Николаем в монашестве звали меня.
Здесь я храм заложил, здесь крестил я народ.
Вам же я показался, чтоб знаменье дать.
