Чёрт ведь дёрнул: её потащить на войну.
Миловалися всё. Больно люба была.
Уж хотелось ей очень войну посмотреть.
Упросила его. Он, сердешный, и взял.
А известно: где баба, там плохи дела.
И любиться-то стыдно у всех на виду.
Ну, к ночлегу решил князь подале от всех
Обособиться с милой княгиней своей.
И от войска-то уединились они,
Взяли только в охрану немного людей.
Вот и я, так как раньше в охране я был,
Так и тут не пустили: иди, да и всё.
А просил я у князя меня отпустить.
Я ещё под Великим был ранен в бою:
Кто-то стрелку пустил, и попала она
Мне как раз… под брюшину… грешно и сказать…
Да теперь уж чего… в общем… стал я скопцом.
Я в пылу-то атаки не понял сперва:
Вроде как обожгло, а потом ничего.
А когда заломило, смотрю: всё в крови.
Испугался я больше… Ну, лекарь меня
За неделю поднял. Все смеялись потом.
Стал я вроде насмешки для наших ребят:
Вроде с виду здоровый и крепкий мужик,
А совсем не мужик. Ни вернуться домой,
Ни жениться нельзя, ни сказать: засмеют.
В Ярославле-то Люба была у меня.
Уж любила! Таким бы меня приняла.
Пожалела бы, верной была бы женой.
Да зачем же я жизнь-то испорчу ей всю?
Для неё же решил я оставить её.
Я надумал тогда отпроситься совсем,
И уйти восвояси… не знал и куда.
Я просился, да князь меня не отпустил.
Ты в охране хорош, говорит, да и всё.
Ты отличный боец, опыт есть у тебя.
А кто будет смеяться, мол, тех укротим.
Только кто же в глаза-то мне скажет о том.
Все в глаза-то молчат, но молчание их
Мне хужее насмешки!.. Решил я бежать.
Вот тогда-то я, ночью, бежать и решил,
Как со службы меня князь пускать не велел.
Говорит: «Уж теперь-то тебе всё равно,
Уж детей не растить, знай, воюй, Спиридон!»
Ну а сам, как в насмешку, с княгиней своей
В жарком ложе лежат. Ты же их карауль.
Только Бог-то ему за меня отомстил.
Той же ночью ушкуйники, сорок вятчан
Вдруг напали на нас. Зря он с кралей своей
От полков то подальше отъехал тогда.
