Смерть во имя истины

Но было поздно. Теперь все слова и действия деда приобрели в глазах его иной смысл. И это его интриговало. Впервые тогда он задумался, почему он так особо любим в семье, почему отец испытал такое облегчение и радость, когда Саймей выбрал путь Церкви, понял он и ту печаль, что пролегла на челе отца, после недавних слов деда. Что же ему уготовано? «Я буду готов» – ответил он деду упрямо.

«Я призову тебя», – сухо молвил дед, наблюдая по лицу внука душевные переживания. И патриарх занялся делами, засел за пергамент, делая вид, что нет в комнате Саймея. Мальчик вышел. Он пребывал в смятении. Однако он был упорен и решил, что с того дня будет еще тщательнее и прилежнее учиться. Он не хотел тем самым задобрить деда, просто в нем вдруг проснулось желание знать больше, ответить на некоторые вопросы…А вопросы эти смущали его душу, мешали спать по ночам, казалось мальчику, что они сродни сомнениям его в вере.

Так продолжалось еще больше двух месяцев. Саймей трудился. Он похудел и вытянулся. Каждое утро начинал он с обтираний холодной водой, это помогало ему стряхнуть сон, которому предавался он в те дни слишком мало. Приняв для себя таковой обычай, заметил мальчик, что обтирания эти не только придают бодрости разуму, но и укрепляют тело. После процедур он молился и принимал пищу, а затем шел тренироваться с оружием. Он стал быстр и ловок, тело его крепло и набиралось силы. А после занятий, опять обтеревшись водой, садился мальчик за пергаменты. Теперь его интересовало и то, что случилось до прихода Пастуха на земные просторы, как жили тогда люди, во что верили, какие знания хранили они. И это увлекало мальчика не менее, чем Слова Божьи. Пока не все способен был понять разум его, но мальчик старался, оставляя себе какие-то заметки или напоминания на будущее. Он даже не мог представить, что этот интерес привил ему незаметно дед, когда настаивал на изучении традиций фарсов и парисов.

Теперь дед часто бывал с ним. Их отношения резко переменились. Он разрешил Саймею посещать его библиотеку, сам приносил ему пергаменты. Дед беседовал с внуком, разъясняя то, что, по мнению его, мальчик уже способен был понять. Отец не препятствовал им, однако это общение не вызывало у него радости. Теперь во всем, что касалось младшего сына у отца было связано с некой тайной печалью, которую Саймей чувствовал, но не смел спросить о ней.

Новые знания, между тем, лишь укрепляли желание Саймея пойти дорогой Церкви. Хотя он и не говорил об этом, но и не просил отца отложить свое посвящение. Теперь мальчик торопился. Будто желал напоследок узнать все то, что в стенах церкви будет ему менее доступно. Дед гордился им, дед помогал. Теперь они стали почти неразлучны. Казалось даже, что их теперь связывает нечто похожее на дружбу. И так продолжалось до того дня, как дед слег на смертном одре.

Ту ночь мальчик запомнил на всю жизнь. Его подняли сонного и слабого, велели ему одеться, и, не дав времени на вопросы, повели в покои деда. Саймей знал, что патриарх тяжело болен, может даже при смерти, но не понимал, зачем он мог понадобиться деду сейчас.

Его оставили одного в темноте, у самого порога. В покоях, где дед возлежал на ложе своем, кто-то был. Мальчик узнал голос отца. «Я молю тебя не делать этого, – говорил отец. – Он еще мал. Не смущай его душу. И пока еще у нас есть шанс обмануть судьбу. Не видели мы подтверждений. Не было знамений. Оставь ему этот шанс. И мечту…» «У меня нет выбора, – шептал дед. – Он последний. Ты сам определил его судьбу, когда выбрал ему имя…» Отец тоже начал шептать что-то, да так тихо, что мальчик не разбирал слов, только понимал, что отец спорит с дедом. О нем. Однако и дед, столь же тихо, отвечал отцу, и тон его был уверен и непререкаем. Мальчик видел, как отец стремительно покинул покои, и заметил скорбь на его лице, пока тот проходил мимо. Он желал догнать его, расспросить, но оклик деда, не дал ему возможности сделать это. Мальчик вступил в покой.

Здесь было душно. Полог на окне был задвинут, не пропуская ночь в это наполненное запахами болезни помещение. Чадили свечи. Их было немного, и они с трудом освещали комнату, окрашивая ее в полумрак. Дед лежал неподвижно, глаза его были полузакрыты. Мальчик вдруг понял, что патриарх очень страдает, но скрывает боль. Покрывала на ложе были сбиты, и Саймей понял, что раньше дед метался здесь в бреду. Теперь же он застыл и ждет. Ждет Саймея.

– Ты все еще хочешь знать? – голос деда звучал глуше, чем обычно. С того памятного дня они не разу не возвращались к этой странной теме. Хотя теперь Саймей уже не так боялся этой неизвестной тайны.

– Да, – не задумываясь, ответил Саймей. – И я хочу сам распорядиться своей судьбой.

Как ни странно, дед не рассердился, как ожидал мальчик. Он смеялся, но смех его был натужным.

– Истинный Саймей, – будто самому себе, сказал он. – Ты хочешь знать…мы мало успели, да и возрастом ты мал, но…У меня не остается времени. …

Дед заворочался на покрывалах, пытаясь сесть. Мальчик подскочил, собираясь помочь, но дед решительно отстранил его.

– Вот здесь, – патриарх указывал на комод красного дерева, усыпанный росписью и позолотой. – В задней стене, второе дно. Нажмешь в левом углу, там рычаг…Никто не должен знать. Это только твое….– лицо его исказилось почти той же мукой, что видел раньше мальчик на лице отца. – Если бы я мог уберечь тебя от этого. Если бы кто-то мог остановить стрелу…

Дед откинулся на подушки, начал что-то бормотать и метаться, видимо боль окончательно завладела разумом его. Чьи-то руки обхватили мальчика за плечи, заставляя повиноваться. Кто-то подталкивал его к двери. Позже мальчик узнал, что это был раб, служивший деду. Раб, имевший особое расположение своего хозяина и верно ему подчинявшийся. Именно этот раб позже стал собственностью Саймея. Его слугой, учителем и хранителем.

Пока раб выводил Саймея из покоев деда, там собирались какие-то люди. Судя по виду, священники. Это изумило мальчика. Он точно знал, что дед никогда не был верующим. Хотя именно патриарх их семьи, известный теперь всему миру император Конст собрал первый мировой собор. Откуда пошла церковь. Это было давно. Но и по сей день, дед не принял истинной веры.

Саймея отвели обратно, в его собственные покои, однако спать он уже не мог. Его захватило предвкушение обещанного узнавания, какое нападает на человека, когда суждено ему открыть тайную истину. Прошло пять дней. Дед умер. И только тогда привел раб Саймея в покои деда. Мальчик вскрыл тайник. …

С той ночи для Саймея путь служения Церкви был закрыт. Рукопись, найденную в тайнике деда мальчик перечитывал позже по нескольку раз и теперь знал ее наизусть. Хотя был уверен, что в сердце его слова эти отпечатались навечно еще в ту памятную ночь.

« Небо сегодня пасмурно, и дорога трудна. Море неспокойно. И мне неспокойно вместе с ним. Я всегда боялся воды. Ибо глубины ее так темны, что опуститься в них может без тревоги только бессмертный. Как и всегда желудок мой неприятно сжимается, стоит мне обратить взор на серую и сумрачную рябь за бортом. Обычно в плавании сеем, это лишь отвлекает меня от сердечных мук моих. Но не в сей день, ибо сегодня стало мне понятно, что отец мой умер. Я не обладаю даром его могучим, но эту печальную весть мне понять было нетрудно, и даже не стоило мне прибегать к чтению звезд. Отец мертв, как и было предсказано. А я стал изгнанником и проклятым в стране моей, и лишь по настоянию его не лишился я жизни, выбрав путь бегства.

И вот долог и труден сей путь мой. Как бывает трудна дорога, ежели сердце свое ты оставил там, откуда и держишь путь. Душа моя плачет, а боль теснит грудь. Я, Айра, богатый наследник племени фарсов, жена моя, Клавдия, что из ремов, и сыны мои Авдий и Фалий, плывем на судне сеём в края неведомые, унося в сердцах своих великую тайну, что завещал мне отец мой. Эта тайная истина совершена отцом моим, но слава о ней пойдет по всем землям, как и предсказывал мой родитель. Пока же все мы дали обет молчания, ибо вера наша, имена Истинного бога нашего должны быть забыты и спрятаны там, где никто не смог бы найти их. В могилах наших. Как унес в могилу свою тайну и мой отец.

Мой отец – великий маг и учитель. За наставлениями его приходили к нему многие и бедные, и богатые, и мудрые, и простые. Всех принимал он, как велит обычай религии нашей. Всем дарил он слово или деяние чудное. Мало существует вещей на свете, кои неизвестны и неподвластны ему, Великому жрецу бога нашего истинного. Я сын его, и хотя не обладаю всеми дарами его, но многое все же получил по наследству. И горько мне, что ныне все, чем возвеличен был отец мой, станет страшным грехом в том мире, который и построил отец.

Верится мне только, что Судия оценит путь его так, как отец достоин того, ибо же сам Бог дал ему власть содеять то, что отец смог сотворить. Теперь я верю, что путь его лежит на небеса, туда, где нужен он Господу, где свет, который нес отец на земле, возгорится ярче в войске господнем.

Мой же жизненный черед продолжается. Я намерен выполнить волю отца. Он, стоя здесь у борта, завещал мне хранить тайну. Должен я продлить и род наш, ибо потомки отца моего должны продолжить дело его, дабы победа, что одержал отец для Господа нашего, пока хрупка. Отец молвил мне, что один из рода нашего вознесется высоко. Так величав будет полет его, что подвластны ему станут не только судьбы смертных, но и судьбы богов. И ежели верен будет он тайне нашей, кою следует передавать мне далее из колена в колено, то слава о деянии отца засияет заново еще ярче и яростнее.

Молвил отец, что род наш могуч будет и не сломлен. Что примут нас на чужбине и возвысимся мы даром его, переданным мне в крови рода нашего, и будем процветать и править. Однако же опасения отца сулили нам и провал, ежели только именем его, что запрещено мне произносить вовеки, не будет назван ни один сын в роду до седьмого колена. Иначе же падет род. И последний, кто будет наречен именем сим, раскроет тайну, развеяв по ветру все, что содеяно отцом. Или же примет смерть.

И сие есть истина, как истинен был и огонь стрелы, что зажег отец мой».

И вот когда впервые мальчик прочел эти строки, то обуял его ужас. Тот ужас, что возвращался и поныне, стоило ему подойти к краю тайны, что завещана была ему неизвестным предком. «Ты сам определил судьбу его, когда выбрал имя ему…» Так сказал дед. И теперь мальчик понимал смысл этих слов. Имя ему было Саймей. Проклятие, предвиденное отцом рода его, свершилось. И мальчик должен был стать последним.

Рук его дрожали, озноб пробегал по телу, перед глазами плыло, а воздух будто бы перестал наполнять легкие. Желанный путь в лоно Церкви был закрыт для него навеки, но что ждало его теперь впереди, мальчик не желал даже предполагать. Нынче занимали его иные мысли. Какую тайну скрывал его предок? Почему его имя должно было сохраняться в тайне? Пока мальчик понимал одно: если его предок был магом и учителем, как пишет Айра, то он точно не принадлежал к истинной вере. Эти порочные знания были отвергнуты Пастухом, истинным богом нашим. Имен по этому дед и протестовал против ухода Саймея в лоно Церкви. Еще мальчика тревожила мысль, что знание и тайна способны разрушить дело предков, если будут раскрыты. Любовь к семье перевесила любовь к Богу. Вера осталась, но теперь уже Саймей сам отказался от посвящения. Ему нужно было время, чтобы раскрыть замысел неизвестного предка. И понять, на что он способен: уничтожить его дело или умереть самому.