Смерть во имя истины

– Да, – еле слышно выдохнул послушник.

– И потому ты сразу же бросился к брату Веспасу, как только понял, что за пятна на одеяниях учителя твоего? – предположил Посланник.

– Я… – юноша поднял глаза, но тут же вновь потупил их, пытаясь скрыть смятение и ненужный стыд. – Все помутилось в глазах моих, как только я понял…

– А брат Анатолий? – продолжал Посланник.

Юноша воззрился на него в полном недоумении.

– Ладно, – сжалился над послушником Саймей и тут же ласково ему улыбнулся. – Прости меня, мальчик. Не в праве я был так поступать с тобой. Не в праве подвергать твою верность сомнению, когда ты уже доказал мне, что заслуживаешь доверия. Я больше не буду так пугать тебя.

Юноша робко улыбнулся, но Посланник видел, что во взоре его скрылась обида.

– Но я буду вынужден подвергнуть тебя другому испытанию, – решительно сказал он.

Послушник сжался, будто ожидал удара. Это заставило Саймея задуматься, но в тот момент, загадка эта не слишком его волновала.

– Ничего неприятного я тебе не сделаю, – спокойно сказал он. – И если ты будешь старателен, мы быстро закончим с тобой дела наши. А после, будучи верен слову своему, я позволю тебе изучить свитки, что привез с собой. К тому же, ты сам выбрал свой путь. Ты же хотел узнать тайну?

Юноша кивнул, но продолжал смотреть на него недоверчиво.

– Идем, – не мешкая больше, велел Саймей.

В кабинете настоятеля ничего не изменилось с того момента, как Саймей покинул его, осмотрев по приезде. Теперь Посланник чувствовал себя здесь увереннее. Он сразу пересек комнату, зажигая свечи.

– Странно, – задумчиво сказал он ученику. – Подсвечники тщательно очищены от воска, вода в кувшине свежа. Кто так тщательно заботится об опустевших покоях?

– Отец Анатолий, – ответил Арам. Голос его был ровен, но вид угрюм.

Слова эти заставили Саймея задуматься еще больше. Окинув кабинет внимательным взором, он опять повернулся к послушнику.

– Послушай меня, мальчик, – голос его на этот раз был мягок. – Я не собираюсь причинить боль тебе. Я имею ввиду боль физическую. Тем более, что мне почему-то кажется, что кто-то здесь причиняет тебе ее часто. Я буду рад, если и душа твоя не пострадает еще больше. Все, что я желаю получить от тебя, это то, что сохранилось в твоей памяти в тот миг, когда вошел ты в ту комнату в утро печального дня смерти твоего прежнего учителя. Я лишь помогу тебе вспомнить все это. Ты наблюдателен, и мне необходима каждая малая вещь, что была замечена тобой.

Арам смотрел на него теперь иначе, дыхание юноши сбилось, как если бы он застыл в предвкушении тайной истины, что собирался открыть ему учитель.

– Сразу ты не сможешь вспомнить всё ясно и четко без моей помощи, – продолжал объяснять Саймей, усаживая юношу в кресло настоятеля. – И теперь я же лишь буду направлять тебя в этом трудном пути.

– Ты, учитель…ты дашь мне какое-то снадобье? – с неким любопытством, схожим с тем, что возникает у детей малых, спросил Арам.

– О нет! – Посланник ласково улыбнулся. – Мне не по нраву снадобья, что влияют на ум и дух человеческий. Я просто буду говорить с тобой. А ты будь послушен.

Юноша слабо улыбнулся, и Саймей понял, что утраченное было доверие ученика теперь восстановлено. Пока он вел с Арамом эту беседу, незаметно для юноши Посланник старался воздействовать на него. Это был старый языческий метод, когда один человек своей силой создает у другого необходимые эмоции. Для этого надо было лишь внимательно смотреть в переносицу юноши и как бы закладывать ему мысль о доверии. Саймей порадовался, что послушник еще очень наивен, а потому Посланнику не потребуется тратить много сил, чтобы узнать то, что он желает.

– Закрой глаза, – тихо попросил он, продолжая удерживать взгляд на лице послушника, как раз в той точке, что соединяла брови мальчика, над переносицей.

Юноша поморщился, будто взгляд чем-то ему мешал. Саймей невольно улыбнулся, потому что знал, что в данный момент влияние его на послушника возрастает, и юноша чувствует взор, как если бы учитель касался его.

– Ты не почувствуешь боли, – начал говорить Саймей и голос его звучал мягко и тихо, будто убаюкивал послушника, но при этом в нем звенело напряжение. – Ты должен расслабиться, освободить мысли свои, чтобы текли они в голове твоей потоком, как река несет воды свои в спокойный день. Представь, что лежишь ты в траве, что овевает тебя сладкими сонными ароматами, что пред взором твоим небо. Без облачка, как в полдень ясный. И синева его проста и уносит тревоги и печали.

Под действием слов его лицо ученика расслабилось. Легкая улыбка скользнула по губам, дыхание стало ровнее, будто заснул послушник, слушая речи Саймея. Посланник продолжал говорить. Рисуя словами картину безмятежного отдыха. И когда показалось ему, что юноша полностью уже во власти видений осторожно сменил он тему.

– Теперь представь, Арам, – тем же убаюкивающим тоном говорил Саймей. – Будто небо уже не синее и яркое, а прозрачное, серое, какое бывает в тот утренний час, когда встаешь ты ото сна. И представь, что поднялся ты с постели, что, надев одежды свои, спешишь к учителю своему, помогать ему в трудах. Что ты видишь, Арам?

Несколько мгновений ученик молчал, будто созерцая еще картины, что плыли перед внутренним взором его.

– Я вижу сад наш, – вдруг заговорил он, и голос его был умиротворен и тих. – Как низко склоняются ветви кустов, как тени еще лежат на тропе. Мне немного боязно. Как и бывает всегда. И я спешу. И холодно. Воздух холоден. Серо. Кругом серо. Нет святила на небе. Еще слишком рано. Учитель встал. Он всегда встает еще затемно. Я ему нужен. Он слаб в последние дни. Силы покидают его. Я знаю, он мало спит. Его взор по утрам не ясен, будто усталость овладевает им, как только встает он ото сна. Я иду и думаю о нем. Надо уговорить его принимать капли, что дает брат Веспас. Надо убедить его хотя бы спать днем, после обедней службы. Только бы он дал мне возможность позаботиться о нем. ….– Юноша вздохнул, чуть прерывисто, будто готовя себя к чему-то, о чем он знает, и что пугает его. – Я уже миновал храмовую площадь. Я читал молитву, когда дошел уже почти до дома, где и есть рабочие покои моего учителя. Пока я шел, согрелся немного, и это радовало меня. Небо чуть светлело. И я думал, что день должен быть хорошим. Мне стало спокойно и радостно. Но тут я услышал крик. Тихий. Короткий. Мне показалось, что это голос брата Анатолия. Я удивился. Но что-то мне стало боязно.

– Брат звал на помощь? – шепотом спросил Саймей, боясь нарушить сосредоточение мальчика.

– Нет, – немного удивленно ответил он. – Нет. Это было…как если бы он упал, или ударился. Болезненный крик. Но я побежал. Я же знал, что к этому часу брат Анатолий уже приходит к учителю моему, и если ему стало плохо, что-то случилось с братом Анатолием, учитель мой не сможет помочь ему. Я же молод и быстр. Я успею найти помощь. Я взбежал по ступеням, распахнул дверь…

– Прежде она была закрыта? – все так же с осторожностью спросил Посланник.

– Да.

– А окна? Был ли полог на окнах?

Мальчик чуть помолчал, он странно повернул голову, чуть в бок, как склоняют ее кошки, когда любопытство завладевает ими.

– Да, – наконец сказал он. – На окнах был полог. Но я заметил это позже. Когда вбежал я, в комнате было темно.

– А что ты увидел сначала? – продолжал Саймей.

– Я вбежал и остановился, – по лицу послушника прошла волной болезненная судорога. Он переживал все то же, что предназначено было ему увидеть в тот печальный день, заново. – Темно и…Мне показалось, что и нет в комнате никого. Это испугало. Я начал крутить головой. Где учитель? Где брат Анатолий? Я сначала не видел их. Но тут что-то шевельнулось у стола. Я испугался сильно. Будто увидел тень ожившую. Но тут я услышал голос брата Анатолия. Он плакал и что-то шептал.

– О чем были слова его? – Саймей и сам затаил дыхание в ожидании ответа ученика своего.

– Я не понимал смысла, – растеряно сказал Арам. – Это было так странно. Он все твердил….не может быть…не может быть….Все кончено. Я готов был заплакать. Слезы застилали глаза мои. Все было страшно. Темнота, эти странные слова, кресло учителя, как-то странно сдвинутое от стола, будто кто хотел отшвырнуть его. Какие-то бумаги в беспорядке…Стило испачкано, на самом краю стола…Я подошел… – он начал дышать чаще, чуть метнулся в сторону, будто хотел вскочить, лицо его исказилось. – Я просто хотел убрать это стило. Оно могло упасть…И тут я опустил взгляд на брата Анатолия. Ведь он сидел на полу рядом. Почему он не положил стило на место? А он….Он плакал. Тихо-тихо. Раскачивался и что-то держал в руках. Я вспомнил, как сестра моя баюкает дитя свое. Вот так и брат Анатолий. …Я совсем растерялся. Может, это какая-то вещь, что ценна для него? И увидел…Это была рука человеческая. Я вскрикнул и нагнулся под стол….Я узнал учителя сразу….

Юноша всхлипнул, слезы текли из-под ресниц его, капая со щек на одежды.

– Тише. Тише, – уговаривал Саймей, чуть поглаживая руки мальчика. – Все. Все. Тебе больше не надо туда приходить. Тебе не надо возвращаться. Открой глаза, Арам.

Мальчик дернулся и распахнул глаза, окинув комнату взором, он вздрогнул всем телом и попытался вскочить.

– Успокойся, послушник, – Саймей протягивал ему чашу с водой. – Успокойся.

– Это было… – юноша глотнул воды. – Это было, как будто я опять оказался там…Но как?

– Это только твои воспоминания, – спокойно объяснял Саймей, надеясь, что тон его подействует на юношу. – Теперь тебе будет легче, и память больше не будет причинять такую боль.

– Как ты сделал это, учитель? – во взоре Арама читалось потрясение и некий страх, каковой накатывает на человека при встрече с непознанным и темным.

– Это трудно и долго объяснять, мальчик, – некая отчужденность слышалась в словах Посланника. – Однако же я мало что сделал. Лишь ты сам был властен вернуть так достоверно эти картины.

Он хотел рассказать мальчику, как его обучали этому умению, но не стал. Сейчас надо было понять еще многие иные вещи.

– Пришел ли ты в себя, ученик? – спросил он юношу, рассматривая стол.

– Да, – немного неумеренно, будто все еще прислушиваясь к своим ощущениям, ответил Арам.

– Тогда давай мы с тобой попробуем понять, что же произошло с учителем твоим в ту страшную ночь, – он прошел к стене, где стоял табурет, на котором сидел давеча разговаривая с братом Анатолием. – Скажи, когда ты покинул отца Иокима накануне вечером?

– После ночной службы, – начал рассказывать Арам, и голос его был не тверд. – Я был у него здесь же. Он диктовал мне слова наставления для утренней службы. После мы говорили с ним о делах общины, что исправить следовало. Я делал заметки. А после, он просил принести пищи. Когда же я вернулся, то он отпустил меня. Была уже ночь, шел второй час.

– Я понял тебя, Арам, – Саймей благосклонно улыбнулся. – Ты правильно сделал, что пересказал мне все дела ваши вечерние. А, скажи, утром того печального дня, после прихода твоего сюда и страшной вести, не видал ли ты следов того, что учитель твой притрагивался к пище?

– Пока брат Веспас смотрел тело учителя моего, я слонялся вблизи, здесь же, – вспоминал юноша. – Да, блюдо и кувшин стояли на месте. Хлеб был надломан, но не много. В чаше еще были капли воды. В кувшин я не заглядывал.

– Хорошо, – Саймей ненадолго задумался. – Если рисовать картину случившегося, то вижу я все так. Настоятель Иоким, учитель твой, отослал тебя в начале второго часа. Позже принял он пищу. Немного. Возможно наскоро. Далее он покинул кабинет и куда-то отправился. Ты говорил мне, будто не принимал он сонного зелья, уверяя, будто время это нужно ему. Еще же ты говорил, будто настоятель казался тебе усталым, когда только вставал ото сна. Как давно это продолжалось?

– Две или три седмицы, – рассудил Арам. – Я уже сильно беспокоился за него и думал говорить с братом Веспасом, чтобы тот уговорил учителя принять лечение.

– Думается мне, что каждую ночь все это время настоятель так же, как в тот вечер накануне смерти своей, покидал кабинет, имея какие-то дела свои, тайные для остальных, – сказал Саймей. – И в тут ночь ушел он. Если тебя он не отпускал долго, то значит, место то, где бывал настоятель недалеко. Не думаю я, будто он вообще покидал стены общины.

– Если бы он уходил из общины, – заметил Арам. – То мы бы уже знали это, так как у ворот всегда кто-то дежурит. Таков обычай.

– Верно, – Саймей опять улыбнулся юноше, стараясь улыбкой этой похвалить его. – Решим ли мы с тобой загадку, куда он мог тайно следовать из ночи в ночь? Покинул он кабинет примерно в два часа той ночи. Утреннюю службу служим мы в шесть. Пришел ты сюда, по словам твоим за полчаса до службы. Брат Веспас же говорил, будто мучения от яда терпел настоятель около трех часов.

– Но тогда получается….– глаза юноши расширились от страшной догадки.

– Видимо путь до места, где принял смерть настоятель, недалек, – рассудил Саймей. – Он отпустил тебя, чуть притронулся к еде и отправился в путь. На месте же, только прибыв, получил он страшный удар… Далее…

– Брат Веспас сказал, будто некоторое время прибывал учитель мой без чувств, – напомнил Арам.

– Правильно, – подтвердил задумчиво Саймей. – Придя же в себя, отец Иоким был встречен кем-то, кто перевязал ему рану.

– Ты же подумал, будто я помог ему, – робко напомнил послушник. И Саймей опять подумал, что из-за своего быстрого ума, юноша не так послушен, как должен был быть, но Посланника это только радовало.

– Либо ты, либо брат Анатолий, как я уже и говорил – рассудил Посланник. –Однако же это мог быть и кто-то иной… После встречи той настоятель вернулся сюда. Зачем?

– Мысль моя о том, что до этого места ему было ближе, чем до личных покоев, – подумав, высказал юноша.

– Очень хорошо, – похвалил его рассуждения Саймей. – Но я считаю иначе. Ты говорил, Арам, что стило лежало на краю стола, а перед ним – бумаги. Ныне же чисто здесь.

– Брат Анатолий со дня смерти настоятеля ревностно следит за порядком здесь. Вы же заметили новые свечи и свежую воду. И тогда он навел порядок, чтобы занять себя и отвлечься от кручины, – Арам отвечал бойко, рассуждения Посланника захватили его.

– Давай-ка мы взглянем на вещи отца Иокима, – Саймей поднялся с табурета и шагнул к столу. – Где хранит он записи свои?

– На той полке, что у окна, – послушник тоже поднялся на ноги и проворно шагнул к стене, где лежали свитки. – Вот тот из них, что дописывал он в последние дни.

– Ты говорил, он слаб глазами, – вспомнил Саймей. – Много ли он мог написать?

– Он работал совсем мало, – рассказал Арам. – Не более получаса в день. Тут половина, если не больше, написаномоей рукой. Он вносил лишь самое важное.

– Бери его с собой, мы прочтем его позже, – распорядился Саймей. – А что в нем?

– Здесь описаны дни жизни общины нашей, – чуть сверившись с записями на свитке, сказал послушник.

– А где те записи, что делал ты в тот вечер? – чуть подумав, спросил Посланник.

– Я не знаю, – растерялся Арам. – То был не свиток, а листы, скрепленные в углу. На таких вели мы записи, что не могли вызвать интерес позже.

– А где стило? – Саймей осматривал стол.

– У наставника моего есть специальная полка, где хранит он все необходимое для письма, – и юноша указал на небольшую полку, чуть скрытую пологом окна.

Саймей прошел мимо стола к указанному месту, приоткрыв полог, начал он рассматривать вещи, что лежали там. Тут была и дощечка для удобства письма, когда необходимо было делать записи не за столом. Был нож. С изящной рукоятью. С помощью которого следовало точить стило. Было и само стило. Саймей удивился, насколько оно погнуто и как изуродован тот край, которым и делали записи.

– Полагаю, им и писал отец Иоким перед самой смертью, – передавая инструмент ученику, заметил он.

– Перед смертью? – юноша был изумлен. – Ты думаешь, учитель, будто наставник мой сюда возвратился за тем, что бы…он что-то писал?

– Об этом говорит мне это стило, – решительно сказал Посланник. –Видишь, как оно изломано? Руки уже плохо слушались его. Яд действовал все сильнее. И запись та должна быть коротка.

– Брат Веспас говорил, что пробыл настоятель здесь недолго, – юноша задумчиво кивнул. – Если кто напал на наставника моего и нанес ему ту страшную рану, то возвратясь сюда с таким трудом, отец Иоким мог написать лишь имя злодея.

– Или что-то о тайных делах своих, с надеждой, что кто-то это дело продолжит, – произнося эти слова, Посланник смотрел неотрывно на скрепленные листы, которые держал в руках. – Арам, пойди сюда.

Юноша проворно подскочил к нему и тоже посмотрел на бумаги.

– Это и есть те записи, что писал я в тот вечер, – подтвердил он догадку Саймея. – Но почему лист здесь оборван? И так неровно…

– Я и хотел знать, не ты ли отрывал его, – Саймей положил листы на место.

– Они нам не нужны? – послушник был удивлен. Но ждал он и чего-то нового, что открылось Посланнику.

– Лист порван или самим настоятелем или братом Анатолием, – объяснил ему Саймей. – Но брат Анатолий аккуратен. Значит, начертав что-то именно здесь, внизу листа, настоятель, теряя силы, оторвал его. …. И весть, оставленная им, страшна. О ней и шептал брат Анатолий, когда ты нашел их здесь в то печальное утро. Этого не может быть…Так он говорил тогда?

– Но о чем это? – юноша был обеспокоен, послание таковое казалось ему зловещим.

– Это мы узнаем у брата Анатолия, – Саймей решительно направился к дверям. – Веди меня, ученик.

Как пояснил Арам по дороге, когда спешили они к брату Анатолию, старейшины общины жили в небольшом здании вечного серо-белого цвета, сразу за трапезной, на достойном расстоянии, чтобы запахи еды не проникали в покои и не соблазняли умы старейшин. Таким образом, монастырь оказался выстроен в классической форме, разнообразием которой не отличалась ни одна община страны фарсов. Все они были скорее похожи на крепости, чем на мирные селения братьев. И лишь, взращенный силами и потом братьев, сад так менял пространство общинного жилья. Здание, где расположились покои старейшин, было, наверное, самым богатым в пределах монастыря, если не считать Храма. Богатыми оказались и сами покои, куда вступили Посланник и ученик его. Утварь блестела позолотой, яркими пятнами поражали взор ковры и покрывала. И тут все было подчинено идеальному порядку, какой был свойственен секретарю усопшего настоятеля. В этот поздний час, брат Анатолий коротал время до ночной службы в обществе брата Беньямина. Оба они были удивлены столь решительным вторжением сюда Посланника.

– Что-то случилось, брат Саймей? – слегка встревожено спросил брат Беньямин.

– О да! – в голосе Посланника звучали ноты явного недовольства и властности, какие проявляются у высоких сановников. – Случилось. И это мне неприятно.

Взгляд же его тяжелый и суровый был направлен на брата Анатолия. Тот съежился, опасливо втянул голову в плечи, однако взор его выражал больше испуг, чем чувство вины.

– И что же вызвало недовольство твое? – осторожно спросил казначей.

– Как же могу я быть доволен, коли братья мои, жаждущие помощи моей, сами же и скрывают от меня вещи, так необходимые для разгадки тайны погибели настоятеля Иокима? – надменно ответствовал Саймей, при этом он подошел к брату Анатолию и теперь, стоя перед ним, взирал на него сверху вниз.

– Как я вижу, гнев твой обращен на брата Анатолия, – заметил брат Беньямин. – Но не считаешь же ты…

– О нет, – перебил его Посланник. – Не считаю я брата Анатолия повинным в смерти отца Иокима. Но известно мне, что в то печальное утро он застал настоятеля еще живым…

Секретарь почившего настоятеля резко вскинул взгляд на Посланника, с уст его сорвался судорожный вздох. И увидел Саймей такой испуг во взоре брата Анатолия, что даже был поражен его силой.

– Известно мне и то, – между тем безжалостно продолжал он. – Что утаил ты, брат, некую весть, что оставил на прощание отец Иоким, облегчая нам поиск убийц его. Где то послание?

– Нет…Вы не можете…. – брат Анатолий спрятав лицо в ладонях, бормотал несвязно, как бывает при крайнем испуге или же в скорби. – Я не смею показать тебе его, Саймей-Тень.

– Брат! – изумленно воскликнул казначей, так же поднимаясь на ноги. – Как же ты мог! Я всегда был склонен ценить благоразумие твое! Разум твой помрачен от горя, но не гоже так упорствовать. Что же было в послании том?

– Я не могу! Не могу! – твердил брат Анатолий сквозь рыдания. – Не заставляй меня. Ради меня самого, ради себя. Это погубит всех нас!

– Брат, – продолжал мягко отец Беньямин. – Нет ничего, что могло бы угрожать нам, разрушить веру нашу, навлечь на нас гнев Пастуха, Истинного бога нашего.

– Нет! Не могу… – брат Анатолий был неумолим.

Посланник был поражен силой страха, какой внушило святому отцу тайное послание, что Саймей так жаждал получить. Не менее потрясен был и казначей, кому никогда прежде не выпадало случая застать брата его по вере в таком состоянии. И оба они не могли представить, как воззвать к разуму отца Анатолия так, чтобы он услышал их и прислушался к разумным речам.

– Брат Анатолий, – к удивлению и радости Посланника, Арам проворно подскочил к секретарю с кубком в руке. – На же, утоли печаль свою. Успокой душу.

Брат Анатолий отозвался на ласковый голос юноши, на заботу его. Он принял кубок. Жадно глотнул.

– Ну, вот, – примирительно говорил юноша. – Ну, вот. Не пристало тебе так убиваться. Послушай меня, отец, – и подобно истинному сыну, Арам осторожно поглаживал старческую руку. – Мы с тобой были так близки ему. Мы были ему не только братьями по вере нашей, но и семьей, какую не пришлось иметь нашему наставнику. В память его прошу, поведай мне о послании том.

И увидел брат Анатолий такую мольбу в глазах послушника, что был удивлен и обрадован, понимая, какую любовь питал этот юноша к настоятелю, чья душа ныне уже спешила на суд к Пастуху, Истинному богу нашему.

– Мальчик мой, – подавив рыдания, обратился к нему брат Анатолий так, будто бы только они были сейчас в покоях его. – Я вижу, как любил и чтил ты настоятеля нашего, и потому не смею я открыть тайну, доверенную мне настоятелем. Разобьет она тебе сердце. Думаю я, что ум отца Иокима помутился, когда рука его выводила те страшные слова.

– Я понимаю опасения твои, – как можно мягче заговорил Посланник, опускаясь на колени перед братом Анатолием. – Но прошу тебя понять, что брат наш по вере, наставник твой и этого юноши, который любил отца Иокима всем сердцем, был убит. И лишь в тех словах, что скрываешь ты от нас, заключена истина, что способна привести нас к его убийце. Молю тебя, в память о твоем друге и наставнике, раскрой мне слова его.

– Если надеешься ты услышать имя убийцы, – с трудом говорил брат Анатолий. – То нет в послании том и слова о нем.

– О, Бог наш, Пастух, Хранитель наш и Судия! – воскликнул брат Беньямин. – Что я слышу! Не в силах душа моя верить в страшный смысл слов ваших, братья. Неужели наставник наш, отец Иоким убит?

– О да! – скорбно сказал Посланник, однако же взор его по-прежнему был прикован к лицу брата Анатолия. – Он имел какие-то тайные дела. И посещал ночами неизвестное никому место. И видимо в том тайнике была ловушка. Кто-то, кто узнал о тайне настоятеля, активировал эту ловушку. Я видел уже такие. Железный штырь вылетел из стены и поранил отца Иокима в бок. Но он бы не умер, если бы кто-то не смазал этот штырь ядом. И теперь я хочу знать, кто это сделал. И в том послании наверняка должен быть намек на него, если уж нет имени.

– Брат! – с жаром взмолился Беньямин, обратившись к секретарю покойного настоятеля. Он был испуган и шокирован, но понимал, как необходимо сейчас сдерживать свои эмоции. – Не скрывай больше тайны! Если имеешь ты хоть что-то, что способно открыть нам путь по следам убийцы, не молчи. Ничто не может омрачить память нашу о доброте и святости брата Иокима.

– Что ж, – после тяжких раздумий, решился брат Анатолий. – В том послании, что писал наставник мой и друг, отец Иоким, не много слов. Но как страшен смысл их, … – на миг рыдания прорвались из уст его, но он подавил их, вздохнул глубоко, и окончательно решившись, произнес. – Рукой его было начертано… Мы прокляты. Огненная стрела. Ключ в руках Саймея…

Сердце Посланника будто пропустило удар. Им мгновенно овладел какой-то почти сверхъестественный страх и неприятное предчувствие. Предчувствие уже знакомое. Что-то подсказывало ему, что Феликс оказался прав и их многолетние поиски, тайные и запрещенные, которые могли привести к их гибели, здесь в этой странной общине могут увенчаться неожиданным успехом. Он ждал и боялся этого. Но сейчас не было времени показывать свои чувства.

– Боюсь, мне придется обвинить тебя во лжи, – сказал Саймей брату Анатолию, холодно и чуть властно. – Откуда мог знать настоятель, что именно я явлюсь к вам по его делу?