Возвращение
– Я не успела, – ответила она, – но вы не беспокойтесь, я поем дома.
– Поешь с нами, – сказала мама, – но сначала будет чай. Пока всё приготовим, идите разбираться с тетрадями.
– Заходи в мою комнату, – пригласил я подругу. – Надо было взять портфель, не измяла бы тетради. Теперь их нужно разглаживать утюгом, а то получишь замечание от Ирины. Садись на стул.
– Это твоя гитара? – Она сняла с гвоздя в стене гитару и тронула струны. – На пианино играю, а гитару слышала только в кино. Её нет ни у кого из родственников или знакомых, кроме Иры, но у них играет только отец. Можешь сыграть что-нибудь для меня?
Вот почему мы сначала делаем, а потом начинаем думать? Не мог я, что ли, предугадать, как на неё повлияет эта песня? Совсем мозги отморозил, дурак! Едва прозвучали последние звуки песни Стаса Михайлова «Всё для тебя», как я услышал всхлипывания.
– Прекрати немедленно! – Я бросил гитару на кровать, вытащил из кармана брюк чистый платок и стал вытирать ей лицо. – Люсенька, да не реви же ты! Честное слово, никогда больше ничего не сыграю!
Угроза возымела действие: сделав над собой усилие, подруга перестала плакать.
– Это ты для Ленки разучивал? – спросила она, в последний раз шмыгнув носом.
– Что было, то прошло! – не стал я врать. – Теперь эта песня только для тебя, в полном соответствии с названием.
– Ты сжульничал! – сказала Люся. – Тогда, у подъезда! Обещал поцеловать и что?
– Поцеловал, – ответил я, уже зная, что она скажет.
– Так можешь целовать сестру! В щёку – это не поцелуй.
– Могу поцеловать в лоб.
– Я хоть и замёрзла, но живая!
– Люсь, – сказал я разошедшейся подруге, – ты думаешь, мне не хочется поцеловать тебя по-настоящему? А что потом? Ведь захочется ещё, а с поцелуев всё только начинается. А нам с тобой ещё ждать столько лет! Давай обойдёмся?
– Ты так не уверен в себе?
– Я уверен, но мне придётся ежедневно на тебя смотреть, вспоминать вкус твоего поцелуя и всё остальное, и терпеть, повторяя про себя все запреты по очереди, начиная с того, что тебе ещё рано, и кончая уголовным кодексом.
– Ну один-то разочек можно?
Я тоже не железный! Сколько можно отбиваться, когда сам хочешь того же? Видимо, она где-то прочла или узнала от более взрослых подруг, потому что когда наши губы соприкоснулись, попыталась… В общем, французский поцелуй у неё не получился и пришлось помочь.
– Дети, вы скоро закончите? – спросила мама через дверь, заставив нас отскочить друг от друга.
– Сейчас придём, – ответил я и спросил Люсю: – Что будем делать? По твоему виду только слепой не догадается, чем мы занимались.
– Я открою форточку и высунусь наружу.
– Я тебе открою! Мало того что намёрзлась, не хватало схватить воспаление лёгких. Сейчас я заболтаю маму, а ты иди в ванную комнату мыть руки. Заодно помоешь холодной водой лицо. Может, и не догадаются.
Через пять минут мы уже пили горячий чай. Мама сидела с нами за столом, а сестра приветливо улыбнулась Люсе и ушла к себе в комнату.
– Надо было купить в городе пирожные, – сказала мама, когда опустели чашки. – Идите пока в комнату, а я согрею борщ.
– Садись на кровать, – сказал я Люсе, – а я быстро просмотрю, чем вы занимались.
Мне потребовалось несколько минут, чтобы всё просмотреть и записать задание на дом. Как только закрыл последнюю тетрадь, на мои плечи легли её ладони, лица коснулась прядь волос и, поцеловав меня в щёку, она шепнула:
– Спасибо!
Надо было и мне так же поцеловать. Поцелуй заставил вспомнить то, чему лучше было до времени лежать на дне моей памяти. Вот надо подсовывать голодному книгу о вкусной и здоровой пище? Как я говорил, так и вышло. Что-то я в последнее время стал часто делать глупости. Возвращаюсь к прежнему состоянию? И ведь неприятностей можно было избежать, если бы просто сел и обдумал последствия.
– Пойдём, – вздохнул я. – Мама уже управилась.
Мы заканчивали обедать, когда пришёл отец.
– У нас гостья! – улыбнулся он Люсе.
– Это Люся Черзарова, – представил я подругу. – Она знает твоё имя.
Мама варила такие борщи, в которые можно было ставить ложку. Мяса и сметаны в них тоже было с избытком, поэтому, поев борщ, я часто не мог осилить второго. Сейчас мы тоже наелись первым, после чего я сказал, что пойду провожать подругу. Я помог ей одеться, оделся сам и взял свой портфель и мамин зонт. В портфеле лежали тетради, а зонт старался держать так, чтобы моя спутница меньше промокла. Всю дорогу шли молча и только в подъезде, забирая тетради, Люся спросила, почему я поспешил от неё избавиться.
– Я каждый вечер должен выполнить много дел, – сказал я правду. – Кое-что можно отложить, но очень немногое. Остальное делаю в обязательном порядке. Долго это не продлится, но пока я сильно ограничен в свободном времени. Не обижайся, ладно? И спасибо за то, что пришла.
Я застегнул портфель и вышел из подъезда под противный осенний дождь. Дома ко мне подошла сестра.
– У тебя с Черзаровой серьёзно?
– Тебе это так интересно? – удивился я.
– Откуда взял песню, которую ей пел?
– Подслушивала?
– Только песню, – кивнула она. – Потом сразу ушла, но успела услышать её рёв, потому и спрашиваю. Такое поют только любимым, а я не вижу в тебе любви. Так откуда песня?
– Тань, извини, но я не могу этого сказать.
– Ты стал другим, – задумчиво сказала сестра, – и я не могу понять, хорошо это или плохо.
– Что в этом может быть плохого? – не понял я. – Я многого достиг и достигну ещё большего.
– Ты жил… беззаботно. Таким и должно быть детство. А сейчас вечно чем-то озабочен. Эти бесконечные занятия и куча секретов… Тот брат, который у меня был, исчез. Ты сильнее и умнее его, но вот лучше ли?
– Разве хуже, что я отлично учусь и заработал много денег?
– Деньги – это хорошо, но, когда я вспомню, каким ты был, почему-то становится грустно. Ладно, забудь.
Забудешь тут! Сначала мама, теперь она. Беззаботности им во мне не хватает! По-моему, мне, наоборот, не хватает осторожности и предусмотрительности. Всё время тянет выпендриваться. Точно ребёнок резвиться! А теперь нужно ждать, что придумают в издательстве. Чувствую, отольётся мне гонорар за ворованную книгу кучей неприятностей! И ждать их следует после выхода в свет сборника. По плану это февраль следующего года. Вздохнув, я пошёл заполнять две тысячи пятый год. Скоро закончу третью тетрадку и нужно будет начинать следующую. Как же надоела эта писанина! Писал с полчаса и закончил октябрьскими беспорядками во Франции. В ноябре вспомнились только испытания «Тополя-М», а в декабре вообще не было ничего важного.
Обычно не просыпался ночью, этой проснулся и не сразу сообразил, что увидел. Я лежал ногами к окну, выходившему на площадку, где у нас играли в баскетбол и у забора стояли скамейки. В ночное время там горел фонарь, и сейчас в его свете неслись и кружились бесчисленные снежинки. Утром за окнами всё было покрыто снегом, а термометр показал минус пять. Дома, как и в школе, давно топили, поэтому мы не мёрзли, а на улице после осенней сырости было холодно, но хорошо! Я пока ходил в тёплом осеннем пальто, поэтому из зимних вещей взял только меховую шапку и шарф.
– Как хочешь, – не стала настаивать мама. – Сегодня же займусь вашими вещами. Не думала, что за одну ночь так похолодает.
Я вышел из дома за десять минут до звонка и сразу увидел идущего к забору Сергея. Он оглянулся на звук моих шагов и остановился подождать.
– Привет, – поздоровался друг. – Как съездил?
– Вызвал удивление всей редакции, – ответил я. – Они думали, что я на несколько лет старше. Что вчера было в школе?
– А разве Люся не сказала? – спросил он. – Меня послали в магазин, и я увидел её у въезда. Не ожидал такого от Черзаровой.
– Для меня это тоже было неожиданностью. Она вчера намёрзлась на ветру, только бы не заболела.
Мы потопали перед входом в школу, очищая обувь от снега, и забежали в вестибюль. Почему-то мы с Сергеем приходили на занятия перед самым звонком. Вот и сейчас он раздался, когда подходили к дверям класса. Привычно отвечая на приветствия, я быстро занял своё место и вытащил из портфеля учебник истории.
– Ты как? – спросил я Люсю. – Не простыла?
– Пока нет, – ответила она. – Скажи спасибо своей маме.
– Сама скажешь, – шепнул я.
Вошла учительница, и разговор пришлось прекратить. Она была в хорошем настроении, наверное, из-за первого снега, поэтому урок прошёл бескровно. На перемене никто не вышел из класса: всем было интересно, для чего меня вызывали в редакцию.
– Обычная правка текста, – утолил я их любопытство. – Они могли сделать это и без моего участия, но хорошо, что поехал. Удалось отстоять почти всё, что хотели править.
– А когда выйдет книга? – спросила Ира.
– По плану должна выйти в феврале. Ребята, хватит об этом, давайте я лучше расскажу анекдот.
За первым анекдотом последовал второй, и когда звонок загнал нас за парты, с лиц большинства не сходили улыбки.
– Что это вы сегодня такие весёлые? – спросила Ирина, когда мы поздоровались. – Из-за снега? Ладно, начинаем заниматься. Посмотрим, как вы усвоили материал прошлого урока. Довнар к доске.
Когда углубляешься в память, время летит незаметно. Я быстро перерешал уравнения и вспоминал две тысячи шестой год, когда зазвенел звонок.
– Ты не забыл о своём обещании? – перед тем как уйти, спросила классная. – Сегодня у нас пение, а прошло не два месяца, а больше.
– Об обещании не забыл, – ответил я, – но не взял гитару. Ирина Михайловна, я сбегаю за ней на большой перемене. Только не хочется нести в класс. Можно я оставлю в учительской, а вы принесёте на последний урок?
– Да, – сказала она, – так будет лучше.
Глава 8
Я не забыл, о своём обещании и знал, что о нём не забудет Ирина, поэтому подобрал мелодию песни «Вот так и живём» из «Добровольцев». Мне нравилась эта песня, и я частенько напевал её уже в преклонные годы. Ещё подбирал мелодию песни «Молодость моя Белоруссия», но делал это только для себя. О том, чтобы спеть кому-нибудь этот шедевр ансамбля «Песняры», не могло быть и речи. Сразу же возникнет вопрос: откуда я её взял. Слава богу, что сошло с рук исполнение одной из песен будущего у Светки. Выдавать чужие песни за свои? Тогда проще сразу же идти со своими тетрадками в минский КГБ. Я и так засветился с повестью, не хватало ещё прослыть самородком от поэзии и музыки. А ведь так хотелось всё спеть! Хотелось вызвать удивление и восторг, подарить всем те песни, которые, как в клетке, были скрыты в глубине моей памяти и бились о её прутья, пытаясь вырваться в мир. Наверняка всё это шло от моей молодой половины.
Я примчался домой, снял только ботинки и бросился в свою комнату. Чехол от гитары был в шкафу, и я быстро запихнул в него инструмент и побежал обратно. Когда вышел из гардероба, до звонка оставалось три минуты. Я постучал в учительскую и отдал гитару классной. Она сделала ошибку, заговорив о моём обещании в классе. Наш разговор слышали, и новость так взбудоражила моих одноклассников, что на уроке геометрии Ирине пришлось несколько раз одёргивать самых несдержанных. После звонка на перемену она ушла в учительскую и вернулась на урок уже с инструментом.
– Спой то, что для нас подготовил, – сказала она, – только не очень громко, чтобы не мешать другим.
Наше классное помещение было последним и имело общую стену только с восьмым классом, но тонкие двери слабо глушили звук. Ирина уступила мне свой стул, а сама отошла к одному из окон. Я извлёк гитару из чехла, сел и стал петь. До сорока лет я был застенчивым человеком, позже изжил этот недостаток и понял, что лучший результат будет, если человек что-то делает для себя, не обращая внимания на аудиторию. Так я и сделал. Класс исчез, и остались только я, гитара и песня. Трудно объективно оценить своё пение, потому что сам себя слышишь не так, как тебя слышат другие. Я сделал свой голос сильней и приятней того, каким он был, но пока не мог похвастаться выдающимися вокальными данными.
– Не вздумайте аплодировать, – предупредила классная, но и без её предупреждения никто не спешил выражать восторг. Скорее, одноклассники выглядели растерянными. Странная реакция. Мелодию я подобрал точно, сыграл тоже хорошо. Неужели из-за голоса?
– Спасибо, – поблагодарила Ирина, бросив на меня странный взгляд. – Ставлю пять по пению. Уложи гитару в чехол и садись на место. Продолжаем урок…
Я воспользовался тем, что классная повернулась к доске, и шёпотом спросил Люсю, чем не понравилось пение.
– Всё понравилось, – шепнула она в ответ. – Поговорим об этом потом.
Урок закончился, и все побежали одеваться.
– Идите сами, а я задержусь, – сказал я Сергею. – И будь другом, возьми с собой гитару.
Я вышел из школы подождать Люсю. Девочки попадали в гардероб позже мальчишек и дольше возились с одеванием. Она показалась в дверях вместе с Леной, поэтому я молча забрал портфели у обеих.
– Не надорвёшься? – спросила Лена.
– Не понравилось, как я спел? – спросил я, оставив без внимания её вопрос.
– Да, не понравилось! – сказала она. – Ты слишком хорошо спел!
– Почему же вы такие кислые, – не понял я. – если всё было красиво?
– Я говорила не о красоте. Играл ты хорошо, но голос… Ладно, дело не в этом. Ты пел с таким чувством… Так может спеть какой-нибудь старик, который прожил жизнь и воспитал детей, но не ты! Мне трудно объяснить, но это почувствовали все! А мне опять стало страшно.
– Тебе тоже страшно? – спросил я Люсю.
– Нет, – ответила она, взглянув мне в глаза. – У меня не было страха. Мне почему-то стало страшно тебя жаль.
– Что ты её спрашиваешь! – сказала Лена. – Разве не видишь, как она к тебе относится? Ты лучше спроси у своего Сергея или у Ирины. Не видел, как она на тебя посмотрела?
Что за невезение! Выбрал вроде бы нейтральную песню и умудрился так проколоться! Ленка смотрит так, будто я спел им с надрывом «Берега», а Ирина точно будет ломать себе голову, кто же я такой. Не опасно, но неприятно. Ещё несколько таких выходок, и я буду сам по себе, отдельно от остального класса! Разве что Сергей и Люся не изменят своего отношения.
Мы подошли к подъезду Лены, и я отдал ей портфель. Она молча его забрала и скрылась за дверьми.
– Зайдёшь ко мне? – спросила Люся. – Отец на службе, дома только мама. Я вас познакомлю, а потом пойдём ко мне в комнату.
– А младшая сестра? – спросил я. – У вас же одна комната на двоих?
– Она в это время почти всегда у подружки. А если дома, выпровожу в большую комнату. Мама чем-нибудь с ней займётся или включит телевизор.
Я согласился, и мы поднялись на второй этаж. На звонок никто не откликнулся, и Люся открыла дверь своим ключом.
– Может, я уйду? – сказал я, в нерешительности остановившись на пороге. – Матери нет…
– Заходи! – Она втянула меня в прихожую и захлопнула дверь. – У меня замечательные родители, не хуже твоих. Мама во всём доверяет и будет только рада тому, что у меня появился друг. Раздевайся и положи портфель на тумбочку. Сейчас пойдём в мою комнату, только посиди минуту на диване, пока я её посмотрю. Сестра могла разбросать вещи. Есть не хочешь?
– Нет, спасибо, – сказал я, осматриваясь. – Я позвоню домой, предупрежу, что задержусь.
В обоих городках у офицеров стояли телефоны с трёхзначными номерами, работавшие от небольшой АТС. Мама уже знала о моей задержке от Сергея, который отнёс гитару к нам домой.
– Поговорил? – спросила Люся. – Тогда иди сюда, я уже всё убрала. Беда, когда сестра на пять лет младше. Я не была такой в её возрасте.
– А какой ты была?
– Давай покажу фотографии! – Подруга с готовностью принесла большой семейный альбом и начала показывать фотографии, объясняя где и когда они сделаны.
– Это я в годик, – показала она фото очаровательной малышки.
– Славная попка! – похвалил я, заставив её покраснеть.
– Хватит возиться с фотографиями! – сказала Люся, закрывая альбом. – Скоро придёт мама, и я не успею с тобой поговорить. Гена, скажи, чем я могу тебе помочь?
– А почему ты думаешь, что мне нужна помощь? – спросил я, взглянув ей в глаза.
Она не отвела взгляд, отвёл я.
– Потому что я вижу, что тебе плохо! Почему ты не хочешь быть со мной откровенным? Ты же знаешь, что я не предам!
– Потому что я за тебя боюсь, – ответил я. – В том, что я должен сделать, ты не поможешь, зачем же тебя мучить?
– А так я не мучаюсь? – Она всхлипнула.
Слёзы – самое страшное оружие, которое есть у женщин. Хуже плачут только старики. Слёзы у детей по большей части просто средство воздействия на взрослых, поэтому они на меня никогда сильно не действовали, но смотреть на то, как плачет Люся, я не мог.
– Перестань сейчас же! – я обнял этого влюблённого ребёнка и стал гладить её волосы. – Мама придёт, а у тебя…
Она воспользовалась тем, что я расслабился, и доказала, что уже не ребёнок и вполне усвоила данный мной урок. Второй поцелуй у нас получился лучше первого.
– Всё! – я вскочил с кровати. – Я ухожу, а ты приводи себя в порядок.
Как же хотелось остаться! Не для чего-то дурного, просто я в последнее время стал чувствовать себя страшно одиноким. У меня есть семья, но мама была права, когда говорила, что я живу своей жизнью. Не мог я им довериться во всём, и они это чувствовали. А вот Люсе мог рассказать всё без утайки. Она поверила бы и никому не выдала бы моих тайн. И то, что я уже прожил одну жизнь, вряд ли оттолкнуло бы. Но я не хотел нагружать на её плечи даже малую толику своей ноши.
Когда вышел на улицу, увидел, что поднялся ветер и с неба валит снег. Зима отыгрывалась за своё опоздание. Если так будет всю ночь, к утру наметёт сугробы. Я получше заправил шарф и ускорил шаг.
– Надо было сходить домой переодеться в зимнее, а уже потом бегать по гостям! – отругала мама. – Всё просушу и уберу до весны. Я уже достала твою куртку с меховой подстёжкой. Понравилось твоё пение?
– Все были потрясены. Пойду заниматься.
– Сначала обед! – сказала она. – Потом занимайся, чем хочешь.
– Если сейчас наемся, потом не смогу ничем заниматься. Постараюсь всё сделать быстро.
Я выполнил асаны, а потом упражнения с гантелями. Не стоило делать их одновременно, но на перерывы не было времени. Борьбу проигнорировал и пошёл на кухню. Пообедал, сделал уроки и сел за свои записи. Заполнив три страницы, закрыл тетрадь и убрал в новый тайник. Уже исписанные тетради хранились под тахтой родителей, куда никто не заглядывал годами, а тетрадку с текущими записями начал прятать под одёжный шкаф, приподнимая его край. Мне ужасно осточертела выкладка исторических фактов, к тому же чем дальше я забирался от теперешнего времени, тем меньше становилась ценность записей. Если ими воспользуются и начнут менять историю, из записанного почти ничего не повторится. Останутся только природные катаклизмы. Вот их в последние годы было много. Наверное, надо записывать по два года в день, чтобы быстрее закончить с историей и заняться наукой и технологиями. На них потребуется больше времени, чем на простое изложение фактов.
Следующий день прошёл буднично. Ночью метель прекратилась, и утром не было больших сугробов, но я всё-таки набрал снега в ботинки. В классе никто не вспомнил о моём выступлении, и внешне всё было как всегда. Все знали о моей дружбе с Черзаровой, поэтому мы вместе гуляли по коридору второго этажа. Такая демонстративная дружба не поощрялась, но никто из видевших наши прогулки учителей не сделал замечание.
В субботу я опять выделился, на этот раз на физкультуре. Мы уже больше месяца занимались в спортзале, но занятия сводились к бегу и игре в баскетбол. В тот день впервые использовали спортивные снаряды. Учитель объяснил, как прыгать через коня и встал сбоку, чтобы страховать неудачливых всадников. Когда бегали или прыгали в длину, я старался ничем не выделяться, легко зарабатывая свои пятёрки, а мешковатое трико скрывало мышцы. Передо мной бежал Сашка. Он недостаточно сильно оттолкнулся и, если бы не страховка, мог упасть. Я постарался хорошо разогнаться и сильно оттолкнулся руками. В результате легко перемахнул через коня и приземлился дальше других. Учитель не смог подстраховать, а я не удержался на ногах.
– Сильно ушибся? – спросил он, помогая мне подняться.
– Немного ушиб правую ногу, – сказал я. – Завтра выходной, а к понедельнику заживёт.
– С чем занимаешься? – спросил учитель. – Гантели?
– Только последние два месяца. До этого были отжимания, ну и другое.
– Не хочешь чем-нибудь заняться? Кольцами, например.
– Спасибо, но пока нет времени, – отказался я. – Может быть, потом.
– Ладно, надумаешь – скажешь. Иди на скамейку, а мы продолжим.
Когда закончился урок, в раздевалке обступили мальчишки.
– Что тебя щупал Семёныч? – спросил Валерка.
Я молча закатал рукав трико.
– Ни фига себе! – сказал Сашка. – Это нечестно! Когда мы спорили на щелбаны, у тебя не было таких мышц. Они у тебя больше, чем у Валерки!
Действительно, бицепсы у меня были существенно больше, чем у Дегтярёва.
– Как накачал? – спросил Валерка.
– Слышали мой разговор с Семёнычем? – спросил я. – Отжимания, гантели – способов много. Главное – не сачковать и увеличивать нагрузки. Это любому под силу, было бы желание.
Из раздевалки вышел, слегка прихрамывая на правую ногу. Девочки одевались дольше нас, поэтому Люсю пришлось ждать.
– Что у тебя с ногой? – взволнованно спросила она, проигнорировав насмешливые и завистливые взгляды девчонок.
– Буду жить, – бодро ответил я. – Да не беспокойся ты так, простой ушиб. Лучше скажи, навестишь завтра болящего?
– Ты хочешь, чтобы я пришла?
– Если бы не хотел, не спрашивал бы. Я к вам и сам пришёл бы, но не знаю, сколько будет болеть нога. А если ты меня пожалеешь, сразу станет легче. Тебе очень идёт улыбка, – сделал я ей комплимент, не обращая внимания на подошедшую к нам Лену. – Приходи, я буду ждать, только позвони перед приходом.
– Ну вы даёте! – сказала Лена. – Уже в школе назначаете свидания!
– А где их назначать? – притворно удивился я. – Школа для того и существует!
Дома я перепугал маму, хотя сразу же сказал, что у меня обычный ушиб. Синяк был внушительный, но нога болела уже меньше. Жаль, но все занятия, кроме писанины, сегодня накрылись медным тазом. Я снял верхнюю одежду, закатал штанину трико, и мама наложила на больное место водочный компресс. Весь вечер писал, выложив на бумагу всё, что смог вспомнить сразу за четыре года.
– Ты не собираешься в Минск? – спросил я, когда мама незадолго до сна зашла в мою комнату.
– Вроде нет, – ответила она. – Я туда и так наездилась на полгода вперёд. Тем более нет желания куда-то ехать по такой погоде. А что тебе нужно?
– Через две недели день рождения у Иры Алфёровой, а я не знаю, что ей подарить.
– Что-нибудь придумаем, – успокоила мама. – Купим здесь, или отец поедет в Минск по делам. Ложись спать, во сне всё быстрее заживает.
На следующий день я с волнением ждал звонка подруги. Она позвонила после десяти, когда уже проснулся отец, который вчера поздно пришёл со службы.
– Это меня! – крикнул я маме и взял у неё из рук телефонную трубку.
– Здравствуй! – услышал я голос Люси. Я могу прийти? Как твоя нога?
– Приходи! – сказал я. – Нога уже лучше. Бегаю кругами по квартире в ожидании твоего прихода.
Она радостно засмеялась, и от этого смеха мне стало легче на душе и сильнее захотелось её увидеть. Все симптомы были налицо. Что послужило причиной моих чувств? Ведь недавно их у меня не было. Я не стал попусту ломать голову. Дурное дело – пытаться понять, почему вам мил этот человек, а не другой. Мил, и слава богу!
Люся не задержалась, и мы очень хорошо провели время.
– Давно не помню, чтобы так много отдыхал, – сказал я когда она собралась идти домой. – Если бы не ушиб, мы с тобой столько не посидели бы. Да здравствуют ушибы! Люсь, давай ты встретишь Новый год с нами? А потом я отведу тебя домой.
– Не знаю, – замялась она. – Надо посоветоваться с родителями. Я боюсь, что они обидятся.
После её ухода опять занялся единственным доступным мне делом, записав события пятнадцатого года. Утром снял компресс и убедился, что нога лишь чуть-чуть побаливает. Бегать ещё рано, но ходил уже без хромоты. Чёртов конь! Я так привык к занятиям, что было неприятно их пропускать.
Этот день оказался богатым на неожиданности. Во время большой перемены к школе подъехала «Волга» и остановилась у запертых ворот. Из окон нашего класса было видно, как из неё вышли двое: молодой мужчина и то ли девушка, то ли девчонка, которые направились к школе. Шофёр остался в машине. Я ошибся: в отделе пропаганды не стали ждать выхода сборника. Действительно, зачем ждать, если его уже печатают?
– Это не за тобой? – проявила догадливость Ленка.