Горячий декабрь

– Как бы наводнения не началось, – с тревогой в голосе промолвил Бенкендорф, выглядывая в окошко кареты. – Вы не представляете, дорогой граф, что здесь творилось в прошлом году. Залило весь город. Дома плыли, словно корабли. Страху натерпелись,… Я сам чуть не погиб. С командой спасал людей на лодке, да лодка наша перевернулась. Повезло, что рядом шлюпки флотского экипажа спасением занимались. Меня чуть живого выловили.

– Страшно было? – спросил Денгоф.

Бенкендорф фыркнул. Страшно? Что за глупость! Разве боевой офицер знает слово страх? Но, подумав, ответил:

– Жутко. Темень непроглядная. Холод пронизывающий. Тебя в бездну тянет, а ты ничего поделать не можешь. Слова молитвы – и те не помнишь.

Дальше ехали молча. Вдруг, Бенкендорф вновь попытался завести беседу:

– А вы в Лондоне…, – осёкся, не зная, как продолжить.

– Хотели о сестре спросить? – догадался Денгоф. – Простите, но мы с Дарьей Христофоровной никогда не встречались. Сами понимаете, в целях безопасности. Действовали через посыльных. Да и направления деятельности у нас разные. Так, что, извините.

– Да… Конечно понимаю…. Просто…, – Он стукнул в отчаянии кулаком по колену. – Вы сегодня напомнили мне о Доротее, и какая-то тоска поднялась в душе. Я так давно её не видел.

– Вы её очень любили? Я имею в виду, как сестру?

– Конечно! Знаете, нас в семье было четверо детей. Мы с Константином старшие, вернее, я старший, а он на год шёл за мной. Дружили крепко, но и ссорились отчаянно. Потом шла Мария. Она, мягко сказать, не была красавицей, хотя – очень умна, добра. Но младшая Доротея – бес в юбке. Хитрая, коварная, но было у неё какое-то врождённое чувство справедливости… Амазонка – одним словом. Антиопа. Мы её с братом очень любили. Но, как не странно, боялись. Она иногда нам такие уроки давала, до сих пор уши краснеют.

– Расскажите, – попросил Денгоф.

Бенкендорф оживился, заёрзал на диванчике, усаживаясь поудобнее.

– Что бы такое вам поведать. А, хотя, вот – история! Были мы уже подростками. Мне пятнадцать, Константину четырнадцать, Дарье – вообще – двенадцать. Дело происходило под Рождество. Пригласил нас князь Барятин погостить в его имении под Смоленском. Сам он бездетный, инвалид к тому же. Под Измаилом его покалечило изрядно, потому и не женился. Но детей любил. Как мы к нему приедем, вечно нас баловал. И была у него страсть – коней разводить. Рысаки его ценились во всей округе. Так вот, наметилась охота. Решили волков отстрелять. Мы с Константином на охоте никогда не были. Загорелись. Нам ружья дали. Охотники дворовые учили нас заряжать. Константина в загонщики с псарями определили, а меня, как старшего, – в засаду. Вы не представляете, какое это счастье для мальчишки – впервые попасть на охоту, и сразу – в засаду. Я всю ночь не спал. Наставнику своему, Луке, надоел до чёртиков: хорош ли кремень в затворе? Хватит ли пороха в рожке? Пыжи не очень большие? А пуля пробьёт волку череп, если в лоб стрелять? Лука крепился, разъяснял, но в конце не выдержал. Сходите, говорит, на конюшню, проверьте коня своего. Да чтобы седло вам удобное подобрали и стремена по росту подтянули.

Пошёл я на конюшню. Помню, вошёл, как увидел рысака тёмного, лоснящегося, с огромными черными глазами, так влюбился в него сразу. Ноздри раздувает, а из них пар, как от змея Горыныча. Грудь широкая. Ноги стройные. Я таких коней отродясь не видывал. Спрашиваю у конюха: «Кому коня этого готовят». «Так, известно кому, – отвечает, – вам, барчук». «Мне?» Я чуть дар речи не потерял. «А то, – отвечает. – Барин больной, он на своей кобылке привык. Для батюшки вашего тоже конька спокойного подготовили. Братишке вашему недорослика крепкого. Братишка ваш сам маленький, так ему ещё с псарней по дебрям, да оврагам пробираться. А вам быстрая коняга нужна. До засады далече ехать. Вон, он какой! Как жар из печи. Быстрый – что ветер в поле».

Я весь воспылал от счастья. Сам попросился овса задать. А когда гладил упругую горячую шею коня, так был на девятом небе от счастья. Силой от него веяло неземной, свободой, отвагой…, – даже не знаю, как передать мои мальчишеские ощущения.

И, представляете, утром дом подняли. Суматоха. Псари кричат. Собаки лают. Кони ржут. Загонщики выехали первыми. Мужики из моей засады, уже верхом. Я быстро одеваюсь, хватаю ружье, накидываю ягдташ через плечо, выбегаю на двор.… А мне выводят какую-то пегую лошадь… Я ничего не понимаю. «А где мой конь? – спрашиваю у Луки. – Мне же готовили другого»… И тут вижу, как на моем красавце выезжает Дарья. Я к хозяину, к Барятину. «Позвольте, ваша светлость, – говорю, – но нам с сестрой коней перепутали». «Нет, – отвечает он. – Твоя сестра уж очень просила прокатиться на этом красавце. А ты сам знаешь, коль этот лисёнок что начнёт вымаливать – попробуй ей отказать». Я к отцу. Тот только пожал плечами: «Ты же в засаде будешь сидеть. Какая тебе разница». Как, какая разница? Не помню, чтобы я когда-нибудь так разозлился. Мне в тот миг показалось, будто нанесли смертельное оскорбление, унижение – ниже некуда. Я подошёл к сестре и сказал, что она поступила не честно, и обязана мне уступить моего коня. «Я не знала, – пожала она плечами. – Давай сегодня я на нем прокачусь, а завтра ты будешь им владеть». «Он тебя скинет. Он горячий», – пробовал я её запугать. «Ты же прекрасно знаешь, что я отлично держусь в седле, – парировала она. – Потом, я тоже хочу покататься на горячем коне. Он мне тоже нравиться. А я – твоя сестра, да ещё и младшая. Ты обязан по этим двум причинам, как брат и кавалер, мне уступить». Это меня вывело из себя окончательно. Наверное, не соображал, что говорю, но я злобно прошипел: «Если ты не уступишь мне коня, я больше никогда не назову тебя сестрой». Она побледнела, еле сдержала слезу. Нижнюю губу так прикусила, что чуть кровь не закапала. Но овладела собой. Она умела с детства подчинять себе волю. Тихо сказала: «Хорошо». Я подал ей руку, но она не обратила на мой жест внимания и спрыгнула на землю сама, при этом чуть не упала. Конюхи быстро переседлали наших лошадей. Я тогда летел по заснеженным лугам на своём красавчике быстрее ветра, однако, радости сильной не испытывал: душу глодала совесть за несправедливо нанесённую обиду сестре. Черт меня дёрнул за язык сказать такое!

Когда мы залегли в засаду на невысоком холме: я в середине, а мои охотники рассыпались справа и слева, стал забывать о случившемся. Коней оставили под присмотром конюха внизу. Перед взором раскинулось белое поле. Вдали чернел голый лес. Кругом звенящая тишина и покой.

Вдруг послышался лай псарни, и сердце застучало, лицо загорелось. Все тело дрожало в азарте. Сейчас! Сейчас это случиться! Мой первый волк. Я уже представлял, как буду хвастаться перед друзьями добычей. Шкура серого разбойника будет лежать у меня в покоях, как символ моего мужества и удачи. Я до рези в глазах вглядывался в белую пустоту. Как вдруг! Показалось? Нет! Серые точки появились на краю леса. Три точки. Они быстро приближались. Лука подполз ко мне и жарко шепнул: «Ну, барчук, бей, как только глаза у них различишь. Не спеши. Целься хорошо. А мы потом остальных добьём». – И уполз обратно. Я весь в нетерпении ждал, прикидывал расстояние. Скинул перчатки. Руки вспотели, несмотря на мороз. Ещё несколько секунд. Вижу, вижу его отчётливо: вздыбленную холку, низко опущенную голову. Сейчас! Сейчас!

Вдруг сзади осторожные шаги. Быстро бросаю взгляд назад. За спиной стоит Дарья. «Уходи! – шикаю. – Не видишь, волки идут». «Дай карабин», – говорит она. «Что?» – не понял я, а сам волка на мушку беру… «Дай карабин, – повторяет. – Пожалуйста». Да так настойчиво. «Ты что удумала? Уходи! Не мешайся!» «Я уступила тебе коня, ты должен мне уступить выстрел». Я ничего не могу понять. Оборачиваюсь. «Ты с ума сошла? Это – охота! Волки близко!» А тут ещё Лука снизу показывает мне, мол, пора стрелять. Я вновь целюсь, а Дарья вновь говорит: «Если не дашь мне выстрел, я больше не назову тебя братом». Как будто розгами по спине. «Даша!» Я оборачиваюсь, смотрю на неё и не узнаю: чужой человек, а и не человек вовсе. Взгляд ледяной. Губы плотно сжаты. Лицо – что кусок мрамора. Протягивает мне руку, медленно, медленно, и я, словно под чарами, отдаю ей карабин. Сам думаю, как же она будет стрелять? Не удержит. Да она целиться не умеет…. Доротея берет ружье, быстро вскидывает, плотно приладив приклад к плечу. Карабин грохнул так, что она в сугроб села. Я подскочил к ней, отнял ружье. Охотники вокруг палят. Там из леса ещё пара волков выскочила…. Пока я перезаряжал карабин, все уже было кончено. Так и не выстрелил. Помню, как сейчас: на белом снегу, окроплённом темной кровью, лежал огромный волк. Лапы, что мои кулаки. Пасть оскалена. Синеватый язык вывалился. Вместо одного глаза чёрная дыра. «Вот это выстрел! Ай да молодец, барин!» – восхищались мной охотники.

Вечером за праздничным ужином меня все поздравляли с удачной охотой. Надо же – одним выстрелом уложил, и прямо в глаз! А я готов был со стыда провалиться в землю. Это же не я, это сестра волка подстрелила. А Дарья вела себя, как ни в чем не бывало: веселилась вместе со всеми, шутила. Я уличил минутку, когда все были заняты ряжеными, которые пришли колядовать, да нас потешить, подошёл к ней и тихо спросил: «Зачем?» «Кто поверит, что это я подстрелила? – хитро улыбнулась она. – Твоя слава». «Но волк – твой, – зло возразил я. – Зачем меня унижать?» «Послушай, – серьёзно сказала она. – Не веди себя, как мальчишка, у которого отняли леденец. Ты хотел получить коня – ты его получил. Но запомни, если хочешь что-то получить, надо потом за это заплатить. И ещё неизвестно, будет ли эта плата адекватна полученному». Меня словно молнией поразили её слова. Вот эта маленькая девчонка, на три года младше меня, говорит мне устами мудреца. Помните латинское высказывание: totus vos have ut persolvo – за все надо платить? И что самое ужасное, я вдруг в ту минуту осознал, что она права. Гордость моя пыталась слабо сопротивляться, и я спросил, чем же она заплатила за то, что получила выстрел. Дарья смутилась, но потом решительно расстегнула платье и обнажила правое плечо. Оно было фиолетового цвета. Вот так, вот. Доротея – необыкновенный человек. Если бы родилась мужчиной, давно бы заняла должность министра.

***

Вскоре перед графом Денгофом лежало несколько десятков таможенных отчётов. Он перебирал листы желтоватой казённой бумаги, пробегал глазами строки, останавливался, в нужных местах, что-то отмечал карандашом, ставя на полях аккуратные галочки, раскладывал отчёты по стопкам. Тут же на столе чадила сальная свеча, выхватывая из полумрака белёные стены кабинета таможенной управы. Бенкендорф стоял рядом, не решаясь присесть на шаткий стул. У низкой двери застыл по стойке смирно дежурный фельдфебель.

– Кого среди них вы хотите найти? – поинтересовался Бенкендорф, начиная скучать. Уж слишком нудно, с немецкой педантичностью Денгоф разбирал отчёты. Эдак до утра не закончит.

– Пока не знаю. Ничего подозрительного ещё не обнаружил. Ах, вот! Погодите, – вдруг ожил граф. – Золотой перстень с зелёным треугольным камнем.

– Масон, – безразлично пожал плечами Бенкендорф. – Обычное дело.

– Масон из Эдинбурга? Звучит странно. Я не помню, чтобы у Шотландской ложи были треугольные символы, да ещё зелёного цвета.

– Только он вас заинтересовал?

– Остальные все: негоцианты, моряки…. Какой-то лекарь с заковыристой фамилией, – наверняка шарлатан… Ничего подозрительного…. А этого господина с перстнем надо проверить.

– Любезный, – подозвал Бенкендорф дежурного фельдфебеля таможенной управы. – Подскажи, на каком корабле прибыл вот этот господин. Перстень у него с зелёным камнем.

– «Святая Магдалена», ваше высокоблагородие, – тут же ответил таможенник. – Нынче только два английских корабля в гавани: «Гарпия» уже как неделю лесом загружается, да «Святая Магдалена». Она вчера прибыла.

– Что за груз?

– Сельдь в бочках, чай, шерстяные ткани. Хозяин груза – этот господин с перстнем.

– Кто его опрашивал? – поинтересовался Денгоф.

– Я, ваше благородие.

– Ничего подозрительного не заметили?

Таможенник пожал плечами.

– Груз в порядке. Документы справные. Запрещённые товары отсутствуют. Разрешения все имеются. Разве что, ботинки у него немецкие. Англичане не носят немецких ботинок.

– Как вы это определили? – удивился Бенкендорф.

– Ну, как же! Немецкие ботинки тупоносые, с высоким подъёмом. А англичане обычно носят мягкую обувь, остроносую. Я уж двадцать лет на таможне отработал, научился народ различать. И говорил он не чисто. Произношение у него странное. Я подумал сначала, что он из Дании или Швеции.

– Где остановился сей господин, известно? – спросил Денгоф.

– Так точно-с, – ответил фельдфебель. – У меня записано, по какому адресу извозчик отвёз его багаж.

– Давайте-ка, я составлю вам компанию, коль на то пошло, – решил Бенкендорф.

– Если вам не трудно, прихватите ещё пару крепких городовых, – попросил граф Денгоф.

– Разумеется. Да хоть целое отделение.

– Думаю, двоих-троих достаточно. Не хотелось поднимать много шума.

– Как пожелаете.

***

Впереди шёл высокий косолапый околоточный в длинной, серой шинели, освещая узкую грязную улицу тусклым фонарём. За ним следовали граф Денгоф и генерал Бенкендорф. Двое городовых и дворник замыкали шествие. У дворника так же был фонарь и палка, чтобы отгонять собак. В окнах нигде не мелькнёт огонёк свечи. Город спал. Даже псы за заборами брехали лениво. Околоточный остановился у высокого трёхэтажного дома с башенкой на углу.

– Ваше высокоблагородие, вот там он поселился. На верхнем этаже квартирка.

– Квартира угловая? – спросил Денгоф.

– Точно так. На эту сторону есть окна и на ту.

– То есть, с противоположного окна выход на крышу соседнего дома?

– Точно так, – подтвердил околоточный.

– Умно, – кивнул Денгоф. – Пока мы будем взламывать дверь, он уйдёт по крышам.

– Почему вы решили, что он будет убегать? – не поверил Бенкендорф. – Возможно, вы ошибаетесь, и этот англичанин – всего лишь мирный торговец.

Денгоф ничего не ответил. Спросил у околоточного:

– Что за тем домом?

– Сараи, огороды, а потом рабочая слобода.

– Пусть ваши городовые станут со стороны слободы.

– Темно, ваше благородие. Тут разве угадаешь, в какую сторону он побежит.

– Ничего. Попробуем его поймать. Может, даже бегать за ним не придётся. По описанию из таможни, человек грузный, неповоротливый.

Околоточный отправил своих подчинённых в засаду. Дворник остался у подъезда. Втроём поднялись по узкой темной лестнице. Разбудили хозяйку, отвратительную беззубую старуху в мятом ночном чепце. Она накинула на плечи серый пуховой платок, зажгла огарок свечи и повела посетителей вверх к массивной двери. Осторожно постучала. Никто не ответил. Постучала второй раз. За дверью скрипнула кровать.

– Кто там? – раздался недовольный мужской бас.

– Простите, что беспокою вас, – проскрипела хозяйка, словно несмазанная дверная петля. – К вам посетители.

Тишина.

– Господи-ин! – вновь постучалась старуха.

– Так поздно? Что им нужно?

– Откройте! – потребовал Бенкендорф. – Нам нужно проверить ваши документы.

– Вы кто? – в голосе послышалась тревога.

– Мы – представители закона, – сказал Бенкендорф.

– Но почему ночью? – простонал бас за дверью. – Я честный торговец. Я не нарушал ничего.

– Тогда вам нечего бояться, – заверил его Денгоф. – Проверка не займёт много времени.

– Зачем же вы пришли так поздно? Давайте, я завтра приду в участок и покажу все документы.

– Открывайте! – рявкнул околоточный.

– Сейчас, – послышалось из-за двери, – позвольте одеться.

Денгоф прислушался. Тишина. Какое-то шебуршание. Приглушенный скрип…

– Ломайте дверь! – приказал граф околоточному.

– Ломать? – вытаращил тот глаза.

– Ломайте! – настойчиво подтвердил Бенкендорф.

Околоточный навалился плечом, но дверь выдержала. Второй раз – треснул замок.

– Ой! Ой! Что вы делаете? – заголосила старуха.

Третий раз. Дверь слегка поддалась. С той стороны хлопнул пистолетный выстрел. Околоточный схватился за горло и рухнул как подкошенный. Старуха заорала, бросила подсвечник, покатилась по лестнице. Все погрузилось в темноту.

Денгоф выбил створку двери ногой и ворвался в комнату. Он повернул рукоять трости, и в руках у него блеснул кинжал. Следом ввалился Бенкендорф с взведённым пистолетом. Ветер носился по комнате, трепля занавески.

– Ушёл!

Денгоф бросился к распахнутому окну. В ночи ничего не возможно было разобрать, только слышались быстрые удаляющиеся шаги по черепице.

Бенкендорф уловил зловещее шипение. Знакомый звук. И запах знакомый. Он обернулся к небольшому круглому столу, стоявшему посреди комнаты. На столе громоздился ящик, похожий на матросский сундучок для вещей с окованными уголками. Подползая к нему, разбрасывая искры, тлел огонёк порохового запала. Генерал схватил за шиворот графа и вывалился с ним из квартиры. Они упали прямо на тело околоточного. Грохнуло так, что в голове загудело. Над ними пролетела дверь, ударилась о стену и свалилась на нижнюю лестничную площадку. Все заволокло едким дымом и пылью.

– Вы целы? – спросил Бенкендорф, откашливаясь.

– Кажется…. Колено расшиб, – прокряхтел Денгоф, пытаясь подняться.

– Колено – ерунда, главное – голова цела.

– Но мой боливар, – с горестью произнёс граф, ощупывая голову. – Вечно мне со шляпами не везёт. Вы меня спасли. Я вам премного благодарен.

– А вы говорили: без шума, – недовольно пробурчал Бенкендорф, поднимаясь на ноги. – Сейчас весь квартал проснётся.

Генерал помог графу встать, и они бросились вниз по лестнице. Денгоф слегка хромал, то и дело хватался за ушибленное колено. Перепрыгнули через разбитую створку двери. На нижней площадке, сжавшись в комок, сидела хозяйка и жутко выла, словно собака на луну. В конце проулка увидели, как дворник машет им фонарём.

Тело грузного человека лежало, с неестественно подвёрнутыми под себя, ногами. Руки раскинуты в стороны.

– С крыши свалился, – пояснил дворник. – Нынче скользко. – Шлёп! – и все!

Денгоф попросил фонарь. Наклонился, внимательно осмотрел труп. Затем снял с его правой руки золотой перстень с треугольным злёным камнем.

– Прошу познакомится: Дидрих Бунцел. Известный человек на службе Меттерниха.

– Уверены? – удивился Бенкендорф.

– Абсолютно. Встречал не раз его в Вене.

– Вы же говорили, что он англичанин, а выходит – работал на венский кабинет, – недоуменно спросил Бенкендорф.

– Предлагаю обыскать его комнату. Если там хоть что-то уцелело, возможно, найдём ответ на ваш вопрос, – предложил Денгоф и подозвал городовых: – Тело убрать. Наверху ещё одно. Вызовите подмогу. Никто не должен ничего видеть и слышать. Любопытных загоняйте обратно в дома. Припугните. Старуху угомоните, чтобы не выла.

В комнате царил полный хаос. Массивный стол, на котором стояла бомба, разлетелся в щепки. Оконные створки вынесло. По квартире гулял ветер. Пол устилали куски мебели, осколки стекла, черепки битой посуды, бумаги, какие-то тряпки. Но Денгоф очень быстро среди хлама нашёл то, что ему нужно было: серый конверт. Аккуратно вскрыв его над пламенем фонаря, не поломав печати, достал письмо.

– Что там? – спросил Бенкендорф, чихая от пыли.

– Зашифровано, – разочаровал его Денгоф. – Но оно нам пригодится. – Он вновь запечатал конверт.

– Может быть, где-то здесь есть ключ к письму? – несмело предположил Бенкендорф, оглядывая разгромленную квартиру.

– Не думаю. Бунцел был опытным и осторожным. Ключ мы не найдём.

– Что же делать?

– Глядите-ка, приглашение. – Взгляд Денгофа упал на небольшую визитку, валявшуюся среди хлама. Подняв её, он отряхнул пыль. – Любопытно! Набережная Мойки. Русско-Американская торговая компания. Как раз я туда собирался. Визитка есть, послание есть, осталось найти новую шляпу.