Кляня собственную забывчивость, помешавшую починить давно клинившую крышку, я быстро нагнулся и сунул книжку обратно. Но поздно.
– Эй! – грозный оклик заставил замереть на месте.
Может, прораб обращается не ко мне?
Однако дальнейшие события развеяли эти надежды.
– Эй, ты! Ты, 76-й! Это чё там у тебя?
– Ничего, сэр. – Потупил я голову.
Прораб поднялся с импровизированного сиденья и подошёл ко мне. Он шёл вроде бы неспешно, но все почему-то разбегались, спеша освободить дорогу.
Атмосфера в зале накалилась, в воздухе витало предзнаменование крупной взбучки. Прораб подошёл, встав вплотную так, что я видел только покачивающиеся мыски ботинок.
– В глаза мне смотри, – негромко, но зловеще, приказал он. – В глаза посмотрел, убогий, я сказал! Это чё там у тебя? – Кивнул он в сторону бардачка. И поманил перепончатой лапой: – А ну, давай её сюда. Живо дал, я сказал!
Я обречённо вынул книгу и положил ему на ладонь.
– Вот так, – удовлетворённо растянул заплывший жиром рот прораб. – Одно радует, врать вы так и не научились, чёртовы железяки. И что это тут у нас? Книга? – удивился он, разглядывая предмет. – Ты че, 76-й, не знаешь, что это запрещено? Да и зачем она тебе? Ты, типа, чего-то в ней разобрать можешь? Га! Га! Га! – громко засмеялся он противным голосом, похожим на гусиный клёкот.
– Я… Я… Там нашёл. В кладовке, – пролепетал я. – Ещё не успел каталогизировать…
– Вот. То-то же, что не успел, – погрозил прораб. – Смотри у меня. Дуршлаг с ручками.
Сунув книгу в задний карман необъятных джинсов, он повернулся к ближайшему работнику и заорал:
– Ты куда Рембрандта на одну полку с Бэнкси ставишь, ты, миандровый пентодрап?!
Здоровенный четверорукий гигант уронил коробку и сжался на полу, замигав лампочками в предвкушении удара шокером. Работа закипела…
Часть II
Коридор второго уровня освещали лампы холодного света. Я выглянул из-за угла и тотчас нырнул обратно. Прораб ушёл. Наступила пора действовать.
Чуть ранее через окно я видел, как он поднимался к себе в контору и оставил отобранные «Хроники» в ящике стола.
Появление любого креакла на этом уровне было неслыханной дерзостью само по себе. А уж кража чего-либо из кабинета начальства… Если меня поймают, то это будет не просто зачистка памяти, а отправка на переплавку в утилизационную печь. Однако я чувствовал, что просто обязан дочитать рассказ до конца!
Подражая героям той самой авантюрной прозы, я на цыпочках прокрался к стеклянной двери и, пустив в ход цифровой считыватель, вскрыл замок.
Стены конторки покрывали железные ящики, заваленные перфокартами. В углу стоял шкаф с одеждой. Дальнюю половину помещения занимал стол с голокраном и кресло.
Подойдя ближе, я дёрнул ящик. Не заперт. Внутри лежала фотография в резной рамке. С глянцевой поверхности грустно смотрела ярко одетая пухлая жабоанка с маленьким жабоанцем на руках.
Забавно. Прораб никогда не говорил, что у него есть семья.
А вот и книга. Я схватил её, раскрыв страницу по памяти. И прочёл:
«…Был принуждён констатировать, что, верно, это смерть».
Смерть? Когда, чья? Чёрт, ничего не понятно! Может, дальше ситуация прояснится?
К удивлению моему, граф воспринял новость с чрезвычайным присутствием духа, которое можно списать на длительность болезни супруги и возможность заранее подготовиться к неизбежному исходу.
Для покойницы из деревни был выписан красивый гроб, обитый изнутри розовым бархатом, отороченным по краю нитью жемчужного бисера. Единственной странностью явилось то, что граф запретил служить заупокойную, ссылаясь на то, что проделает это лично. Вот это любовь!
За неимением склепа, гроб пришлось спускать в подвал.
Ночью творилась какая-то вакханалия. Снизу, под полом, раздавались громкие голоса. Собравшиеся смеялись, визжали. Порой среди других я слышал голос, принадлежащий рыжему Кузьме. Он говорил громко, но неразборчиво. Из всей речи я разобрал всего две фразы. Однажды он сказал: «Ты обязан», а в другой раз: «Я тебе приказываю!» Учитывая то, что ему отвечал граф, все это выглядело более чем необычно.
К рассвету все звуки опять стихли, и я забылся кротким зыбким сном.
А утром новая оказия: пропала Маша, розовощёкая сиделка, дочь деревенского столяра. Граф объяснил её исчезновение расчётом по случаю смерти пациентки. Однако поспешность, с которой та покинула дом заставляла сомневаться в сказанном.
Внешний облик графа после бессонной ночи оставлял желать лучшего: лицо отекло, под глазами залегли тени. Он, как обычно, ничего не ел и вскорости ушёл к себе в комнату, поддерживаемый одним из слуг.
Предоставленный сам себе, я решил наведаться в место упокоения графини. Не знаю, что именно влекло туда – желание убедиться, что шум ночью не причудился, или простое любопытство?
В подвал вели два хода: один со стороны двора, с дверями с резными решётками. Он был заперт и на замке висела графская печать. А другой начинался под лестницей, ведущей на второй этаж. Видимо, граф настолько выбился из сил, что забыл о нем.
Воспользовавшись чужой оплошностью, я стал спускаться по каменным ступеням во мглу. Впрочем, на этот случай я заранее запасся свечой и спичками.
Воображение рисовало сырость, гниение и вековые тенета паутины, свисающие со сводчатого потолка. Тенета действительно присутствовали, однако в остальном предчувствие обмануло. Стены были сухими, ровные ступени тщательно подметены.
Ход окончился оштукатуренной комнатой, высотой в два человеческих роста. Когда-то здесь хранили бочки и конюшенные принадлежности. В углу и сейчас сохранились ржавые железные обручи, щепки и полуистлевший остов кареты без дверей и колёс.
В середине на кирпичном постаменте высился гроб графини. Пол вокруг был закапан свечным воском и устлан клочками сгоревшей бумаги, означавшей множество людей, проводивших в этом месте какой-то обряд.
Я поднял один из клочков. И опознал в нём… Библию! Так вот, стало быть, куда подевались страницы из обложки, которую я подобрал в саду! Но что сие значило?
Снедаемый жгучим любопытством, я приблизился к гробу и заглянул внутрь. На бархатной обивке лежала женщина. Только это была не графиня, а Маша! Оранжевые блики, порождаемые свечой, превращали лицо лежащей в восковую маску, руки, как плети, бессильно лежали поверх простого платья. Когда я поднял одну, она с тихим стуком упала обратно.
Без сомнения, Маша была мертва и даже ещё не успела закоченеть. На шее у покойницы я заметил свежие ранки со следами запёкшейся крови. Я оглянулся в поисках графини, но тела нигде не было видно.
Внезапный порыв воздуха погасил свечу. Холодные струйки пота потекли по спине. Я остался один, в темноте возле гроба, в месте, где проводились дьявольские ритуалы!
Новый порыв воздуха принёс странное чувство: будто кто-то провёл тканью по щеке и волосам, сопровождаемое тихим женским смехом. Это превысило степень моего хладнокровия.
Закричав во весь голос, я опрометью бросился наверх. Скорее, туда, где светит солнце и поют птицы! Прочь от могильного холода и египетской тьмы подвальной темницы с её холодными прикосновениями и потусторонними звуками!
Одним махом я достиг двери в свою спальню, и, закрыв её, прижался к деревянной поверхности спиною. Меня била крупная дрожь, сердце колотилось как сумасшедшее. Полно! Покинуть этот проклятый дом! Любой ценой!
Трясущимися руками я погрузил всё, что сумел, в саквояж и, приоткрыв дверь, выглянул в коридор. Пусто. Поудобнее зажав сумку под мышкой, на цыпочках, чтобы ни единый звук не выдал моего присутствия, я прокрался на первый этаж.
Тишина и покой. Никого и ничего. А вот и входная дверь. Я взялся за ручку. И тут…
Глухой стук за спиной. Что-то (или кто-то!) с шумом упало с верхнего этажа, приземлившись там, где я был секунду назад.
