Мы спустились. Впротиву верхнему этажу, в столовой правило бал солнце. Правда, особой духоты не наблюдалось. В приоткрытые окна со стороны озера залетал освежающий ветерок, донося аромат свежескошенных трав. Но даже ему было не перебить стоящий во всем доме неприятный запах. Запах болезни…
Я ел в присутствии слуг, подобно каменным львам, застывшим по обе стороны стола в ожидании, когда «барину» что-либо понадобится. Желая развеять скуку, я решил затеять с одним из них – Иваном – беседу.
– Весьма странная получается история, – посетовал я. – Мне сообщают, будто граф настолько болен, что даже не может шевельнуться. Я бросаю все дела, мчусь сюда, едва не загнав по дороге лучшего скакуна. И что нахожу? Граф находится в явном здравии. Как сие понимать?
Ваня засопел, закряхтел. И, переглянувшись с товарищем, наконец, решился ответить:
– Это верно, его сиятельству было очень худо. Так скверно, что уже никто и не надеялся на выздоровление. Но о дальнейшем его Сиятельство расскажут лично.
Иван застыл, больше не реагируя ни на какие вопросы, как ни я старался снова завести беседу.
Время тянулось, однако граф не появлялся. В глубине дома пробили часы – четыре раза, пятый. Начало смеркаться. Наконец, двери открылись, и в комнату быстро вошёл мой «пациент».
– Прости, Гиппократ. Дела. Проклятые дела завладели моим вниманием, – посетовал он. – Так много упущено за время болезни, что и не знаешь, за что хвататься.
– Кстати, насчёт этого. Как вышло, что ты так быстро пошёл на поправку?
– Сам не ведаю, – шутливо развёл руками граф. – Не иначе, как Божьей милостью. Уж так худо мне было, что и в гроб ложись. И вдруг – в один миг полегчало, словно ничего и не было.
– Стало быть, в моих услугах здесь более не нуждаются, и теперь я должен покинуть этот дом?
– Отнюдь, – нахмурился граф, – это верно, болезнь покинула меня. Но далеко не ушла, словно в насмешку поразив иную цель. Ты никогда не видал моей супруги?
– Нет. Я уехал чуть раньше и помню тебя молодым и неокольцованным самохвалом.
– А я тебя – бастрыгой и фанфароном!
Мы рассмеялись.
– Да, Илья, сколько воды утекло с тех пор, и многое стало не таким, как раньше. – Покачал головой граф. – Ну, пойдём.
С этой многозначительной фразой он показал отведённую мне спальню на верхнем этаже, где я оставил немногочисленный скарб.
Комната графини располагалась на первом этаже, за той самой дверью, войти в которую мне помешало давеча появление Кузьмы. Там царил такой же серый полумрак, как и в комнатах наверху. Серый свет окрашивал постель вместе с лежащей на ней женщиной в цвета пыли и забвения.
– Капитолина Изольдовна, душенька, – нежно позвал граф. – Это врач. Сейчас он осмотрит тебя.
Под одеялом лежала женщина в белом чепце, из-под которого виднелся кончик измождённого нос. Когда его приподняли, под ним обнаружились бледные щеки, характерные для малокровных анемичных особ. Только необыкновенно большие, на фоне всеобщей худобы, глаза горели внутренним огнём.
При звуках голоса графа больная слегка приподняла голову и, издав громкий стон, снова уронила на подушку.
Начались обычные врачебные дела. Я задавал вопросы (обращаясь, впрочем, больше к графу), хмуря брови, слушал пульс, лёгкие. Когда одеяло откинули, я увидел на простыне следы запёкшейся крови.
– А это что?
– По совету Платона Павловича пускали кровь, – пояснил граф.
Я заметил ему, что, хотя процедура кровопускания весьма известна, но, в случаях малокровия, подобные методы лечения могут дать обратный эффект. Граф выслушал эти замечания спокойно, заверив, что подобное происходило всего раз и, поскольку результатов не было, больше они не решились прибегать к этому средству.
После короткого осмотра мы вышли в коридор для совещания.
– Мужайся, – констатировал я. – Ибо прогноз неутешителен. Графиня серьёзно больна. У неё тяжёлая форма анемии и, если не перевезти её в другие, более благоприятные края, она может погибнуть.
Граф воспринял вердикт с достоинством, приличествующем положению в обществе. И лишь глубоко запавшая на лбу складка говорила о лихорадочной мысли и посещающих его тяжёлых думах.
– Что ж, если мой милый Гиппократ что-то советует, полагаясь на опыт в лечении больных, имею ли я право ослушаться этого приказа? – грустно улыбнулся он. – Однако проклятые дела не позволяют так скоро сорваться в путь, как бы ни желало того сердце. Об одном я хотел бы просить – пока мы с графиней останемся здесь, не мог бы и ты задержаться, на случай ухудшения её состояния?
Делать нечего, я поклялся другу.
«На другой день, с утра»… – перелистнул я страницу.
Но не успел углубиться в текст, ибо переборка, ведущая в грузовой зал, поднялась. На пороге стоял жабоанин из Созвездия Змеи – два метра пупырчатой склизкой плоти, затянутой в джинсы и кожаную жилетку. Лысую голову с трудом прикрывала кепка, в безгубом рту дымился огонёк синскопы.
– Это чё такое, я не понял? Это чё такое, я вас спрашиваю?! – не вынимая визиловой палочки изо рта, заорал он, указывая перепончатой лапой на иллюминатор. – Вы, когда должны были план по планете сдать? А она как висела, так и висит! Расселись тут! Кто её будет обрабатывать, я, что ли? Ну-ка, взяли штепсели в руки – или что там у вас? И пошли!
И, для убедительности продемонстрировал стек со зловеще потрескивающим на конце электрошокером.
С прорабом попробуй, поспорь! Прораб ночью спит, а один глаз у него все равно открыт. Он словом ансинуанские тальсы гнёт!
Незаметно спрятав книгу в бардачок за спиной, я отключился от сети и потащился вслед за остальными на погрузку…
На планете мы пробыли относительно долго. Забив трюмы спускаемой «Грозы Кейтеля» под завязку, вернулись в грузовой зал. Воспользовавшись общей суматохой, я нашёл укромное местечко где, примостившись, снова раскрыл книгу.
«На другой день, с утра мы долго гуляли с графом, вспоминая события давно минувших дней. Позабыв о вчерашнем зное, день стоял хмурый, солнце ладило бег за облаками, не показываясь даже на краткий миг.
Граф вспоминал своих родителей, рано покинувших его на попечение богатой бабушки. Я рассказывал про переезд в столицу, куда мой отец – бывший эконом отца графа, выкупивший себя и семью благодаря купеческой жилке – переехал специально, чтобы дать детям, то есть мне с сестрой, учёбу. Ну и, само собой, Петербург дарил больше возможностей для разворота дел.
Потом разговор незаметно скатился в детство, оживив в памяти ловлю пескарей корзиной, бег взапуски среди полей по просёлочной дороге…
– А я ведь больше так и не был счастлив с той поры, мой Гиппократ, – грустно улыбнулся граф. – Вскоре после вашего отъезда, бабушка насильно обручила меня с этой… Изольдовной. А, когда пришёл черед хозяйке дома покинуть сей бренный мир, мои плечи окончательно склонились под грузом деловых хлопот…
Тут беседу прервал Иван, подошедший с сообщением, что его Сиятельство ожидает в имении гость. Сделав виноватый вид, граф пошёл к дому, а я чуть задержался, увидев какую-то книгу, лежащую в траве возле корней акации.
Это была Библия. Вернее, пустая обложка, из которой кто-то с нещадностью вырвал все до единой страницы. С коричневого переплёта блестел позолотой крест с косой верхней планкой. Удивившись находке, я сунул её за пазуху, с намерением при случае показать графу, после чего пошёл к дому.
Ещё издалека я увидел, что возле ступеней разыгрывается прелюбопытнейшая сцена: в пыли у ног графа распростёрся какой-то человек в мужицком платье. Когда подошёл ближе, увидел, как, вскинув голову, он жалобно молит:
– Пожалей, батюшка, не губи! Одна ведь она у меня, пропадём со старухой, как есть, пропадём!
Костюм его и калоши покрывала дорожная пыль, в бороде и усах застряли завитки стружки, глаза слезились. Человек пытался ухватить графа за рукава сюртука, но тот брезгливо их отдёргивал.
– Всё уже решено! – жёстко ответил он. – Поди прочь, скотина!
Повинуясь жесту, слуги подняли мужика и, ухватив за локти, поволокли к воротам.
– Кто это? – удивился я.
– Столяр из деревни, Клим, – досадливо скривился граф, – хороший малый, но глупый, как гусь. Видишь ли, ввиду немощи супруги, я ищу сиделку, а, поскольку, у него есть дочка подходящего возраста и склада характера, я решил позвать её в услужение. А старый дурень, вишь, боится, как бы она не подцепила от барыни какого поветрия. Странные люди! Эх, вернуть бы времена покойного батюшки. Я бы показал этому мужику, как дерзить! Мигом свёл голубчика на конюшню, штаны спустил… И – э-эх, размахнись рука, раззудись плечо. Гуляй, пятихвосточка!..
