Скажи мне, где встаёт заря,
Скажи, когда дожди заплачут,
Скажи, что я найду тебя,
Скажи что отыщу удачу,
Когда разрезав светом мглу,
Раздвинет стены жизнь, и солнце
осветит лица, пустоту
оставим мы на дне колодца.
Она смеялась и звала,
Цеплялась пальцами за спины,
Но мы ушли, лишь зеркала
Напоминанием станут длинным.
В них отраженье наших глаз,
Всё что разрушили и сшили,
играя реквием для вас
укором молчаливой пыли.
Марк Волков «ЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ»
Часть I
Вечная ночь за стеклом иллюминатора хвастала безукоризненной чернотой: ни единой звёздочки, хвоста кометы или росчерка метеорита не нарушали её покой. Вакуум и абсолютный ноль глубокого космоса заполоняли всё вокруг.
В центре галактики висела огромная чёрная дыра. Струи межзвёздной пыли водопадами обтекали её по кругу, встречаясь и перечёркивая надвое, словно лезвием ножа. Подобно гигантскому водовороту, дыра притягивала к себе всё, что попадало в поле гравитации. Даже нашей станции приходилось прилагать огромные силы, чтобы не сорваться с орбиты, став ещё одной песчинкой в потоке, следующем к ненасытной утробе.
Впрочем, по-своему дыра была даже прекрасна. Кто и почему дал ей столь непритязательное название? В сияющей короне из межзвёздной пыли и с круглой чёрной сердцевиной она походила скорее на Солнце. Чёрное солнце Вселенной.
Справа, захваченная течением, медленно плыла, вращаясь вокруг своей оси, ржаво-голубая планета. Наша бригада недавно вернулась оттуда и теперь заряжалась энергией в ожидании следующей высадки.
Планета была мертва. Цивилизация, населявшая её, давно сгинула, оставив после себя лишь руины городов и горы мусора.
Собственно, нашей задачей и являлась уборка этого мусора. В каком-то смысле в этой работе мы роднились с обмывальщицами, наводящими последний марафет на труп планеты перед тем, как она отправится в пучины небытия. Правда, романтики в этом занятии было немного: наших Хозяев интересовало лишь всё мало-мальски ценное, что можно с выгодой продать. Такие вещи должны быть отсортированы, скомпонованы по контейнерам и, впоследствии, загружены в трюмы звездолётов. А чёрной дыре останется лишь голый камень и горы того, что признано «неперспективным».
В грузовом отсеке царил привычный хаос: на полу валялся плюшевый заяц, разбитая кружка, дранные скафандры, кучи пустых обёрток и обрывки постеров. Однако ни завораживающее зрелище за окном, ни локальная помойка внутри станции и даже трещина, пролёгшая из конца в конец иллюминатора, не трогали нас. Ведь мы не были живыми в привычном понимании этого слова.
Креаклы, или «кибернетические механизмы Тепплера», как нас ещё называли в статьях, посвящённым робототехнике, получили широкое распространение, благодаря неприхотливости к условиям труда, возможности экономить на еде, воде и зарплате. Каждому в бригаде был присвоен индивидуальный номер: M-11, Q-54 или, как мне, L-76.
Правда, тайком от Хозяев, мы звали друг друга несколько иначе. Так, робот с длинными конечностями, что сидел сейчас рядом, закрыв сенсоры, имел прозвище Звяк-нога, за то, что однажды за нерасторопность кто-то из Хозяев ударил его так сильно, что внутри ноги замкнуло цепь. И теперь он ходил, постоянно подволакивая её за собой…
Исходя из срока службы, нас уже давно должны были списать в утиль, однако компанию с Сириуса, выкупившую роботов практически за бесценок у одного ушлого интенданта, меньше всего интересовали даты, пробитые в перфокарте техпаспорта.
Ждать полного цикла зарядки было скучно. Желая поразвлечься, я пододвинул близлежащий ящик и стал раскладывать содержимое. Из груды бумаг выскользнула книжка в твёрдом переплёте. Необычное название сразу же приковало внимание: «ХРОНИКИ МЕРТВЫХ ГОРОДОВ 3». Начертанное крупными чёрными буквами на стене старинного здания, изображённого на обложке, оно навевало чувство таинственности и мистицизма. Рядом из тумана хищно тянулись щупальца неведомого создания. На брусчатке мостовой лежал противогаз с горящими бирюзой глазницами, а ниже шли фамилии авторов: Сергей Кулагин, Тим Волков, Григорий Родственников, Виктория Радионова и многие другие.
Наобум раскрыв книгу примерно на середине, я прочитал: «Летняя история». Видимо, это было название чьего-то рассказа. Он начинался так:
«Раскалённое солнце близило размеренный шаг к ночлегу. Воздух был сух и неподвижен. От раскидистых лип по песку дорожек тянулись длинные тени, а в сплетении ветвей мелькало синее небо. Я летел во весь опор к графской усадьбе, нетерпеливо пришпоривая коня. Карман оттягивало письмо следующего содержания: „Мой дорогой, мой милый Гиппократ. Если ты ещё жив, здравствуешь и не забыл друга детства, то, ни секунды не медля, облачайся в свои белые одежды, седлай коня и, не позднее, чем третьего дня будь у меня. Нетерпение, с которым я ожидаю твоего приезда не ведает пределов, ибо я болен и склонен предполагать, что болезнь значительна. Жар сковывает мои члены днём, лихорадка вытрясает душу по ночам. Я измучился и изнемог. Уже не единожды из уезда призывался Платон Павлович, однако все, чего смог добиться сей доблестный муж – это многозначительное кряхтение, перемежающееся качанием головы. Ныне всю надежду составляет лишь то, что твой молодой проницательный ум приподнимет завесу интриги. Не напрасно же говорят, будто сам Господь вложил знания в руки лекарей. Твой А. П.“».
– Ага, – подумал я. Автор подражает слогу писателей ХIX века, хотя, надо заметить, это получается у него вполне сносно. Во время раскопок нам уже попадалась проза «Золотого века», я их частенько перечитывал, поэтому сразу же угадал стиль. Интересно, что же будет дальше?..
«Позади осталась деревня. Поднимаясь на холм, я видел верхушки крыш изб, утопающие в листве яблонь и вишен. Поодаль резало глаз светлое пятнышко – водная гладь небольшого озера.
Послеполуденный зной прошёлся по деревне пудовыми кулаками, примяв жизнь. Молчали куры, не мычала скотина, не гавкали собаки. Лишь комары ленивым звенящим облаком порой висели в воздухе. Мой Балун – серый в белых яблоках рысак знаменитой орловской породы, подаренный перед отъездом на учёбу графом – всхрапывал и прял мордой всякий раз, когда приходилось влетать в такое облако, однако я не давал замедлиться, правя твёрдой рукой его шаг.
Промелькнули и остались позади распахнутые ворота графской усадьбы, а мы помчали дальше, к дому. Два долгих года минуло с тех пор, как я видел эти места, а потому непроизвольно вертел головой, отыскивая различия. Впрочем, они были заметны и безоружным взглядом. Места изменились, и изменения эти вышли не в лучшую сторону. Песчаные дорожки устилали сухие ветки, клоки соломы и прочий мусор. Кусты заросли, клумбы засохли, фонтан заглох. На ступенях деревянной беседки валялся кем-то позабытый сморщенный сапог.
Вскоре впереди выросло знакомое с детства здание с фронтоном, поддерживаемым массивными колоннами, в промежуток которых поднимались ступени с каменными львами. Здесь случилось немыслимое: когда я уже собрался остановиться, Балун встал, как вкопанный, и я, потеряв стремя, едва не низринулся оземь.
– Худой знак, барин! – Покачал головой какой-то мужик, стоявший возле ступеней.
Памятуя о том, что будущему врачу не пристало веровать во всяческие предзнаменования и вообще следует иметь вид степенный и важный, я молча отдал повода, отстегнул от седла саквояж с медицинским инструментарием и, обивая хлыстом пыль с ботфортов, побежал в дом.
Меня никто не встретил. В воздухе стоял тяжёлый запах, который невозможно ни с чем спутать. Так пахнет в доме тяжелобольных. Я обошёл все десять комнат, но всюду царила пустыня.
Коридор первого этажа окончился двойными дверями, за которыми, насколько я помнил, располагалась столовая. Они были заперты. Я подёргал окованные бронзой ручки и собрался возвращаться в переднюю. Как вдруг услышал из-за двери справа быстро оборвавшийся то ли хрип, то ли стон.
Там кто-то есть? Я взялся за ручку, но меня прервал голос за спиной:
– Кто вы, и что здесь делаете?
Я обернулся. Позади меня стоял рыжий человек в одежде слуги. Его жёлтое, с усиками, высохшее лицо, с плотно сжатыми губами, буквально изливало злобу. Человек тяжело дышал, а его маленькие глазки исподлобья сверлили окружающее пространство.
– Я ищу графа. Я его друг, доктор, – смиренно представился я, обдумывая, как слуга сумел так быстро и незаметно подкрасться. Видимо, жара скверно подействовала и на мозги моего vis-a-vis, ибо он долго обдумывал ответ, словно совещаясь с кем-то, а после принял решение:
– Я провожу вас.
Повернулся и молча пошёл, выказывая этим незримый приказ шествовать следом. Я повиновался. Странное дело, я чувствовал подспудный страх перед слугой. Возможно, так подействовала непочтительность, с которой он говорил и вёл себя.
Поднявшись на второй этаж, мы вошли в зал, занимающий весь правый флигель. В помещении царил полумрак. Хотя полной темноты не было, солнце едва проникало сквозь зашторенные окна, рождая даже не свет, но слабую его копию, что я отнёс на счёт удушающего зноя. В центре зала за столом стоял граф и, склонившись над бумагами, о чём-то тихо втолковывал человеку в чёрном костюме с бабочкой, в котором я безошибочно узнал управляющего, Франца Иоганновича.
– Илья! Ты ли это? – вскричал граф, завидев нас. И пошёл, раскрыв объятия, навстречу.
– Кузьма, ты свободен, – сказал он после того, как мы троекратно облобызались. – Свободен, я сказал, – вынужден был повторить он приказ, когда увидел, что провожающий остался на месте.
На этот раз слуга нехотя поклонился и неспешно вышел.
– Это Кузьма. Не обращай внимания, он у нас слегка туговат в плане слуха. Поговаривают, будто такое приключается с людьми, которым в люльке на ухо наступил медведь. – Попытался перевести ситуацию в комическую граф.
Однако я видел, что вовсе не физический недостаток являлся причиной вызывающего поведения Кузьмы. Нет, это было нежелание признавать над собой власть другого человека, причём привычка старинная, укоренелая.
– Ах, ты нисколько не изменился! Всё такой же франт и повеса! – изрёк граф, поворачивая меня со стороны в сторону для блезира. – Сколько времени минуло с тех пор, как мы не виделись? Полгода? Год?
– Два. – Улыбнулся я. И высказал удивление продолжил: – Но ты вроде писал, будто болен? Однако картина, которую я наблюдаю ныне, твердит, скорее, об обратном?
– Многое… Изменилось с тех пор, – уклончиво отвёл глаза граф. – Впрочем, о делах чуть позже. Ты, верно, голоден с дороги? Прошу откушать, а я присоединюсь, как только закончу тут с Францем Иоганновичем.
Граф позвонил в колокольчик и на зов явились двое слуг.
– Проводите гостя в столовую и хорошенько накормите, – распорядился он.
