Потапыч. Я чего, я долг выполнял.
Журналистка. В чем состоял ваш долг?
Потапыч. А то не знаете? Немца раздолбать!.. Вот в чем.
Журналистка. Как его раздолбаешь, если он город окружил и к себе не подпускает.
Потапыч. А вот тут и вступает в дело особая тактика советского командования. Думаете, зря наши органы свой паек ели?.. Все было спланировано. Войска Ленфронта надо было вывести по коридорчику… Да так, чтоб противник видел, что путь открыт.
Журналистка. И что дальше?
Потапыч. Что дальше. Заманить их в город, а потом – рвануть!
Журналистка (помолчав). Это вы сами придумали?
Потапыч. Зачем сам. Был план. Официально. Назывался «План Д». По уничтожению врага в захваченном городе. Это до того уже в Киеве было опробовано.
Журналистка. То есть, как?
Потапыч. А вот тебе и как. Кутузов что сделал? Заманил, а после поджег. Кто о нем худое слово нынче скажет? И Москва стоит.
Журналистка. Но ведь люди…
Потапыч. Что люди, что люди!.. Чуть что – сразу люди… Люди все равно повымерли бы. Их кто, немец стал бы кормить? А кто мог ходить, тот бы ушел через специальные коридоры.
Журналистка. Что вы плетёте! Нелепый старик! Как же можно город с больными людьми подрывать?..
Потапыч. Так война же!..
Журналистка. С детьми, стариками. Как у вас язык поворачивается на такую фантазию.
Потапыч. Фантазию, говоришь?.. А хочешь знать, что уже все было подготовлено для взрыва?
Журналистка. Не могло быть!
Потапыч. Было!
Журналистка. Чушь!
Потапыч. Если б Сталин Жукова не забрал…
Журналистка (помолчав). Бред какой-то…
Потапыч. Да что ты все – чушь, бред!.. Я сам был в секретной команде.
Журналистка. Вы? В какой должности?
Потапыч. Не скажу.
Журналистка. И что вы минировали?
Потапыч. А все подряд. Заводы, мосты, водопровод, телеграф, АТС, торговый порт – ну, что ты будешь делать, за что ни возьмись в нашем городе, – всё военный объект.
Журналистка. И Александринку?
Потапыч. Не могу знать.
Журналистка. И Адмиралтейство?
Потапыч. Не имею права. Я эту страшную тайну с собой унесу.
Журналистка. И Эрмитаж?
Потапыч. Девушка, какой Эрмитаж? Это был стратегический объект двойного назначения.
Журналистка. Врете вы все! Все врете! Не могло быть такого плана. А если бы был, патриоты города никогда бы не дали ему осуществиться.
Потапыч. Ладно. Как знаете… Ну, что, работать-то будем?
Журналистка. Что работать?
Потапыч. Ну, интервью.
Журналистка. Так вы уже наработали.
Потапыч. Чего наработал?
Журналистка. Вон столько чуши наговорили… (Достает кассету.)
Потапыч. И все записала?
Журналистка. Естественно.
Потапыч. Отдай.
Журналистка. Еще чего.
Потапыч. Отдай!
Журналистка. Не отдам!
Потапыч. Не имеешь права.
Журналистка. Кассета – собственность телерадиокомпании.
Потапыч. Государственная тайна!
Журналистка. Надо было хранить.
Потапыч. Отдай! Доложу, куда следует.
Журналистка. Пресса – независима и работает без цензуры.
Потапыч. Тайны все равно есть. И их надо хранить.
Журналистка. Правду не спрячешь.
Потапыч. Ты меня погубишь.
Журналистка. А вы?.. Такой город хотели погубить! Да еще, говорите, со всеми жителями. Вот теперь и ответите.
Пауза.
Потапыч. А я можно чего скажу?
Журналистка. Чего?
Потапыч. А у тебя кофта на левую сторону… А-а!.. (Смеется.) Неряха! Неряха ты!.. Так же и с репортажами!..
Журналистка спешно уходит.
(Вдогонку.) Нельзя тебя допускать к серьезному делу! (Берется за сердце.)
Как-то внутренне вдруг затихший Потапыч медленно и осторожно ложится на стол. И постепенно двором овладевает мир звуков. Они всегда живут в нем, как живет шум прибоя в большой раковине, но когда становится очень тихо, они постепенно выходят на первый план и овладевают слухом. Это обрывки речи живших здесь женщин, мужчин и детей, музыкальные пассажи – неважно, чем рожденные – скрипкой, радио или патефоном, это шорохи, вздохи, возгласы удивления, бой часов или трель телефона. И среди них – так же сверху, будто отлетевший, – звучит голос самого Виктора Потаповича Боженкова.
Потапыч. Серафима! Ты где?.. Плохо мне. Ты завтра и начинай… Чего-нибудь… Чего другим, то и мне… Кефирчику… сырок с цукатом… Важно ведь внимание… А лучше не надо, Серафима… Принесут. Тебя о другом попрошу… Устрой мне проводы во дворе… Вот на этот стол поставь, где я лежу… Как гражданина… Как патриота… Ногами только в сторону подворотни. Неправильно лежу… Музыку не заказывай, дорого. Какую-нибудь пластинку поставь. Баха или как его… Дочка знает… Ой, а чего это?!.
Потапыч вдруг вздрагивает всем телом и открывает глаза. Из окна третьего этажа на него летит широкая лента воды. У Потапыча хватает сил увернуться. В окне Серафима с кувшином.
Серафима. А чего это ты разлегся, служивый?..
Потапыч. Кончай, Серафима!.. Нашла забаву. (Встает, кряхтя, слезает со стола, отряхивается, не переставая ворчать.) Озорница старая… Всё не как у людей…
Серафима. Поднимайся сюда, Потапыч. Смотри, какая старушка лежит в чепце, словно куколка!.. Щечки розовые, духи французские!.. А вот я вас сосватаю!..
Потапыч. Иду, иду!..
Кряхтя, опираясь на трость, Потапыч уходит в парадную.
ЗанавесБродячая музыка
Одноактный трагифарс
Действующие лица:
Первый
Второй
Женщина с мальчиком
Двор-колодец. Утренний час, когда в доме остаются только домохозяйки и пенсионеры. Солнечные лучи падают лишь на верхние ряды окон одной стены, ниже по стеклам гуляют много раз отраженные солнечные блики.
Два пожилых бродячих музыканта, Первый и Второй, каждый – человек-оркестр с чудовищным набором инструментов, в ярких шутовских одеждах стоят посреди двора, подняв головы, как бы к чему-то прислушиваясь.
Первый. Третье слева.
Второй. На каком?
Первый. На четвертом.
Второй. Не вижу.
Первый. За занавеской.
Второй. Скотина.
Первый. Пацан, должно быть.
Второй. Уши надрать.
Первый (вздохнув). Поехали.
Вместе (в сопровождении скрипки, гитары, барабана, бубна, каких-то трещоток и еще черт знает чего). С бою взяли город Брянск! Город весь прошли! На последней улице название прочли! А название такое, прямо слово, боевое, Минская улица на Запад нас ведет! Значит, нам туда дорога, значит нам туда дорога! Минская улица! На Запад нас ведет.
(Выбор песен – как примету времени – автор всецело передает на усмотрение постановщика).
В середине куплета сильная струя воды, пущенная из какого-то пневматического устройства, зигзагом падает на певцов. Пока Первый допевает куплет, Второй отряхивается.
Второй. Слушай, дебил, ты кончай эти прятки, покажи морду свою дебильную! (Вытряхивает воду из гитары.) Рахит недоделанный.
Первый (не переставая играть). Давай, давай!..
Вместе. С бою взяли город Минск! Город весь прошли! На последней улице название прочли! А название такое, прямо слово, боевое – Брестская улица! На Запад нас ведет!..
Гнилой помидор шлепается рядом со Вторым, он потрясает кулаком, но поет.
Значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога! Брестская улица!
Другой помидор попадает в шляпу.
Второй. Скотина!
Первый. На Запад нас ведет!
Звучит музыкальный проигрыш, хотя он и не предусмотрен.
Второй. Не даст работать.
Первый. Кочумай.
Падает сверток.
А это что?..
Второй. Засранец. (Брезгливо поднимает.) Четвертной.
Первый. Вот видишь? Поехали!
Вместе. С бою взяли город Брест! Город весь прошли! На последней улице название прочли. А название такое, прямо слово, боевое. Берлинская улица!..
Струя воды заставляет их судорожно дернуться.
На Запад нас ведет! Значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога! Берлинская улица! На Запад нас ведет. На Берли-иин!..
Они заканчивают под целой серией водяных зарядов.
Второй. Не, я не буду здесь. (Снимает шляпу, уходит, отряхиваясь.) Пошли.
Первый. Постой!..
Второй. Молокосос!.. (Трясет кулаком.)
Первый. Отойдем.
Второй. Козел вонючий. (Громко.) Козел!.. Понял?..
Первый. Не ори.
Второй (тихо). Вонючий. Понял?..
Первый. Будем ходить по двору.
Сверху падает сверток.
Второй. Опять какая-нибудь пакость.
Первый (развернув бумагу, взглянув удивленно вверх). Однако.
Второй. Что?
Первый. Полсотни.
Второй. Иди ты.
Первый. Понравилось.
Второй. Не, это не пацан. Кто-то другой.
Первый. Оттуда же. Поклон.
Второй. Пошел к черту.
Первый. Поклон, говорю!
Картинно кланяются.
(Прячет деньги.) Будем башлять. Третий номер.
Второй. Может, не надо?
Первый. Надо. Поехали.
Притоптывая, исполняют проигрыш.
Вместе. С Одесского кичмана шагали два уркана. Шагали два уркана налегке. Раз-два!
Далее история повторяется: из того же окна в них летит то гнилье, то какие-то ошметья, то струи воды, то свертки с деньгами. Они бодро заканчивают номер и, смиренно утираясь, отряхиваясь, идут по двору собирать добычу.
Первый (разворачивая бумагу). Помереть-уснуть.
Второй. Сколько?
Первый. Сотня.
Второй. У меня тоже.
Первый. Меценат хренов.
Второй. Идиот. Костюм-то испорчен.
Первый разворачивает сверток, роняет его и с омерзением смотрит на свои руки.
Что там?
Первый. То самое.
Второй. Что самое?
Первый. Что-что… Говно!
Второй. Он издевается.
Первый. Дрянь какая…
Второй. Фу, мерзость!
Первый. Достань термос.
Второй. Засранец! (Поливает на руки Первому.)
Первый. Думает, если бабки, ему все позволено.
Второй. Ненавижу!
Первый. Я пойду, швырну ему его деньги! (Лезет в карман, но достает платок, утирает руки.) Сволочь.
Второй. Пойдем отсюда. Такого унижения… (С пафосом.) Ни-ког-да!..
Первый. Что за харя такая? (Смотрит вверх.)
Второй. …еще не испытывал.
Первый. Ну, покажи, покажи свою толстую харю!
Второй. Меценат долбанный.
Первый. Прячется.
Второй. Шизофреник.
Первый. За яйца повесить.
Второй. Вот именно.
Первый. Давай.
Второй. Чего?
Первый. Работать.
Второй. Чего работать-то?..
Первый. Чего-чего, пятый номер!
Расходятся, чертыхаясь. Второй посылает кверху проклятия, потрясает кулаком. Понемногу успокаиваются, сходятся. Нежные звуки мандолины с гитарой. Певцы исполняют «Санта-Лючию». Лица их светлы, покойны, даже слащавы, но свет и покой порою сменяются тревожным ожиданием и короткими взглядами наверх. Здесь автор полностью доверяет мимическому искусству актеров и оставляет лишь пожелание не сбиваться на клоунаду, а следовать в русле трагифарсового существования.
(В середине номера во дворе появляется низкорослый, крепко сбитый мужичок и останавливается поодаль, с интересом слушая певцов. А в конце последнего куплета, когда дело идет к последней фразе, он вдруг приподымается на цыпочки и поет ее чуть ли не контртенором. Пока он тянет верхнюю ноту, певцы успевают несколько раз нервно переглянуться. Наверху аплодируют. Оба слащаво улыбаются, раскланиваются.
Первый. Пошел вон! (Кланяется.)
Второй. Убирайся! (Кланяется.)
Первый. Так и рыщут, так и подкарауливают!..
Мужичок исчезает. Сцена необязательна).
Звучат шумные аплодисменты, и сверху на артистов вдруг сыплется золотой дождь: это ассигнации, звонкие монеты вперемежку с золотыми нитями, золотой и серебряной елочной мишурой. Счастливые артисты вздымают руки навстречу золотому потоку.
Затемнение.
Тот же двор. Первый накрывает ужин на столике в середине сквера. Второй стирает в тазике в сторонке. Возле каждого банка с пивом.
Первый. А ты представь себе военно-полевые условия, Петров!
Второй. Ага. По защите отечества.
Первый. Окопы. Передовая…
Второй. От негодяев.
Первый. И что вместо кульков сыплются мины. Осколки… Вот так, знаешь… (Показывает.) У-у-у!.. Бах-ба-бах!..
Второй. Говорят, после затяжной обороны все окопы были в говне. (Вдруг замирает. Подозрительно принюхивается к рукавам. Это теперь у обоих певцов станет манией и будет сопровождать их до конца.)
Первый. Вот именно. А ведь концертные бригады куда только не попадали.
Второй. Э-э, по мне, лучше уж мины…
Первый. Ну-ну, не дури… Живой ходишь. Да еще и деньги платят.
Второй. Да пошли они!.. (Достает из кармана скомканные купюры, смотрит на них испепеляющим взглядом, но, помедлив секунду, снова прячет в карман.)
Первый. Да ты садись… Давай, перекусим. И заодно перетрём… Тут ведь спокойно надо… Разберемся… Проанализируем… За и против… Это туда, то сюда…
Садятся за стол.
Второй. Ты вот скажи мне, что это?.. (Глазами обводит двор, как будто видит впервые.)
Первый. Фортуна! (Нюхает свои руки, ненадолго замирает, но потом ест куриную ножку, вынутую из фольги.)
Второй. Ну да, я понимаю… (Тоже нюхает руки и принимается за еду.) Счастливый жребий…
Из окна сверху летит тухлый помидор, шлепается о стол.
А это?..
Первый смахивает его, продолжает есть.
Первый. Не бери в голову. В самочувствии актера… (грызет косточку) самое главное… (обгладывает) холодный нос… (вытирает салфеткой губы) голубой глаз… (нюхает руки) и пустой мочевой пузырь.
Второй. Это тебя так в институте культуры учили?
Первый. Вовсе даже наоборот! Кроме пузыря, разумеется…
На стол падают картофельные очистки, объедки и прочее содержимое помойного ведра. Первый спокойно и даже как-то величественно их сметает, помахивая рукой.
Запомни, сердце твое молчит.
Второй. Кипит!
Первый. Напрасно.
Второй. Кровью обливается!
Первый. Сразу видно, ты – дилетант.
Второй. Да, я из художественной самодеятельности. И что? Из бывшего драмколлектива! Несуществующего Дома культуры. Теперь там вещевая ярмарка.
Первый. Там ей и место. Любительского искусства не существует. Есть только любительская колбаса!
Второй. Кстати, неплохая.
Первый. А я профессионал. И когда меня забрасывают тухлыми яйцами, я знаю, что таковы правила игры. В другой раз будут кошельки с золотом.
Второй. А когда меня обливают… (уклоняясь от летящего помидора) помоями!.. Мое сердце плачет!
Первый. А мое – ликует! (Швыряет деньги на стол.)
Второй. А мое – рвется на волю! (Тоже швыряет деньги.) Все-таки я заслуженный деятель культуры.
Первый. А мое… (Похлопывает по карманам.) Всё.
Второй. А моё… (Выворачивает карманы.) Тоже всё.
Первый. А в общем – порядок в танковых войсках.
Шепча губами, закатывая глаза, считают деньги.
Второй. Не слабо.
Первый. Много?
Второй. Много. Больше тыщи. А у тебя?
Первый. Меньше тыщи.
Второй. На!..
Первый. Оставь себе. У тебя семья, Петров.
Второй. Не-не!.. Поровну, Савельев.
Сидят, курят.
Первый. На золотую жилу напали. Трехмесячный заработок.
Второй. Не нравится мне это.
Первый. Клондайк.
Второй. Я бы ушел. Кидает и кидает. Поди знай, что там.
Первый. Мы выше этого.
Второй. Вот залепит он в тебя еще раз говном.
Первый. Увернусь.
Второй. Брызги долетят.
Первый. Слушай, а ваше звание как называется?
Второй. Какое?
Первый. Ну вот – заслуженный деятель культуры.
Второй. Так и называется.
Первый. Нет, в обиходе.
Второй. Ну, знаешь…
Первый. По-простому!.. По-нашему, а?.. Ну?..
Второй. Как-то это… Засраку. К чему это?..
Первый. Засраку!.. (Смеется).
Хохочут оба.
Первый (серьёзно). Ну, так а ты чего ждал?
Второй. Не надо мне ничего… Не ждал и не жду…
Первый. Ладно, ладно… Еще немного и уйдем!
Второй. Бодал я эту демократию.
Первый. Мы будем сами себе хозяева.
Второй. Проживу без свободы. Была бы воля. Мне и воли хватит…
Первый. У нас все впереди. И небо в алмазах, и нос в табаке. А воли столько – хоть солИ.
Второй. Костюмы, как из помойки.
Первый. Вычистим.
Второй. Рубашки, как… половые тряпки!
Первый. Постираем.
Второй. Нам и до дому в них не дойти – воняет.
Первый. А мы и не пойдем.
Второй. То есть, как это?
Первый. В баньке решил помыться? Ишь ты, какой чистоплотный. А место – займут.
Второй. Кто?
Первый. Да мало ли артистов шатается. На вокзалах – поют. В электричках – поют. В пивных – поют. А куда им деться? Ленконцерт, говорят, разогнали. Эстраду – к чертовой матери. Нет, за место надо держаться.
Второй. Так что нам теперь – здесь ночевать?
Первый. А что ж, раз напали на золотую жилу.
Второй. Хороши старатели. Золотари!
Первый. Нас здесь приняли. Мы востребованы.
Второй. А в говне?
Первый. Боже ты мой!.. Ну, называй это по-другому. Социально ангажированы. То же самое.
О стол шмякается тухлое яйцо.
Второй. Сволочь какая.
Первый. Не огорчайся. За нами духовность. Культура-а!.. (Зевает.)
Певцы зевают, потягиваются. Роняют головы на стол. Темнеет.
Раннее утро. Артисты просыпаются, вылезают из подвала. Во дворе чирикают воробьи, курлычат голуби, шаркает метла дворника. А также скворчит яичница.
Второй. Слышишь, Савельев?.. (Принюхивается, жмуря глаза).
Первый. Что?
Второй. Скворчит! Яичница на сковородке.
Первый. Где?
Второй. Там же.
Первый (подумав). С беконом?
Второй. Пожалуй, с беконом.
Первый. Значит, свежие – себе, а протухшие – нам?
Второй. Ты думаешь, он сам себе ее жарит?
Первый. Ну, что ты, кухарка. Он – барин. (Показывает, как сидит барин в ожидании завтрака.)