Затеряться в любви

© Лана Петровских, 2019

ISBN 978-5-0050-4643-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор серии рассказов о любви:

«Равняется Любовь», «Девичий роман», «Любовный детектив», «Пятна Роршаха», «Высокоблагородие», «Начало».

«ЗАТЕРЯТЬСЯ В ЛЮБВИ»

Отношения рождаются от взаимности, взаимность загорается от желания, желание возникает от заинтересованности, заинтересованность появляется от осознания заинтересованного желания взаимных отношений. Круг замкнулся.

В эпицентре – любовь.

Эта книга именно для вас!

Любовь! Что может быть лучше!

Недосказанность

Его звонок раздался в тишине квартиры, когда она только переступала порог. Особенная мелодия, запрограммированная на входящий звонок с его номера, точно сообщала – это он.

– Не обижайся, – в тоне его голоса сквозняком пронеслась холодная вежливость. – Пока имел возможность говорить, сказал открытым текстом, а ты опять в том же направлении.

– Женщины – существа странные. То она понимает с полувзгляда, то не понимает прямо сказанных фраз.

– Ты всегда понимала меня с полуслова… У меня сейчас цейтнот, перезвоню, когда смогу…

– Конечно, звони в любое время дня и ночи… тебе это разрешено, другим нет, – лукаво добавила она.

– Не понял, каким другим? – он вдруг передумал прерывать разговор.

– Ух ты! Неужели я чувствую тонкий аромат ревности? Хоть крошечный?

– Совсем не крошечный, а вполне ощутимый, – в его ответе прозвучала настороженность.

– Когда ревность похожа на лёгкий укольчик – это возбуждает. За два года нашего знакомства я впервые уловила от тебя признаки ревности, забавно…

– А разве не я говорил, что если бы ты была моей женой, то я покрыл бы тебя паранджой и запер бы дома, – игра в слова нравилась ему.

– Это было сказано на заре нашего первого месяца и, как мне помнится, только для красного словца!

– Тем не менее мы вернёмся к твоим «другим» чуть позже…

Ей очередной раз захотелось сесть в поезд дальнего следования, который уносит прочь от родных мест, обещая вихрь новых ощущений и впечатлений. Глоток свежих эмоций она прописала бы себе в рецепте и твёрдо следовала бы предписанному. Но она не врач, даже не медсестра, хотя мама частенько называла её «скорой помощью», когда она в сотый раз спасала кого-то.

Самой вылечиться не получалось. Она болела им второй год, оправдывая его длительные бездействия, радуясь внезапным мгновениям нежности, редким путешествиям на пару дней – в общем, получалась песня: «Любовь… как боль. Расставание… как дыхание». Но глотки свободы не расширяли, а путали пространство, превращая дни в тоскливый заброшенный мир.

Она вышла на балкон. Весна. Снег таял. Уходящая зима обнажала пролежни мёртвой земли.

Её жизнь для окружающих представляла жирный кусок удачи, вызывая зависть. Высокооплачиваемый специалист, красавица, умница, с комсомолом не получилось в связи с перестройкой в обществе. Командировки в Европу, престижный автомобиль, жилплощадь размером с теннисный корт. И, конечно, востребованность.

Вниманию противоположного пола завидовала даже близкая подруга, имея тихое семейное счастье.

Смешно и грустно. Когда ты имеешь всё, кроме эквивалента зарплаты, о котором мечтаешь, то считаешь спокойный уют обычным существованием. Когда у тебя есть всё, кроме домашнего очага, ты готова отдать все материальные блага за семейные ценности.

Воплотить мечту тривиально не получалось. Её единственное замужество закончилось банальным разводом с разделом имущества. Пять лет жизни в браке дало ему право на совместно нажитое, хотя последний год он был «домохозяйкой» без прилагаемого желания к ведению этого хозяйства.

В течение долгих шести месяцев после судебных дрязг она выздоравливала.

Как началась её новая история, она припоминала с трудом. Он утверждал, что заметил её на юбилее общих знакомых, когда она была с бывшим. В недрах своей загруженной памяти ей казалось, что она тоже вроде бы отметила его – элегантного, статного.

Но ни лица, ни цвета костюма, ни его поздравительных слов юбиляру она не запомнила. Ярко-красный галстук – единственное, что память предлагала в качестве компенсации её невнимательности.

Следующая их встреча была через год и вновь на юбилее общих знакомых, куда она пришла с одним только желанием – напиться и подцепить кого-нибудь на время. Рана от предательства ещё кровоточила.

В тот вечер она запомнила его отчётливо. Взгляд охотницы поймал его заинтересованность. Но он был с женой – милой домашней курочкой в хорошем смысле. Такая всегда выслушает, найдёт оправдание плохому настроению супруга, создаст уют даже в шалаше и будет ненавязчиво оберегать от нервозности жизни.

Создавать комфорт для других и себя у неё тоже получалось без трудностей, но балансировать, уступая в процессе ссор или партнёрского недовольства, она не любила. Говорила обычно сразу то, что раздражало. А раздражала неопрятность в доме, в отношениях и в душевных качествах. Видимо, поэтому муж ретировался, не желая слушать её максимализм. А в качестве компенсации прихватил добрую половину приобретённого ею.

В тот вечер, когда напиться не получалось, она, скучая, стала отвечать долгим недвусмысленным взглядом на его заинтересованность. Она даже пригласила его танцевать, вдруг поймав себя на желании прикоснуться к нему и почувствовать хоть какой-нибудь отклик в своём одиноком теле. Реакция тела весьма удивила. Когда он приобнял её талию, пошла общая вибрация по организму. Непроникающий алкоголь мгновенно всосался в кровь и одурманил мысли.

Ого! У него крепкие, ненаглые руки, нежные, но требовательные. Интересный мужчина!

Утром сознание разбудило ее головной болью. Реанимировавшись чашкой капучино, она облокотилась на подоконник и стала вспоминать, чем закончился вечер.

Потом он рассказал, как она тихо мурлыкала слова песни, которая соединила их, ласково прикасаясь к его уху. Он сделал вывод, что не ошибся в своём выборе.

– Я тебя не знаю, но я тебя чувствую, – эти слова он произнёс на первом свидании. Номер телефона она прошептала вместе с мелодией танца.

– Хороший номер, – улыбнулся он в ответ.

Она запомнила его улыбку – искреннюю и открытую. А прищур его глаз в сочетании с улыбкой повествовали о единственно верном определении его сущности – игрок с лёгким уклоном романтизма.

Забавно, ведь по натуре она тоже была – игрок.

«Наши встречи – это всегда встречи с прекрасным» – его умение выстраивать фразы изумляло её. Красиво излагать мысли не каждому дано.

В первый совместный вечер они, прощаясь, долго сидели в машине, почти не касаясь друг друга. Смотрели, говорили, молчали, вздыхали.

Оказавшись дома, она причинно стала плакать. Не от одиночества, не от ущемлённого желания тактильности. Слёзы выплеснулись наружу как компенсация за необъяснимую нежность, которая не только проникла внутрь, а заполнила все клеточки её обыденной бесчувственной жизни. Возникло желание не отпускать его никогда. Это испугало. Слёзы вместо успокоения приносили смятение.

Он позвонил через полчаса, когда добрался до подъезда своего дома, а она продолжала молча вытирать катившиеся слезинки, боясь, что вся необходимая для жизнедеятельности влага сейчас вытечет. И как срезанный цветок, она засохнет в одиночестве забытой банки. Испугавшись непростой реакции своего организма, она сказала ему, что плачет.

«Я обнимаю твои эмоции» – прошептал он в трубку.

Ну как тут можно было спокойно заснуть и жить дальше?

С этого дня её ночи стали бессонными, короткими. Где она черпала энергию для дневного сумасшествия на работе?

Чувства и эмоции захватили её.

«Влюбиться в душу, не касаясь тела» – великие слова буддийского мудреца. Почти не касаясь…

Второй год на адреналине эмоций, в полном погружении в него, с эпизодическими мгновениями их соединения – как можно было так прожить огромное количество дней, она до сих пор не понимала.

Умеющая чётко и жёстко говорить «нет», она таяла не только в его буквальном присутствии, но даже вспоминая о нём практически ежечасно, она увязала в медово-сахарном сиропе собственных ощущений к нему. Её игральная тактика дала трещину, куда провалились практичность, независимость и свобода. Боясь показаться навязчивой, она не пролонгировала свидания. И, удивляясь своей нерешительности, впадала в зависимость от его возможности для встреч.

Структура его занятого пространства изредка вмещала её. Он скучал, шептал что «не может быть без неё», что «она нужна в его жизни» – и тем не менее их свидания можно было вполне уместить в десятку лучших эпизодов ушедших месяцев.

Единожды она спросила:

– Ты что-нибудь чувствуешь?

Он ушёл от ответа на четыре часа, написав из дома вечером сообщение:

«Чувствую…»

ОНА – «Смотрю на это слово „чувствую“… и куда-то погружаюсь… во что-то нежное, доброе, ласковое».

ОН – «Это называется – объятие…».

ОНА – «Приятное ощущение…».

ОН – «Теплоты… Я выпил коньяку… сбалансировал опьянение тобой».

Он умел одной фразой опрокинуть её сознание.

Ночами она писала ему письма, так ни разу не отправив их почтой. Письма множились. А мечты таяли на рассвете. Постоянное ожидание… непредсказуемость… недосказанность… Абстракция в отношениях безжалостно уничтожала её…

Овчинка выделки не стоит…

МАРИНА

Она укладывалась спать. Стрелки на стенных часах приближались к половине второго. Ее комната в коммунальной квартире напоминала жилище интеллигентного дикаря, как в классике – «между Пушкиным и тапочками» она находила себя.

Зашедшему гостю обстановка показалась бы переездной: коробки, стопочкой книги, упакованная в чехол люстра, скатанный в громоздкую трубу ковер… Но это была видимость чемоданного ожидания новоселья, просто ей так было удобно и уютно. Своеобразное отношение к вещам совсем не поглощало ее драгоценного времени, которым она упивалась, выплескивая на полотно причинную и необузданную фантазию. Причиной ее вдохновения могла быть надломанная кем-то веточка, чья поруганная часть безвольно качалась на ветру, подставляя взорам пластику нежной души в виде бледной раны на своем теле. Пожалев, она писала ее нежность красками. Она могла видеть радость, глоток жизни в простой нелепице и каждодневной давке.

Окончив художественное училище, она работала в обычной московской школе на ставке преподавателя рисования, при этом украшая школу и ведомственный летний лагерь своими эмоциями в вариантах красочных панно или в дежурных стендах.

В отвлеченное от работы время она творила, используя природный материал, кусочки текстильной промышленности и пушной фабрики. Ярким украшением ее коммуналки были пять метровых панно, плавно переходящих одно в другое.

ВЕСНА. ЛЕТО. ОСЕНЬ. ЗИМА. ВЕСНА.

Необходимо, чтобы Весны было именно две, а то какое продолжение может быть после мороза, темноты и холодности.

Правда, с годами, останавливаясь взглядом на причудливых картинах, ей все чаще хотелось повторить Осень… Возможно, это напоминание о золотой зрелости или спелости.

Шафрановые, ярко-красные, коричнево-шоколадные тона с облетающим кружевом зелени говорили об ускользающих годах, ожидании, о сборе урожая ее чувств, красоты… Золотой блеск ее лет, яркий последний всплеск перед затмением, угасанием.

Нет, все-таки еще рано, ей только тридцать семь. И этот сочный зеленый на полотне будет НАДЕЖДОЙ ее юности, молодости, свежести. Природа олицетворялась с женщиной.

ВЕСНА. С ясными голубыми глазами, нежно наклонив голову, она смотрела вверх, спрятавшись за первыми клейкими листочками. Светлые птицы, осыпая бугорки пожухлого снега подснежниками, летели в далекие открытые окна домов, принося пробуждение и восторг теплого солнца. Девушка-Весна застенчиво красовалась, прикрывшись воздушной накидкой изумрудно-лимонной ткани. Краешек светлой туфельки еще утопал в снегу, постепенно растапливая нашу зимнюю неуклюжесть. С холста как бы стекала вода, прозрачная и ледяная.

Марина подставила к раме белый пластмассовый таз, где в налитой из-под крана воде плавали кусочки пенопласта, еще больше при этом оживляя картину.

– Такое могла придумать только Матильда, – любил повторять сосед Коля шестидесяти лет, с набором радикулита, сварливой жены, постоянных больничных и пивных дней.

Почему Матильда? Марина не помнила, но Коля появлялся в ее комнате часто, долго рассматривал новое творение, тяжело дышал, попыхивая папиросой, и приговаривал.

– Такое могла придумать только Матильда!

ЛЕТО. Босоногая зеленоглазая пастушка в льняном платье до колен, украшенном настоящим бисером, который Марина пришивала к холсту, прокалывая пальцы. Радужный зонтик из бабочек и мотыльков улетал к горизонту раннего рассвета.

Светлые волосы серебристой ленточкой запутались в пышной лесной дубраве, превращаясь в яркий водопад горной голубой реки. Девочка-лето бежала, оставляя на раскаленном песке прозрачные следы быстрых ног, пытаясь догнать собирающуюся тучу с теплыми каплями дождя.

Венок из колокольчиков, ромашек, васильков, маков немного сполз на бок, толкнув тяжелую ветку сосны с рыжей белкой-летуньей. Та, удивившись, уронила сочную ягоду на белый одуванчик, и полетели крошечные зонтики наперегонки со стрекозами и шмелями.

ОСЕНЬ. Прислонившись к краю холста, сидела Золотая женщина, длинные тяжелые волосы убегающей косой превращались в стог душистого сена. Темная липа упругим стволом чернела у пыльной дороги, поворот которой блинно блестел после шумного дождя.

Неровная лужа отражала сине-голубое небо, журавлиный клин и сочный лист клена, медленно падающий вниз. Серебристая паутинка дрожала, проглатывая капризные капли. А рассыпанная корзина выставляла напоказ дары. В глубине, спрятавшись от томного солнца, от осыпающейся золотой листвы, зеленел островок у подножия засыпающей березы – клеверный уголок уходящего лета.

ЗИМА. Марина решила нарисовать снежные клубы и пепел сгоревшего восторга природы, но, посмотрев на получившееся, поежилась. Добавила серебристый, совсем не зимний туман, ветку праздничной елки и глубокие сине-серые глаза Снежной Королевы. Красота, независимость, сила и незащищенность, желание начать все сначала, набело.

Марина ложилась спать и перенесла телефон на кресло, куда можно дотянуться рукой, а не бежать спросонья к садистскому аппарату. Как-то уснувшая под утро, она легко уничтожила громогласный телефон, подрезав ему «язычок». Рядом оказались ножницы, и она, недолго думая, расстригла черный шнур, звон моментально прекратился, и приятная волна нахлынула на нее, унося снова в сон. Наутро телефон починил дядя Коля, понимая в проводах и пережженных утюгах значительно больше, нежели Марина. И потому такой варварский метод самосохранения практиковался у художницы. И на кресле к ночи почивали телефон и ножницы.

ОЛЬГА

Ей снилось счастье. Она мчалась в ночном поезде, с замиранием, восторгом и страхом высовывая голову в приоткрытое окно. Сметающий ветер уносил ее волосы, заполняя глаза морозным запахом свободы. Она плакала, плакала от лихого ощущения жизни. Нет одиночества и страдания, запаха хлорки и безденежья. Все осталось на предыдущей станции. Ее ждет только радость и цветущая тишина безмятежности. Она хотела открыть окно еще больше, надавливая на стекло, желала полного освобождения… Рама не поддавалась, а медленно поползла вверх. Просунув руки в щель, она повисла, стараясь оттянуть жестокое окно. Но слабость не могла удержать неведомую силу злого… Окно захлопнулось, больно придавив пальцы.

Ольга вскрикнула и проснулась.

Потолок давно требовал ремонта, казался таким же уставшим и безнадежным, как она сама. Будильник торопливо близил рассвет, пора вставать и начинать ненавистный день. Ольга Павловна приходила на работу раньше всех, уходила позже всех. Она была одинока. Но не всегда она была одна.

У нее есть сын, который далеко от нее километражно и душевно, и не сравнить, что больнее. Раньше она могла часто приходить к нему и смотреть в течение маленького часа, пока не начнется его раздражение.

– Я не пойму, почему ты всегда чем-то недовольна? Наташа не нравится – чрезмерно болтливая, Павлик – маленький и бедненький. Почему бедненький? У него всего как в супермаркете… Мать, от твоего кислого выражения молоко сворачивается…

И она уходила, почти не обижаясь на слова сына. Сашенька был слишком загружен, много работал, мало отдыхал и потому был неприветлив. Но раньше она могла приходить в его дом.

Теперь… Сашенька после института уехал с семьей в Краснодар. Звонил редко, открытки подписывала невестка, а Павлик еще маленький, чтобы помнить о бабушке. Сашенька был неудержим, его бурный брак, ребенок – на всех любви не хватало. Ольга это понимала. Что остается ей? А быть может, Сашенька мстил за несозревшую любовь, творением которой он появился на свет у несовершеннолетней мамаши. Сколько шуму было тогда. Только уборщица общежития ласково приговаривала:

– Не печалься, милая, как хорошо, мамочка и сынок, как братик с сестричкой. Он всегда понимать тебя будет…

Вову, как молодого родителя, в армию не забрали, но через полгода он сам решил погнаться за «длинным» рублем на Дальний Восток. Ольга осталась жить в его доме, в светлой комнатке, на длинные три года под присмотром свекрови. Подмосковный городок напоминал родной Томск.

Сашеньке исполнилось четыре. Муж запил, как-то сразу много и грязно. В маленькую тесную квартирку стали приходить чужие немытые люди, громко шумели на кухне, разбивалась посуда, осколки и черепки которой заполнялись Олиными слезами. Через год Владимира посадили за воровство, дали два года.

Свекровь поступила порядочно, волшебным образом поменяла квартирку на московскую прописку с большой комнатой в перспективной коммунальной квартире и оставила на пожизненное проживание внуку и «тихой девочке», как называла невестку. Ольга приняла дар спокойно, без лишних эмоций, как, наверное, все принимала в жизни.

Ее учеба закончилась с рождением Сашеньки. Считая себя разумной женщиной, помощи из дома не ждала, полагалась только на свои силы. Подрабатывала уборщицей в магазине и нянечкой в детском саду, где рос Сашенька. Потом устроилась в школу, окончила вечернее педагогическое училище и снова была рядом с сыном.

Сашенька вырос и уехал, остались пустой дом и работа. Школа ей нравилась, восполняя ушедшее скорое детство.

Пора было вставать и начинать ненавистный день. Через два часа детские голоса заполнят пространство, и ей полегчает.

МАРИНА

Пятница. Радостный вдох перед выходными. Вечером в Маринину поэзию ворвался младший брат. Мишка принес душистый светло-зеленый необыкновенно крупный виноград. Большие ягоды, наполненные южным солнцем, улыбались изнутри. Не придерживаясь дисциплины режима и питания, Марина твердо соблюдала гигиену при употреблении ягодно-фруктового блаженства. Упаковав спелость в белый пластмассовый дуршлаг, она поставила его под брызги смывающей воды. Тщательно моя каждую ягоду, она отрывала ее от материнского ствола, ощущая себя передовой дояркой. Обхваченный пальцами дар юга, попадая в ладонь, напоминал толстый влажный сосок коровьего вымени. Что-то садистское было в этом действии. Хватаешь и отрываешь.

Горка из ясного винограда построилась на тарелке и радовала комнату. Мишка набросился на свой подарок, и хозяйка испугалась, что в ход его голодности пойдет тарелка. Она отодвинула оставшееся основание былой горки и укоризненно посмотрела на брата:

– Что за манера, приходишь ко мне налопаться, словно дома тебя не кормят?

– У тебя просто вкуснее, – ответил он и подтянул тарелку ближе.

– Ты какой-то неумытый, давно чистился? – интересовалась сестра.

– Недавно, – неопределенно ответил Мишка. – Чё пристала? Не нравится, уйду.

– Да ладно, сиди. Может, в моих стенах поумнеешь.

Мишка после окончания школы целое лето страдал от лени. Учиться не желал, работать не хотел, особыми талантами не отличался, но был незлобив и доступен для понимания. Даже свойственная его возрасту пора влюбленности как-то миновала его. Правда, Мишка умел мечтать, этому в семье Смеянов учились с младенчества. Врываясь в мир Матильды, мальчишка немного оживал, что-то начинало интересовать, лакомить его сердечко.

Особенно он любил угадывать незавершенные картины сестры. Он медленным взглядом блуждал по полотну, то приближая, то удаляя нос от скопления красок на холсте.

Марина с любопытством наблюдала за преображением гадкого утенка, порываясь нарисовать его в такие моменты. Но как только она брала карандаш, вся Мишкина изюминка сморщивалась до размера макового зернышка и засыхала. Он робел, ложился на кровать и затихал свернутым калачиком. Она любила его. Иногда ей казалось, она любит его как собственного ребенка.

Матильда замуж не ходила, считала подобное «хождение за три моря» утомительным и безрезультатным. Варить обязательные обеды ей не нравилось, а романтической сдобы хватало с теми, которых она выбирала из разнолицых мужчин.

Непродолжительные встречи не обязывали ни к чему, а чувство вдохновения, скопившееся в ней за неопределенный срок, свободно выплескивалось после. Мужчина как винодел, вернее, откупорщик шампанского. Нужная пружинка откроется и выпустит на свет и краски, и дремавшую энергию богов. После гусарского хлопка мужчина уже не интересовал.

– Ты все-таки стерва, используешь мужиков! – совестил дядя Коля. – Попадись ты мне в молодости, спуску не дал бы, приструнил и замуж бы взял.

– Вот видишь, ты состарился, других Колумбов нет, бесцветные все какие-то.

Через час Мишка ушел, унося привет родителям и барскому коту. Отец прозвал подзаборного Ваську «барином», любил поговорить с ним по душам после выпитого пива и съеденной на двоих воблы. «Барин» умывался, скребя себя лапкой, отец попыхивал папиросой, отгоняя рукой едкий дым от Васькиной мордочки.

Отец. Он всегда был добрым, молчаливым тружеником. Любил маму тихо, по-домашнему, скрывая нежность к «Рябинушке». Отцу нравилось придумывать ласковые подсказки для имени. Что особенного может быть в имени – Ирина, Ирочка, Иринушка, а вот «Рябинушка» говорила сама за себя.

Мама. Она, действительно, напоминала стройное деревце. Добрая улыбка, добрые руки. Строгость в ведении домашнего хозяйства. Съедаемые наперегонки пироги с мясом, малосольные огурчики, ярусные оладьи. Она ассоциировалась с едой и вкусными праздниками.

С отцом они вместе работали на стройке. И запах краски глубоко проник в память Марины, превратившись в тягу к изображению. Она до сих пор, смешивая краски, чувствовала дыхание детства, материнскую заботу и суровую ласку отцовской щетины.

Глава

Обычный день августа протяжно напомнил о зрелой молодости. Женщину средних лет, Марину Львовну Смеян, уходящее лето неприятно ущипнуло за морщинки. Порхающая, как девочка-подросток, Марина порой не замечала свои не по возрасту эмоции и чертовщинку в глазах.

– Тебе скоро сорок, – укоряла администратор школы.

– Скоро сорок, сорок скоро, – передразнивала Марина, – Похоже на что-то сорочье… Сорока-белобока кашу варила, деток кормила, всем дала, а тому несчастненькому прожорливому не дала, где справедливость?

На педсовете суета напоминала птичий двор во время кормежки.

Еще бы, в педагогическом коллективе появился новенький, хотя новЕНЬКий – смешно сказано. Слово с ласкательным суффиксом – подобное могло относиться к маленькому щупленькому дядечке, а пред женскими возбужденными глазами предстал НОВАК, именно так прозвала его про себя Марина.

Бывший военный (немного странное сочетание «бывший военный»), как-то не связывалось в голове. Военный должен оставаться военным, а значит, собранным, целеустремленным, готовым защищать, невзирая на отсутствие опасности.

Хорошо сшитый костюм важно сидел на его крупной фигуре. «Такой ни в танк, ни в подводную лодку не поместится!» – подумала Марина. Черты его лица были спокойные, выдержанные, усердно сжатые. Конечно! Его ощущения сейчас могли сравниться с глубокой разведкой в тылу противника.

Юрий Николаевич Долгов. По его виду никаких долгов он не приемлет, не одобряет, не дает и не откладывает. «Юрий Долгорукий» – очередное имечко было мысленно отправлено в его броню. «Очень долгие или длинные руки».