Нефертити, или Прекрасная пришла

Глава вторая

1

Окончание строительства очередного храма отпраздновали пышно. Рабами, рабочими, строительными чиновниками, знатью и самим фараоном было выпито столько молодого вина, что кровь переполнила вены.

Все жаждали кровопускания…

Тэйе по совету мудрого брата приказала наскоро построить амфитеатр и объявила о боях гладиаторов с дикими львами.

– Твой муж отказывается от войн, так пусть прольётся кровь на арене, – сумрачно подсказал Аанен. – И хоть добычей станет не золото, а страх, на время ропот прекратится.

Тэйе знала, вернее, догадывалась о том, какими магическими свойствами обладает кровь. Будь она царицей всех земель, построила бы Богине Крови храм невиданной красоты, и стала при нём жрицей.

А если бы, вдруг, рассердившись на людей, Богиня выпустила из них всю кровь, в огромном красном море снова зародилась бы жизнь, потому что человек не может без крови, а кровь без человека…

Царица улыбнулась, вспомнив, как муж, пролив в брачную ночь её кровь, едва не потерял сознание. Его сердце из всех чувств выбрало… любовь, остальные, как нелюбимые жёны в гареме, тихо возмущались: к чему эти вечные схватки и битвы, и отчего чужие земли непременно надо покорять?

Аменхотеп Второй устраивал походы в завоёванные его отцом Тутмосом Третьим Палестину и Сирию, Нубию и Ливию, Митаннию и выходил к Ефрату, когда реки из караванов с золотом, чёрным деревом, благовониями и другой данью становились менее полноводными.

Её же муж, похоже, был сыном богини мира и гармонии Маат.

Аанен прав: за миролюбием крадётся кровожадность.

И пусть лев разорвёт человека, и поставит лапу на его грудь. И гордо посмотрит вокруг. И каждый увидит, что похож он на фараона. И ужаснётся. И возрадуется, что их владыка силён и победоносен. Так будет! – наполняла словами мысли, как тестом чаны, чтобы испечь хлеб будущего, царица Тэйе.

Когда ряды деревянного Колизея стали заполняться, никто не обратил внимания на то, что арена была огорожена зиявшим дырами камышовым забором.

Не привыкать! Не зря же первые ряды предназначены рабам. Нет ничего надёжнее живого щита…

Глаза зрителей ещё до боя налились кровью.

Первыми на арену выпустили трёх гладиаторов. Их лица были скрыты за кожаными масками, а грудь защищена медными пластинами и ремнями из кож.

Из груди монстра по имени «зрители» вырвался боевой клич.

Ворота загона, скрытого от любопытных глаз под шатром из воловьих шкур, распахнулись, и три льва, один за другим, чинно пожаловали на сцену.

То ли они не были голодны, то ли набивали себе цену, вкрадчиво ступая по золотистому песку, не обращая внимания ни на зрителей, ни на гладиаторов, ведомые духом состязания, кто знает?

Но страсть искусной танцовщицей пронеслась по рядам, разжигая костры тёмных, неподвластных людям сил.

Рёв в стане зрителей нарастал. Казалось, они сами готовы были выбежать на арену и разорвать друг друга…

Война в миниатюре.

Победить себя?

Или остаться самим собой?

А, может, раствориться в безумном гоне обезумевшего стада?!

Что может победить ленивость львов? Запах крови? Так ею пахло!

Наконец, винный перегар трибун достиг арены.

Львы потянули ноздрями. И стали пьяны.

Аменхотеп старший полусонно ласкал тело жены.

Аменхотеп младший, воспользовавшись недоглядом, спустился вниз по ступенькам, поиграть со львами.

Тут гладиаторы, вспомнив о своём назначении, принялись дразнить зверей, те тоже вспомнили о своей природе, встали на дыбы.

Дойдёт ли до рукопашной схватки?

Или в ход пойдут стрелы?

Мир отступил.

Глаза жаждали напиться крови.

Самый большой лев, лев-фараон, издал, наконец, рык войны. Ударил хвостом так, что щелчок услышало небо.

Ничто уже не могло остановить схватки.

Но тут на арене появился сын фараона: пролез сквозь щель в заборе.

Колизей протрезвел, ахнул от страха.

Утомлённая любовными потугами мужа Тэйе, наконец, бросила взгляд на арену. Её сердце задохнулось от собственной крови.

– Сын мой! Спасите!

Но никто не услышал её.

Львы пошли на мальчика.

Сейчас, для разминки они разорвут его на куски. Потом примутся за взрослых дядей, не умеющих вести себя с царями зверей.

Аменхотеп младший, не подозревая о бушующих страстях, чувствовал себя фараоном из сказки. Поднялся на ноги, выпятил грудь, поднял руку и… царственным голосом приказал волшебному зверью охранять его от злых богов. Потом перстом приказал сесть рядом и слушать дальше.

Львы удивились, но сели. От мальчишки шло сияние, как от солнца. Он казался своим детёнышем. Храбрый и забавный. Конечно, его стоило бы вывалять в песке, ведь он, можно сказать, испортил долгожданную драку, лишил победной трапезы. Но что взять с малыша? Да и не такие уж эти люди вкусные. От страха их мясо горчит. А этот человеческий ребёнок… такой сладкий. Лев-фараон улыбнулся. И растянулся у ног мальчишки.

Многотысячная толпа похолодела, как будто кровь превратилась в воду. Чистейшая роса, а, может, слёзы всех богов потекли по жилам, остужая страсти.

– Сынок, не бойся. Лучники убьют их. И мама тебя ругать не будет, – не повиновался язык Тэйе.

Она не то хотела сказать.

Увязавшаяся за царицей Нефертити, пролепетала: Хотеп, хочу к тебе.

Тут сотни стрел впились в тела зверей. Жизнь их покинула. Только на морде льва-фараона застыла улыбка, хотя в его последнем вздохе была печаль: как мог он принести собратьев в жертву своей наивной вере в то, что человек их брат?

Вина за совершённое людьми злодейство опрокинула будущего Владыку Нила на землю. Он стал биться в судорогах. Изо рта пошла пена, розовая, окрашенная невинной кровью. Тэйе толкнула забор, он упал. Ещё секунда, она склонилась над сыном, прижала к земле, гася судороги…

– Лекаря!

Нефертити стало жаль друга, в которого, наверно, вселился дух льва, она легла рядом с ним, стала что-то шептать, поцеловала в ухо.

Тело Аменхотепа младшего обмякло, он открыл глаза, улыбнулся: Тити!

2

Всю ночь царица провела с сыном.

Сердце её всё ещё дрожало от страха, а мозг рождал картины: одна ужасней другой…

…Вот львы разрывают тельце её первенца, доедают останки, превращаясь в людей. Страшных, косматых, кровожадных. У каждого – лук и стрелы. Много стрел. Они летят все сразу, охотятся за ней. Пробивают тела придворных, те падают, бездыханные. Горы тел. И всё же стрелы догоняют…

…Её сын жив, но жить предпочитает в пустыне. С дикими львами. И сам становится львом. Фараоном зверей. Мягко опускает лапы в песок, крадётся, затихает. И вдруг прыжок. Она чувствует его когти на своей шее, груди. Её сердце болтается ненужным кусочком тряпки. А пасть льва в розовой пене…

Тэйе гонит сон. Тело её бодрствует. А душа улетает в сочиненные кем-то страшные сказки.

Но жизнь – не сказка. Как растолковать это сыну?

Собственный вымысел для него реальнее подлинной жизни. Почему?

Неужели он соревнуется с богом? Или… слышит его подсказки, так же, как Тутмос слышит своего каменного бога?

Он – не еретик.

Устои жизни нужно иногда менять, как платье, истлевшее от давности, в котором стыдно показаться на званом пиру.

А жизнь – и есть званый пир!

Как мог фараон так напиться, потерять себя, чуть не лишиться ребёнка и её, своей супруги, которая ни минуты не жила бы после смерти сына?

Мужчины – странные созданья.

Отчего солнце оплодотворяет землю, но не женщин? В лучах его так много тепла и неги, что можно понести от одного желанья…

И девочек рожать!

Но сотню дочек она не променяет на одно дыханье своего Аменхотепа. Как будто у них одна на двоих душа…

Что это, я разговорилась сама с собой? – укоризненно подумала Тэйе, не спеша открыть глаза, решила удостовериться, что сын рядом. Рука наткнулась на что-то мягкое. Мяу. Пришлось проснуться окончательно.

Рыжий котёнок, Сыночек Солнца, удобно устроился рядом с будущим Владыкой Нила и, разбуженный нескромною рукой, приоткрыл глаза.

– Он лечебный, – со знаньем дела пропела из-за полога Нефертити. – Когда у меня болело ухо, я спала на нём, как на подушке…

– Девочка моя! Я рада тебе и котёнку! Иди ко мне. Будешь моей дочкой, настоящей. Единственной.

– А ты не прикажешь, чтобы его папу разорвали львы? Мама сказала: бог вина сыграл с ним злую шутку, и он уснул, как раб.

– Думаю, теперь… его папа будет воздержанней, – взяла девочку на руки Тэйе. – Поцелуй Хотепа. Вчера он пришел в себя после твоего поцелуя…

– В лоб поцеловать?

– Куда хочешь…

– Я поцелую ему руку, потому что он спас меня и котёнка, – решительно произнесла Нефертити, юркнув в кровать Аменхотепа.

Её недетская смышлёность, искренность чувств и живость заставили Тэйе улыбнуться, хотя тень горя ещё лежала покрывалом на всём, что окружало царицу. Её любимый сын тоже был как тень, пока его рука не оказалась в маленькой ручке солнечной девочки, поцелуй которой заставил дрогнуть его ресницы.

– Я разрешаю тебе будить меня каждое утро, – важно заявил он, увидев Нефертити, нисколько не удивляясь её появлению в его спальне.

– Я сделаю всё, чтобы ты просыпался от её поцелуев, – охрипшим голосом произнесла Тэйе, удостоверившись, что сын здоров.

– Смотри, котёнок тоже тебя поцеловал, – обрадовалась Нефертити.

– Мама, а что, сегодня мой день рожденья? Почему ты здесь? – спросил Аменхотеп младший. – И все меня целуют…

– Ты вчера ещё раз родился, – предательски осел голос матери.

– Вчера? Я ничего не помню. Вчера мне не дарили подарков. Вчера был день рожденья у папиного храма, – напряг память будущий фараон, чтобы проверить достоверность материнских слов.

– Он забыл про львов, – прошептала Нефертити.

– Пойдем, ты поможешь мне строить город, – подскочил на кровати пятилетний Хотеп.

– Надо умыться, почистить зубы солью и поесть, – чинно заявила девочка. – И пригласить ещё кого-нибудь…

– Зачем?

– Быстрее строить…

Тэйе была счастлива: бог решил уберечь её сына, стерев память о случившемся в амфитеатре.

Уж и задаст она воспитателю Эйе, хоть он и считается отцом Нефертити!

Солнце встало.

Дары солнцу!

А теперь пришла очередь поговорить с мужем…

– Почему ты покинула меня, моя богиня? – протянул ей навстречу руки страдающий с перепоя фараон.

– Вставай, почисти зубы солью и поешь, – не заметив, что повторяет распорядок утра, придуманный Нефертити, скомандовала Тэйе.

– Не могу пошевелить ни одним членом, – пожаловался муж. – Бог, видно, тоже осушил вчера немало кубков…

– Да, наверное, был пьян, как ты, и спал смертельным сном! Нет! Что я говорю!? – остановила себя Тэйе. – Он был трезв! Разве не он заставил львов, как слепых котят, улечься у ног нашего сына?! Атон спас жизнь будущему фараону! Диск солнца задержался вчера на небе, чтобы не случилось беды…

– Но… беда случилась. Мне плохо. Я бы выпил пива, – пробормотал владыка Нила, Верхнего и Нижнего.

– Ты можешь утонуть в вине или пиве, но должен выслушать всё, что я скажу! – села Тэйе рядом с мужем, придавив рукой его солнечное сплетение так, что фараон совсем ослаб.

– Ты меня не любишь, – простонал фараон.

– Если для тебя любовь – постель, то я люблю тебя час в сутки!

– Кто тебя так разозлил, моя богиня?

– Ты! Ты не фараон, а плуг феллаха, по ночам, как вор, обрабатывающий чужие земли! Ты, пропивший и проспавший сына!

– И эта фурия – моя жена? – заморгал глазами так, будто желал стереть возмутительное изображение, Аменхотеп старший.

– Законная жена! Мудрая жена! Пока ты развлекаешься, я вынуждена править Египтом и всеми землями. Тебе же письмо лень написать соседям. Правители в Иерусалиме и Сирии бьют тревогу. Твое пренебрежение делами бог чуть не наказал вчера!

– Вчера? Что вспоминать вчера? Оно ушло. Сегодня бог сотворил новый день. Такой несносный день. Наверное, у него, – ткнул фараон пальцем вверх, – тоже голова болит…

– Ты ничего не помнишь?

– А что я должен помнить? – икнул Аменхотеп Третий.

– Вот, что: следующим сыном бога Ра будет наш сын! Ты сделаешь его преемником своим ещё при жизни, как только женишь его на Нефертити!

– Но-о-о, – ошалело застрял на букве, замученный икотой фараон.

– Никаких, но!

– Хорошо, как скажешь. Какой противный сон, – открыл высохший рот, будто рыба, засыпающая без воды, несчастный сын всех богов Египта.

– Бог указал мне путь, – снова припечатала мужа тяжёлой рукой Тэйе.

3

Слухи о том, что ярко жёлтое солнце, по диску которого ползали красные змеи, вдруг остановилось, стало белым и спасло сына фараона от неминуемой гибели дошли до Аанена быстро.

Но с утешениями и восхвалениями богов к сестре он не спешил. Надо было о многом подумать.

Никогда ещё небо не было таким разговорчивым. Сначала… красный крокодил, потом красные змеи и… парализованный белый диск.

Он не раз видел, как бледнеют и становятся деревянными, укушенные аспидами люди.

Но, чтобы солнце?!

Кто посмеет к нему приблизиться?

Или Ра ослабел?

Аанен поёжился: хорошо, прочитать мысли главного жреца главных богов: Амона и Ра, никто не сможет.

И ещё хорошо, что он предусмотрел отступление.

История о том, что бог солнца родил бога луны Тота, призвал его к себе и сказал: будь на небе, пока я шагаю под землёй, ты – мой заместитель, с детства запала в душу. Тогда и решил он стать тайным жрецом бога луны, мудрости и счёта. Ведь именно Тот ведёт счёт жизням людей, взвешивает на весах их сердца после смерти.

А смерть интересовала Аанена больше жизни. Вот почему в каждое полнолуние он приносит богу с человеческим телом и головой ибиса жертвы – мумии двадцати восьми голенастых птиц.

Никто об этом не знает, и никогда не узнает.

У мальчика-раба, который ловит для него ибисов, отнялся язык: хватило сотой доли яда его любимой исполинской кобры по имени Ма. Бывшей… любимой.

Сейчас его сердце принадлежит песчаной Эфе.

Небольшая, упругая, с пятнами лунного цвета поперёк плотной спины. Она сворачивается двойным полумесяцем, припадает на бок и скользит по песку, выписывая острыми чешуями послания Тота.

Прибыла случайно… с возом дани. Дани, которую теперь многие забывают платить, от чего скудеет казна, а фараон – воин только в… постели.

Вот что значит, нарушить традицию: не дорога власть тому, кто назначен отцом, а не выбран, по обычаю, сестрой.

И ждать хорошего от Аменхотепа Третьего не приходится. А уж, тем более, от его сына, по вине которого поблекло солнце, отравленное клубком красных змей…

Не могло же это привидеться всем, хоть все и были пьяны?

Не приснилось же!

Неважно!

Видение змей – к приближению зла. И, скорее всего, это зло – племянник Аменхотеп, который вместо того, чтобы бегать со сверстниками, целыми днями строит города на песке.

Надо бы спросить Эфу, что она думает по этому поводу…

4

А Тутмос с утра, тут как тут! Примчался во дворец, узнав, что львы чуть не съели Аменхотепа, а Нефертити поцеловала его.

Тэйе прогуливалась по галерее, увидела юного каменотёса-оракула, приказала пропустить. Взяла за плечи, встряхнула, спросила строго: можешь построить маленький храм для маленького фараона?

– Могу, но сначала мне надо с ним поговорить, – смело посмотрел на царицу подмастерье.

– У тебя глаза, как финики, – ответила поощряющим взглядом Тэйе, и поинтересовалась, – а зачем тебе разговаривать с Аменхотепом?

– Я должен понять его «ба», узнать, чего он хочет…

– Но… это подарок. Пусть рядом с храмом, что построен в мою честь, вырастет детский дворец для сына, и пол в нём будет выложен плиткой с драгоценными бабочками.

– Хорошо. Тогда я просто поговорю о том, что он любит…

– Он любит сочинять сказки.

– А я люблю их слушать. Недавно мне гора рассказала сказку о двух солнцах, – доверчиво признался Тутмос, но спохватился, – а для дворца мне нужны инструменты и люди.

Что за дети пошли? – удивилась Тэйе, сожалея: дворец – это слишком, а трон на согнутых львиных лапах – в самый раз.

Но каменных дел подмастерью она поведает о своём решении позже: ей хотелось узнать границы его амбиций. Тех, кто о себе низкого мнения, она не любила.

– Пойдём! Аменхотеп в саду строит очередной город, – взяла Тэйе за руку Тутмоса, повела в сад за северной стеной дворца.

Сын фараона стоял на коленях, усердно укладывая камешек за камешком. Все они были овальной формы, наверно, рабы выточили их вместо игрушек. Рядом, под пальмой, сидел воспитатель Эйе. Его дочь Нефертити лежала на животе, руководила «строительством».

– У Нила нет ни конца, ни начала. Зато есть два берега. Надо построить лодки, кататься…

– Кататься будем потом, когда построим дворцы, храмы, и дома для крестьян. У каждого будет своя молельня: пусть люди разговаривают с богом без свидетелей, – ощущал себя зрелым государственным мужем пятилетний наследник престола.

– У меня тоже будет своя молельня? И свой бог? – предвкушая положительный ответ, радостно распахнула глаза девочка.

– Бог будет один на всех, – как что-то давно решённое сообщил Аменхотеп младший. – Атон. Солнечный диск. Он недавно приходил ко мне. И спас меня. – Лоб его наморщился, припоминая что-то. Но это что-то, лохматое как сто львов, ускользало, пряталось в тень, выжидая удачное время, чтобы напасть из засады.

– Хочу познакомить тебя с юным жрецом бога камня, – опустилась перед сыном на колени Тэйе. – Он знает сказку о двух солнцах.

Сын фараона насупился: не любил ни старых, ни молодых жрецов, но вспомнил урок матери: надо быть ко всему готовым, не выпускать ситуацию из рук, – собрался, медленно, от голых загорелых ступней до открытых, почерневших от солнца глаз, прошёлся взглядом по неожиданному гостю…

– Назови своё имя!

– Тутмос.

– Так зовут фараонов.

– Он сын гарема, – поспешила объяснить Тэйе.

– Тогда расскажи свою сказку!

– Только сказку, – жестом предостерегла царица Тутмоса от лишней болтовни. – А я пойду, дела.

– Двух солнц не бывает, – гордо задрал голову Аменхотеп младший, когда мать скрылась из вида.

– Раньше… были, – миролюбиво заметил юный камнерез.

– Очень интересно, – копируя няню, всплеснула руками Нефертити.

– Ладно, рассказывай.

– Когда-то, очень давно, на небе жили два солнца, одно утреннее, другое вечернее, – стал припоминать Тутмос странный сон, приснившийся ему, когда, однажды, ночь застала его в пещере, где он случайно обнаружил толстый пласт золотистого песчаника.

– Выходит, ночи тогда не было, – скептически заметил Аменхотеп.

– А людям не было времени отдыхать. Земля была лысой, приходилось много любить, мечтать и фантазировать, чтобы украсить её…

– Мечтать и фантазировать – одно и то же! – не смог перенести сын фараона восхищённый взгляд Нефертити, направленный на дерзкого сказочника.

– Мечты живут на земле, а фантазии – в небе…

– А бегемота тоже люди намечтали? – недоверчиво спросила девочка.

– Всё! И цветы, и деревья…

– И Нил, и пальмы, и Египет, – взял инициативу в руки будущий Владыка Нила.

– И кошку? – затаила дыхание Нефертити.

– С кошки всё и началось! – придал голосу трагизма и загадочности Тутмос. – Почему кот закрывает глаза и урчит, будто ему хорошо, подумал один человек…

– Закрыл глаза и уснул? – высказал предположение Аменхотеп.

– Так и сделал. Уснул, а во сне увидел других людей, другие страны, всё-всё другое. Проснулся, и… как закричит: вечернее солнце крадёт у нас сон! Пошёл вон, воришка! Люди подхватили: утопить вора в Ниле!

– А что сказало утреннее солнце? – дрожащими губами спросила Нефертити.

– Спасайся, брат, я заменю тебя! – героически выпятив грудь, предположил сын фараона.

– А говорил, не знаешь эту сказку, – улыбнулся Тутмос.

– А что… ответило… вечернее солнце? – почти беззвучно прошептала заступница котят и солнц.

– Я спасусь, но с этих пор… половина жизни у людей станет чёрной, – заплакало вечернее солнце и закатилось.

– Поэтому наступила ночь? – всхлипнула Нефертити.

– А вечернее солнце раскололось на луну и звёзды? – высказал догадку Аменхотеп.

– Чтобы люди не заблудились.

– Получается, он спас себя и людей? – въедливо переспросил будущий фараон.

– Не знаю, по-моему, лучше бы людям светили два солнца, – задержал взгляд на маленькой красавице Тутмос.

– А у меня итак два солнца: Атон и Нефертити! – с облегчением выдохнул спасшийся мечтатель. – Лучше скажи, что ты умеешь делать?

– Вырезать из камня разные фигурки…

– Тогда вырежи мне всех богов Египта! Их много. Тебе понадобится целый год, или два, чтобы ни одного не забыть. Забудешь, лишишься головы!

– Зачем тебе столько богов? – уловив что-то зловещее в необычном желании Аменхотепа, спросил Тутмос.

– Я растопчу самозванцев! – поднялся, затопал ногами юный еретик, желая показать, сколько сил ему понадобится, чтобы стереть с лица земли ненавистных идолов.

Бил ногами о землю, пока сам не упал, не забился в судорогах.

Эйе с размаху рухнул на него, прижал к земле бьющегося в конвульсиях воспитанника.

– Дух льва хочет войти в него, – объяснила случившееся разом повзрослевшая Нефертити. – А ты не бойся, твою голову я спасу.

– Спасёшь? – с необъяснимой робостью посмотрел на неё юный каменотёс.

– Хотеп добрый, сейчас я поцелую его, и он выздоровеет, – выбрала маленькая целительница удобный момент, чтобы приникнуть губами к побелевшему лбу юного поклонника единобожия.

Аменхотеп младший затих. Воспитатель подхватил его на руки, побежал во дворец…

5

– Надеюсь, его имя не улетит на небо, как имя моей мамы, – сочувственно проводил взглядом Тутмос сына царицы.

– Твоя мама на небе? – удивилась Нефертити. – Мою маму и няню зовут Тии. А твою…

– Просто, мама. Она умерла, когда я родился. Наверно, мне называли её имя, но я забыл. Помню только, карабкался в горы, как мог высоко, и кричал: «мама!», чтобы она меня услышала.

– Хочешь, я буду твоей мамой? – неожиданно поцеловала сиротскую руку Нефертити.

– Ты? Нет! Будь лучше… моим солнышком, – смущённо и восторженно посмотрел на девочку Тутмос, в качестве дара вытаскивая из кармана сливочно-жёлтую фигурку котёнка.

– Сыночек Солнца! – обрадовалась богиня его сердца.

– Если хочешь, я и тебя вырежу… из камня.

– Меня? Зачем? Я уже большая…

– Даже богов вырезают. И фараонов…

– А львов?

– И львов!

– А ты сможешь?

– Смогу.

– Ты волшебник?

– Нет. Я скульптор, – доверительно сообщил Тутмос.

– А я… не знаю кто. Просто девочка, которая любит петь, танцевать. Играть на систрах. Бегать за котёнком. Всё люблю, понимаешь?

– И меня… любишь?

– И тебя. Но больше… Хотепа, – легко призналась Нефертити.

– Почему?

– Он спас меня…

– А тайны ты умеешь хранить? – спросил Тутмос и, не дожидаясь ответа, предложил, – хочешь, вместе будем строить для сына царицы дворец? Чтобы он не знал.

– Почему, чтобы не знал?

– Это будет подарок!

– Хорошо, – согласилась девочка.

– Тогда приходи завтра к новому храму…

– Тити, ты где? Пора на урок, – раздался грудной голос мамы-няни.

– Я приду.

– До завтра, – прошептал вслед сверкающему пятками солнышку Тутмос.

6

Царица не пришла спеть гимн уходящему на покой Амону…

И арфы звучали растерянно: звуки не летели слаженно, как стая птиц, а наскакивали друг на друга, будто не могли поделить добычу…

И алтарь почти пустовал: лепёшки козьего сыра, да горки фиников…

Возможно, воспитатель Аменхотепа младшего Эйе принёс что-то более ценное, но, накрыв дар руками, ещё молился.