Приговоренная замуж
– Медведков, ёшкин, всех загонял, – Володя умывался, расплескивая вокруг себя воду. – Сам, как бешеный, день и ночь мотается по делянам, и нам покоя не дает. В леспромхозе все по графику – от и до, а у нас на лесопункте с зари до зари… Сегодня главный инженер приехал, нашему лесопункту знамя привез – победили в соцсоревновании. Так у нас слушок прошел, что главный в управление собирается перебираться, а Медведкова в леспромхоз, на его место…
– Ты есть будешь?
– Спрашиваешь!
Володя уже растирался полотенцем, исподволь присматриваясь к жене. И чем дальше смотрел, тем больше убеждался: да нет же, нормально все! Просто она одним делом занимается, он – другим. Известно, устает она на работе, да еще с этой старой каргой, Алевтиной Степановной конфликтует… Молодая, опыта маловато, а ей сразу два класса дали – попробуй справиться. Она везет, а они-то и рады стараться…
Отварная картошка, соленая рыба, лук и хлеб – вкуснота! Володя наворачивает – за ушами трещит.
– Может, выпить хочешь, я налью? – заботливо спрашивает жена.
– Нет, не хочу, – мотает головой Володька. – Без выпивки аппетит как у волка.
– Действительно, – задумчиво говорит Нелли и смотрит в окно.
– Как там Светлана-сметана твоя поживает? – спрашивает Володя.
– Живет…
– Почему это она Германа отшивает? – с искренним недоумением смотрит на жену Володя. – Мужик что надо! При солидной должности, с квартирой на прииске, а она нос воротит… В прошлом году в институт автодорожный поступил, видать, далеко пойдет…
– Да разве в этом дело? – вздыхая, отвечает Нелли. – Не любит она его…
Ночью, в постели, после долгих сомнений, Вовка нерешительно спрашивает жену:
– Нел, а почему бы нам ребеночка не завести?
Нелли молчит. Даже не слышно – дышит она или нет.
– Слышь, Нел? Два года уже живём… Мать спрашивает, почему не заводим… Ты-то сама как на этот счет, а? Нел, ты не спишь?
– Нет, не сплю…
– Так как ты думаешь?
– А никак, – Нелли резко поворачивается на бок, – никак я еще об этом не думала. А теперь и думать не хочу…
– Но почему, Нел? Ведь все уже…
– Рожать по указанию твоей матери – извини, – перебила Нелли. – Никогда!
– За что ты ее так не любишь? – грустно вздохнул Володя. – Она ведь мать моя.
– Тебе мать, а мне – свекровка… Мне она матерью не стала, потому что с первых дней хотела, чтобы я у нее под каблуком была. – Нелли резко откинула одеяло и села в постели. – А я вот не желаю этого! И пусть она даже не надеется! – Нелли уже почти кричала, пристукивая кулаками по одеялу. – Я хочу жить так, как я хочу, а не по указке твоей бесценной мамочки! Слышишь? Пусть она не сует свой длинный нос в мои дела, и ты… ты…
Нелли вдруг громко всхлипнула, прижала ладони к щекам и безутешно расплакалась.
– Нел, Нелли, что с тобой? – испуганно спросил Володя, робко дотрагиваясь до плеча жены. – Успокойся, не надо. Ну, не хочешь сейчас ребенка – не надо… Подождём еще… Зачем же ты так себя изводишь? Слышь, Нел, милая…
Тяжело всхлипывая, вздрагивая плечами, Нелли обиженно ответила:
– Ага… изводишь… Я одна тут, Вовка… совсем одна… Я и родителям своим, пьянчужкам… не нужна… И сама никогда их не любила за это… Все детство куском хлеба попрекали… А тут мать твоя… опять одни упреки… да сколько же можно! – жалобно вскрикнула Нелли. – Я больше не могу!
У Вовки самого навернулись слезы на глазах. Он тоже сел в постели, обнял жену и ласково, как маленькую, стал гладить по голове, жалея ее до спазм в горле, до неожиданного желания сейчас же возле нее умереть, только бы она никогда больше не плакала, не вздрагивала всем телом, как от испуга…
– Ну, Нел, прости меня, – искренне повиноватился Володя, – прости, родная, я больше не буду… Только успокойся сейчас, ну слышишь, не надо больше плакать, хорошо? Хочешь, я и вообще не буду больше к ним ходить?
– Вот еще! – Нелли оторвала ладони от лица. – Только попробуй… Я это я, а ты сын, у тебя другие перед ними обязанности… Только, Вовка, милый мой, родной, – Нелли уткнулась мокрым лицом в Володину грудь, – не давай им меня в обиду, хорошо? И никому не давай, никогда…
– Да я, я, – тяжело заворочалась неведомая, злая сила в Володькиной груди, – я всех расшибу, если вдруг кто… Ты не думай, я только с виду такой тихоня, а если до дела дойдет…
– Я тебе верю, – Нелли обняла Володю за шею. – Я тебе очень, очень благодарна за это… А теперь, Вовка, поцелуй меня… Крепко-крепко, как только можешь…
Вовка неуклюже поймал ее мокрые губы.
– Нет, – быстро прошептала Нелли, – подожди… Я сама… Ложись на подушку.
Вовка послушно откинулся на подушку, и Нелли легко склонилась над ним. Её волосы мягко пролились на него, и он буквально задохнулся от их теплого, дурманящего запаха, но еще теплее и головокружительнее было чувство осторожного прикосновения ее полуночных губ. Вначале настолько осторожного, что он и не понял даже – в самом ли деле коснулась или это примерещилось ему? Но вот и еще одно прикосновение, уже более плотное и продолжительное, и вдруг жаром обожгло голову, словно бы в далеком детстве из любопытства он опять сунул ее в устье русской печки… Но что особенно удивительно: вместе с жаром он ощутил и родниковую стынь, словно бы припал к заповедному ключику в середине знойного дня… Вовка рванулся обнимать жену, но она сдержала его порыв, и, раздвигая его губы своими, вошла к нему так неожиданно остро, больно и сладко, что он невольно вытянулся всем телом и судорожно вздрогнул, последним усилием сдерживая себя от яростного желания подмять и растерзать это хрупкое, это невесомое и бесконечно дорогое для него существо…
Слышно было, как на стуле рядом с постелью громко стучит будильник, да на кухне капала в таз из умывальника вода.
IV
Лето пролетело, а его никто и не заметил. Бесконечные дожди, распутица, тучи гнуса вымотали людей, вынужденных и по такой погоде править своё привычное дело: заготавливать дрова и сено, обихаживать огород и скотину, работать на производстве. И поэтому когда перевалило на вторую половину августа, подняло облака и снесло верховыми ветрами к чертовой бабушке на Охотское побережье, многие облегченно вздохнули – слава Богу, конец лету-мокрогону. Знали, конечно, что впереди еще и осеннее ненастье, но к этой беде душа заранее готовится, ждет ее, а потому и переносит легче…
А уже по озерам табунились утки к отлету. Давно смолкла, как подавилась чем, кукушка, стихла уссурийская жар-птица иволга – она одной из первых подаётся в теплые края. И во всем уже – предчувствие скорого увядания. Там, смотришь, широко планируя и переворачиваясь, летит на землю первый осиновый лист, а там вдруг вспыхнул шалым огнем куст свидины, и уже чётко просматриваются на деревьях ядовито-зеленые «гнезда» омелы. По низинам и ложкам стелются утрами туманы. Прохладнее стало ночью, покрупнели и засверкали звёзды, выманивая душу человеческую…
Утром Сергею Бурлаеву позвонил второй секретарь крайкома комсомола Литвинов.
– Ну, как ты там, в провинции, поживаешь? – весело спросил второй. – Мхом еще не порос? Случаем, не женился?
– Не порос и не женился, – принимая веселый тон Литвинова, ответил Сергей Бурлаев. Он понимал, что второй просто так звонить не будет – не тот уровень, а потому внутренне собрался, готовый к самым различным неожиданностям.
– Вчера шеф о тебе спрашивал. Не засиделся, говорит, он там.
Эт-то уже было интересно…
– А я-то думал, что вы меня совсем забыли в этой ссылке, – засмеялся Бурлаев, снимая очки в массивной роговой оправе и пальцами растирая веки. Глаза у него без очков становились беспомощными, он это знал и на людях очки старался не снимать.
– Знаешь, такие ссылки порой лучше очередного продвижения, – Литвинов помолчал. – Был ты у нас зав. отделом, а вернешься – секретарем, не меньше…
На меньшее и Бурлаев не рассчитывал. Правда, Литвинову можно было бы напомнить, что начинали они вместе, инструкторами, однако он, Коля Литвинов, безо всяких ссылок уже до второго секретаря крайкома комсомола дошел, но Сергей благоразумно этого делать не стал.
– Тут вот что, – перешел к делу Литвинов, – у нас гости из Москвы… Высокие гости, – подчеркнул Коля. – Шеф велел их к тебе отправить… Ты понимаешь меня? Надо будет встретить, отдых организовать – все на высшем уровне. Ну и, разумеется, презенты приготовить.
– А все-таки, что за гости? – решил уточнить Бурлаев, перелистывая настольный календарь.
– Комиссия по финансам из ЦК комсомола… Понял?
– Конечно… Все будет в норме, не беспокойся.
– Домик-то у тебя там, который охотничий, я надеюсь, на месте? – Коля Литвинов дал понять, что официальная часть разговора окончена. – Я бы и сам к тебе туда с превеликим удовольствием нагрянул – в бильярдной шарики покатать…
– За чем дело стало – приезжай, – пригласил Сергей.
– Не получается, Сергей Сергеевич, дела… Значит, не женился? Ну и молодец! Это мы поторопились, а теперь вот сидим под каблуком у своих жен… Ну, бывай. Я на тебя надеюсь…
Не успел Бурлаев трубку положить, как в двери постучали. Вошел Юра Трутнев, вежливо осведомился:
– Не помешал?
И вот не скажешь же ему, что помешал, черт тебя дери…
– Ну что там у тебя еще? – голос у Бурлаева сильный, властный, но с теплыми нотками – не металлический. – Выкладывай.
– Понимаешь, Сергей Сергеевич, есть у меня одна заманчивая идея…
– Ну-ну, давай, порадуй, – усмехнулся Бурлаев.
– Сделать несколько показательных выпусков «Комсомольского прожектора», скажем, в Покровском леспромхозе. Там подобралась сейчас очень сильная группа, на ее примере мы могли бы…
– Опять Покровский леспромхоз? – перебил его Бурлаев. – Ты, Юрий Матвеевич, часом, не помешался на нем? За два последних месяца – три командировки туда… В чем дело? Ты не забыл, что на территории Прибрежного района работает еще восемь леспромхозов? И в каждом из них, между прочим, тоже есть комсомольские организации со своими «Комсомольскими прожекторами».
– Так я о чем и говорю! – подхватил с несвойственным ему жаром Юра Трутнев. – Провести районный семинар прожектористов, а в качестве примера…
– Семинар прожектористов? – вдруг оживился Сергей. – А что, это – мысль. Мы, кажется, их еще ни разу не собирали?
– В том-то и дело…
– Та-ак, хорошо. Когда и где ты это предлагаешь сделать?
– Я еще не думал…
– Ага, не думал, значит… Давай подумаем вместе. Надо не затягивать. Потом, в конце года, будет не до семинаров.
В общем, со сроками они тут же определились, наметили приблизительную программу семинара с приглашением специалистов из края. Продумали и культурные мероприятия.
– Соберутся активисты, ударники производства, передовая молодежь, – Юра осторожно покосился на Бурлаева. – Может быть, после семинара организовать небольшой вечер?
– Правильно мыслишь, Трутнев. Наконец-то я вижу перед собой инициативного работника аппарата. Конечно, организуй! Пусть они пообщаются в неформальной обстановке, поближе познакомятся, сведут дружбу.
– Я тут прикинул – хорошо бы на лыжной базе ремзавода? У них там есть конференцзал, столовая, рядом лес и прочее…
– База ремзавода? Там этот… Кольчугин? – поморщился Сергей Бурлаев. – Придётся через райком партии действовать. Ну ничего, пробьём и этот вопрос… Как у тебя дома дела?
– Нормально… Стасик ходить начал.
– Ну! Вот время летит, – удивился Бурлаев. – Давно ли мы его рождение обмывали, а он уже ходить начал. Молодец! В общем, Юра, действуй, как договорились. Если надо будет – я подключусь. Добро?
– Все понял… Значит, я еще разок туда смотаюсь?
– Хорошо, хорошо, – Бурлаев уже набирал номер телефона.
В кабинете Медведкова дым стоял коромыслом – шло производственное совещание. Как всегда к концу года, из леспромхоза план накинули и – кровь из носа! – его надо было делать. Вот о том, как его делать, какими силами, и шел горячий разговор.
– Надо раз и навсегда отказаться от всяких накидок, – горячился молодой технорук. – У нас плановое производство, а не шарашкина контора. Есть у нас план – двадцать тысяч кубометров деловой древесины, мы его и дадим. А остальное – не наше дело…
– Как это – не наше? – рыкнул Медведков.
– А так… О чем они раньше думали? Как они в начале года планировали?
– Вячеслав Васильевич, подожди, – поморщился Павел Иванович. – Ты думаешь, это они от хорошей жизни? Напрасно так думаешь… Им тоже план из края накинули, в край распоряжение из центра пришло, и так вот, по цепочке, от Москвы и до нас.
– А им по цепочке – отбой! От нашего лесопункта и – до Москвы. На следующий год умнее будут. Планировать лучше научатся.
– Ну, знаешь, – глаза у Медведкова опасно заблестели, – не нам их учить…
– Зато нам их ошибки в планировании расхлёбывать, – не уступал Вячеслав Васильевич. – Мы сейчас технику порвем, что получше и поближе из тайги повыдёргиваем, а потом нас полгода лихорадить будет. Однако план с нас потребуют любой ценой и опять – аврал, опять штурмовщина, нарушение всех технологий…
– Мальчишка! – грохнул кулаком по столу Медведков. – Ты кого здесь учишь? Ты посмотри, кто рядом с тобой сидит: заслуженные бригадиры, начальники участков, руководители звеньев, а ты им мозги вправляешь! Они это тогда уже знали, когда ты еще в горшочек писал, и знали горбом своим, а не из красивых книжек… Сядь и больше не мельтеши.
– Тогда нечего мое мнение спрашивать, – обиженно буркнул технорук.
– А я тебя и не спрашивал! – встал Медведков. – Ни твое, ни лично мое мнение в леспромхозе никого не интересует. Понятно всем! Ни-ко-го! Есть приказ вышестоящего начальства, он не обсуждается. Это как в партийном Уставе. Тут почти все коммунисты и Устав, я думаю, не забыли, а если забыли – советую подучить. А то сильно много рассуждают у нас некоторые, а как до дела – их с печки арканом не стащишь. В общем, собрал я вас для того, чтобы узнать, как, каким макаром нам с наименьшими потерями и в технике, и в технологии, и в людских ресурсах взять эти сверхплановые кубики? Задача ясна? Прошу высказываться. А эмоции, наматывание соплей на кулак, прошу оставить на потом. – Медведков неожиданно улыбнулся. – Для дома, для семьи, как говорится…
– Ночь-полночь, куда это ты опять собираешься, Паша? – на пороге в спальню стояла в ночной сорочке Варя. Прикрывая шею рукой, она вопросительно и тревожно смотрела на мужа.
– Спи, – буркнул Павел Иванович, с усилием вгоняя ногу в сапог, – отдыхай…
– Да уж какой тут отдых, – невольно улыбнулась Варя, проходя к кухонному столу. – Бухаешь, как трактор… Тебе чего-нибудь с собой приготовить?
– Ничего не надо.
– Ну, Паша, а как же ты так: не емши, не спамши, подхватился и айда…
– Надо, Варюха, надо!
Варя посидела тихо и молча, наблюдая за сборами мужа, глубоко вздохнула:
– Ты хоть когда вернёшься-то? Когда тебя ждать?
– Чего не знаю – того не знаю, – усмехнулся Медведков. – Конец года, должна уже привыкнуть…
– Я привыкаю, – слабо улыбнулась Варя, – ко всему привыкаю… Ты бы, Пашенька, меховую безрукавку пододел – такие морозы жмут на улице.
– Давай.
– Ребятишки по тебе сильно скучают, совсем ведь не видят тебя последнее время: ночью приходишь, ночью уходишь. Ты хоть для них-то время найди, Паша.
– Во! – оживился Павел Иванович. – Напомнила…
Он порылся в карманах куртки и достал две кедровые шишки.
– Это вот им от зайчика. Так и скажи, поняла? Большая шишка Волохе, как старшему, маленькая – Пал Палычу.
Варя приняла шишки и стояла напротив мужа, смотрела, как он собирается: маленькая, простоволосая, с носиком-пуговкой, крупноватыми скулами и большим, некрасивым на ее лице ртом. И по тому, как стояла, как смотрела, сразу можно было догадаться, что любит она своего мужа, до беспамятства любит, и если случись вдруг чего – опорой ему будет верной и надежной, чего бы там ни случилось. И еще как-то так вот сразу понималось, что не ради себя, а ради него самого любит, что в этой любви – все для него, Павла Ивановича, а уж потом, если чего останется, крошки какие, можно и о себе подумать. Редкое качество любви, между прочим, по нашим-то временам. У нас ведь как теперь: полюбил и сразу – мое, не замай, только мне принадлежит! И все только к себе примеряется, на себя тащится, безо всякого интереса к тому, а каково предмету твоей любви – удобно ли, хорошо ли от твоих чувств сердечных, или, наоборот, взвыть ему от них хочется и куда попало, хоть на край света, бежать поскорее…
– Шарф дай поправлю.
Павел Иванович послушно склонил голову на крепкой шее, и Варя заботливо подоткнула шарфик под борт воротника. Не удержалась, легонько приткнулась к мужу, приподнимаясь на носках в разношенных комнатных тапочках.
– Эк, исхитрилась, значит? – улыбнулся Медведков, обнимая жену и оставляя на ее щеке торопливый поцелуй. – Вам бы, бабам, все обжиматься…
– А ты как думал, – счастливо смотрела на него Варя.
– Ладно, пошел я.
– Пашенька, может, хоть термос с чаем возьмешь?
– На котлопункте поем… А ты вот что, Варюха: скажи ребятишкам – в январе к деду с бабушкой поедем. Пусть огольцы немного порадуются
– Правда, что ли, Паша? – радостно вспыхнула Варя.
– Нет, кривда… Раз сказал, значит – поедем! Вот свалим план и сверхплановые, будь они трижды неладны, и в январе можно будет расслабиться.
– Радость-то какая для ребят.
– И для тебя, поди?
– И для меня, – опустила взгляд Варя.
Павел Иванович привычно бухнул утепленной дверью, а Варя еще долго стояла у порога, словно надеялась, что муж вот-вот за чем-нибудь вернется.
– Нелли Семеновна, зайдите, пожалуйста, ко мне, – попросила после уроков Алевтина Степановна.
– Пожалуйста, – без удовольствия ответила Нелли, собирая тетрадки в аккуратную стопку.
Ничего хорошего она от этого разговора не ожидала.
Алевтина Степановна вежливо поговорила на общие темы, поинтересовалась настроением, дала несколько добрых, но, как думала Нелли, никому не нужных советов, и наконец затихла в продолжительной паузе, готовясь к главному разговору. Нелли уже достаточно хорошо изучила директора и терпеливо ждала.
– Знаете, дорогая Нелли Семеновна, – наконец собралась с духом старушка, – до меня, извините, дошли странные и нелепые слухи… Поймите меня правильно – я против слухов, против назиданий надоедливых старух и так далее. Мне никакого удовольствия не доставляет этот наш разговор, но мы с вами работаем в школе. В шко-ле!
– А в чем, собственно, дело? – поторопила Нелли.
– Дело в том, Нелли Семеновна… Дело, собственно, в вас, в вашем, э-э-э… поведении. Ходят упорные слухи, что вы, как бы это сказать точнее, что вы слишком часто встречаетесь с молодым человеком из района… У нас деревня, Нелли Семеновна, – старушка почти виновато смотрела на молодую учительницу сквозь простенькие круглые очки. – У нас ничего невозможно скрыть. Все на виду…
– А мне нечего скрывать! – гордо вскинула голову Нелли. – И я ничего не собираюсь и не собиралась скрывать…
Алевтина Степановна внимательно всмотрелась в нее: за долгие годы учительства она привыкла разбираться в людях, выделять даже оттенки интонаций и по ним составлять мнение о человеке. И сейчас она вдруг поняла, что Нелли Семеновна, к которой у нее с самого начала было очень сложное чувство покровительства и ревности одновременно, что сейчас она сказала правду. Но Алевтина Степановна очень хорошо знала и другое – дыма без огня не бывает. Так в чем же дело?
– Я вам верю, Нелли Семеновна… Но этот молодой человек из района существует?
– Да…
– Вы с ним встречаетесь?
– Только по делам «Комсомольского прожектора» и только в Красном уголке.
Алевтина Степановна задумалась, привычно постукивая тупым концом карандаша по столу.
– Я вот что хочу посоветовать, Нелли Семеновна. Вы, возможно, и не нуждаетесь в моих советах, но хотя бы просто послушайте умудренного годами старого человека… Я знаю, что все так и есть, как вы говорите, но… Нелли Семеновна, голубушка, дайте вы ему почувствовать, этому молодому человеку из района, что он никому здесь не нужен, что никто его не ждет и ждать не собирается… Он и перестанет ездить, а люди перестанут говорить…
– Будет ездить другой, – тихо сказала Нелли.
– Что?
– Алевтина Степановна, душно мне здесь, – неожиданно даже для самой вырвалось у Нелли. – Не могу я, ну вот не могу, и все… Понимаете? – Нелли смотрела прямо в глаза потрясенной старушке. – Когда ехала сюда и в самые первые месяцы думала я, что все ерунда. Привыкну к деревне и буду жить, как все. Живут же другие, и я, мол, проживу… А теперь вот признаюсь – не могу…
– Да что вы, милая, что вы, – всполошилась добрейшая Алевтина Степановна. – Не принимайте все так близко к сердцу и на мои слова не обращайте внимания. Наше дело такое, старушечье, поворчать, уму-разуму молодежь поучить…
– Да нет, Алевтина Степановна, – тяжело вздохнула Нелли, – все верно вы говорите, все правильно… И этот, хмырь из райкома… Ему комсомольские дела эти – как зайцу пятая нога… Не по комсомольским делам, а ко мне он ездит, все правильно, как правильно и то, что – нет у нас с ним ничего и не будет… В этом вы мне можете поверить.
– Я верю, – прошептала Алевтина Степановна, – верю…
«Ну и как им всем объяснишь, – думала дома Нелли, – что мне тесно в этой их жизни! Мне мало школы, дома – мне хочется больше! Мир вон какой огромный, он ведь для каждого человека и для меня тоже. А я тут как в клетке. Загнали меня в эту клетку, заперли двери и хотят убедить, что весь мир – внутри этой клетки. Снаружи, мол, ничего нет. Пустота снаружи. А я-то знаю, что там жизнь, там интересные люди, там просто интересно… И я хочу туда! Хочу, и все тут. Почти три года в клетке – это слишком много для меня. Еще три года – и я умру или буду такой же, как они: сварливой, падкой на деревенские новости бабой, буду копить деньги на отпуск и ковры, кормить свиней, напиваться на гулянках, скандалить с мужем. И вот тогда-то мне никто и ничего не скажет, потому что я буду жить, как они… Я-то думала, я мечтала, что у меня будет муж, он откроет дверцы этой проклятой клетки и поведет меня за собой. Куда угодно я идти за ним собиралась – хоть к дьволу, хоть к богу, лишь бы не стоять на месте. А вместо этого… Боже, вместо этого мой муж на дверь с внутренним замком еще и наружный, амбарный замок навесил. И дай ему волю, он же на всякий случай сварочный аппарат приволокет и те двери к стенам приварит… Чтобы – ни с места, значит, чтобы – при нем… Тошно-то как, тошно… Неужели человек только для этого и родится? Дважды перечитала романы Достоевского – нет, не для этого… А для чего? Есть, пить, отправлять естественные потребности и животные могут. Чем же мы от них отличаемся? О будущем думаем? Так опять же для того, чтобы – пить и есть. Все в проклятый желудок упирается. Двадцать три года прожила, а только и знаю, что у меня желудок есть и что его набить надо. А чтобы набить – необходимо работать… А мне мало этого, я не хочу так! Я для большего родилась. И люди не все из-за своих желудков рождаются… А из-за чего? Зачем человек вообще рождается? Не все ли ему равно, есть он на земле или его не будет, сегодня это случится или завтра… И Юра этот. Привязались с ним ко мне. А он мне совершенно не нужен, я без него жила и могла бы дальше жить, но он из другого мира, из другой жизни, в которую и мне хочется… Имею я право желать? А любить? Какая же я дура была, какая наивная дура, когда вдруг решила за Володьку замуж пойти. С этого все и началось – клетка золотая захлопнулась… Я замуж-то для радости выходила, для счастья, а что получилось: стираю его рубашки, готовлю ему кушать, убираю за ним… А взамен? А взамен ничего, никакого удовлетворения – ни морального, ни-ка-кого. И что же теперь делать мне?»
До мысли о разводе она еще не дошла, она еще не допускала, что это единственный выход, она еще втайне, даже от самой себя – втайне, на что-то надеялась…
– Нет, Юрочка, нет, миленький, ничегошеньки у тебя не выйдет…
Они стояли, разделенные столом, и Нелли все еще тяжело дышала, чувствуя, как больно дергается какая-то жилка на шее.
– Но почему, Нелли? – хрипло спросил Юра, тоже запыхавшийся, растерянный и злой. – Что мешает?
– Все мешает, Юрочка. Вот эта комната, – она повела глазами по обшарпанным стенам старенькой гостиницы, – эти окна и – вообще все… Здесь – никогда! Ни за что!
– Ну-ну, хорошо, – с усилием сказал Юра, – хорошо… Я тебя понял. Иди и садись рядом, не бойся, я больше не буду…
– Я не боюсь, – просто ответила Нелли. – А посижу вот здесь.
Она присела у краешка стола, все еще настороженная, готовая к отпору.
– Хорошо, – вкрадчиво повторил Юра, – не здесь, а где тогда?
– Не знаю, – быстро ответила Нелли. – Сюда тебе больше приезжать нельзя.
– Это еще почему? – Юра встревоженно взглянул на нее.