Нестор
– Пока что ясно одно: отсюда мы его выкрасть не сможем,– после долгого молчания сказал Васадзе. – Но можно попытаться во время конвоирования.
– Даже если их будет пятеро,– подхватил Зервас.– Нас четверо, неожиданно нападем, четверых убираем сразу, и пока пятый что-то поймет, уберем и его.
Васадзе не отрывал взгляд от окна, Иосава могли вывести в любую минуту.
– Тут есть сложности. Мы не можем разгуливать по городу с винтовками и револьверами. Но даже если мы сможем незаметно вынести оружие, тогда надо устраивать засаду и там поджидать, а мы не знаем города и не знаем, куда его поведут, в какую сторону.
Васадзе посмотрел на Ревишвили и Ожилаури и добавил:
– И, честно говоря, я не уверен, что Фома и Тедо смогут в кого-нибудь выстрелить.
Фома промолчал, а Тедо расправил плечи.
– Я смогу. Дед водил меня на охоту. А он знаешь какой был… Как-то раз, во время кавказской войны…
– Э-э-э! – перебил его Васадзе.– Вот нам бы твоего деда. Это же не охота, тут в людей стрелять надо, в живых, которые ничего лично тебе плохого не сделали, они даже не враги, просто выполняют приказ.
– Но ты же стрелял вчера! – воскликнул обиженный Ожилаури.
– Я привык. Я стреляю в людей уже полгода. – Махнул рукой Нико. Он поймал удивленный взгляд друзей и добавил: – Я же военный, меня этому учили.
– Я могу стрелять с двух рук,– сказал Зервас.– Справимся.
– И ни в кого не попадешь.
– Почему это?
– Да потому что у твоих револьверов разный вес, разный калибр и отдача разная. Все твои выстрелы пойдут веером, в разные стороны. Если стрелять с двух рук, тогда револьверы должны быть равновеликие, одной марки. Для них и патроны легче доставать.
Зервас не поверил.
– Попаду, вот увидишь.
Они еще ничего не придумали, как вдруг следящий за штабом Фома воскликнул:
– Боже, неужели это Сандро?! Посмотрите, его выводят!
Все бросились к окну. На противоположной стороне улицы солдаты выводили и ставили в ряд троих арестованных. Пока их вязали между собой, Сандро можно было хорошо рассмотреть. Объяснениям студента-железнодорожника явно не поверили. Он был избит. Кровоподтек под глазом, губы разбиты. Наверное, только сейчас, а не во время боя, где они врага практически и не видели, стало страшно. Только сейчас, увидев избитого товарища, они почувствовали, что идет война, что жалеть никого не будут и, возможно, завтра, а то и сегодня одного из них расстреляют.
Васадзе отошел от окна и проверил револьвер за спиной.
– Надо торопиться. Посмотрим, куда их отведут. Котэ, револьвер за спину – и пошли. А вы следите за штабом.
– Я с вами,– заявил Ожилаури.
– Тогда вот тебе револьвер Самойлова. – Васадзе достал оружие из вещмешка и осмотрел его.
Там было три пробитых гильзы, бедный Самойлов успел выстрелить только три раза. Васадзе достал патроны, зарядил и отдал револьвер Тедо.
– Просто метишься и стреляешь.
– Они пошли,– сказал Фома.
Ребята посмотрели, в какую сторону повели арестованных, и бросились из дома.
Конвойных было трое. Один впереди, один сзади и один сбоку. Преследователей тоже было трое. Они разошлись по разным сторонам улицы и, немного отстав, сопровождали пленников. Избитый Иосава, повязанный между такими же товарищами по несчастью, украдкой озирался в надежде увидеть друзей или хотя бы заметить сочувствие в лицах прохожих. Сочувствия не было, на них никто особо и не смотрел. Не было и товарищей. Сердце еще больше щемило от мысли, что они уже далеко. Болело не избитое лицо – болело внутри. Так глупо попасться. Естественно, ему никто не поверил. Только посмеялись над его фантазиями. Потом избили, пытаясь узнать, с какой целью он остался в городе и кто ему помогает. Расстрелять хотели сегодня же, но решили немного повременить, судя по документу, это не простой лазутчик, а рангом повыше. Еще помучить, может, вызнают что, а нет – так расстрелять всегда успеется, может, уже завтра.
Зервас посмотрел на часы – шесть вечера. До темноты еще четыре часа. Может, сейчас и наброситься на конвойных? Правда, прохожих много, но они не помеха, при первых же выстрелах сразу разбегутся. Он, не торопясь, наискосок пересек улицу и приблизился к Васадзе.
– Их всего трое, давай сейчас.
– У нас никакого плана. Куда мы потом, средь бела дня? Со всем городом воевать?
– Спрячемся в переулках, доберемся до нашего дома, там отсидимся до ночи и уйдем из города.
«Это не операция, это самоубийственная авантюра,– с тоской думал Васадзе. – Тут все улицы и переулки просматриваются насквозь, как мы доберемся? А потом они обыщут каждый дом, каждый закуток. До ночи мы не успеем уйти. Но и другого такого момента может не быть. С тремя они справятся, а спрячут Сандро за кирпичными стенами – и до него уже не добраться. Как это сложно – принимать решение быстро, на ходу, к тому же когда от этого зависит твоя жизнь и жизнь твоих друзей».
– Ладно. Но мы смертельно рискуем. Я беру на себя переднего и того, что сбоку. Ты – заднего. Стреляй сразу, не раздумывай, иначе вообще не сможешь. Тедо пусть страхует, он все равно не выстрелит. И сразу бежим в правый переулок, там огороды.
– А те двое?
– Черт с ними! Пусть сами выкручиваются.
Зервас только махнул головой и занес вдруг обмякшую руку за спину. Васадзе махнул Ожилаури, чтоб он был наготове, и ускорил шаг. За ним не отставал Зервас. Пять шагов отделяло Васадзе от ничего не подозревавшего заднего конвоира, как вдруг кто-то громко сказал:
– Сзади!
Васадзе и Зервас резко обернулись. Это был Ожилаури.
– Сзади,– уже тише сказал он.
Только сейчас они заметили, что сзади надвигался отряд солдат. Под командой офицера они мерно шагали и вскоре поравнялись с арестантами.
– Раз, раз! – отсчитывал командир, и, не обратив внимания на застывших молодых людей, отряд прошел мимо. В присутствии бойцов Народной армии подтянулись и конвойные, подтолкнули арестованных и ускорили шаг. Вскоре все уперлись в желтую стену казенного дома. Разъяснений не требовалось – это была городская тюрьма. Ворота распахнулись и проглотили всех – и отряд, и пленников, и конвойных. Напряжение схлынуло, осталась безнадежная усталость. Иосава спасти было невозможно.
Встревоженный Ревишвили наконец дождался друзей. По их лицам он сразу понял, что все плохо.
Начинались сумерки. В голову ничего не шло. Любой план, любое предложение рушились из-за невозможности их осуществления. Что могли сделать четверо молодых неопытных людей в незнакомом вооруженном городе?
– Ляля пришла,– сказал караулящий у окна Ожилаури. Девушка с корзинкой в руках украдкой поглядывала на особняк. Тедо сделал ей незаметный для посторонних глаз знак и встретил у черного хода.
– У меня для вас хорошая новость,– выкладывая еду, невесело сказала Ляля. – Ночью у нефтяных складов Нобеля будет грузиться пароход. Он пойдет вниз по реке.
Эта хорошая новость не очень обрадовала друзей. Не хотелось мириться с потерей Сандро.
– Мы его не бросим,– неуверенно сказал Зервас. Все промолчали. Желание побыстрей отсюда убраться и стыд за брошенного друга отчаянно боролись друг с другом.
– Ва-а! – воскликнул Ожилаури.– Что же можно сделать? Как вытащить его из тюрьмы?
– Осталось одно,– сказал Васадзе. – Теперь мы знаем, где он, нужно устроить засаду и дождаться, когда его оттуда выведут – или на допрос, или на расстрел. И тогда, если все сложится, отбить. Но если его будут допрашивать прямо в тюрьме и там же расстреляют, то мы даже не узнаем, когда это произошло.
При последнем слове Фома поморщился.
– Есть еще один вариант,– сказал он. Васадзе с сомнением, а Зервас – с надеждой посмотрели на него.
– Нужно подкупить охранников!– выпалил он и тут же сам себя опровергнул:– Но ничего не получится. Подкупать нечем. Даже если мы соберем все, что у нас есть, этого не хватит.
– Да и знать надо, кому давать,– добавил Ожилаури.
В красивом особняке купца Ревякина повисла тишина. С наступлением ночи смолки шум улицы. В темноте и безмолвии прозвучал почти шепот Ляли:
– Я знаю в тюрьме одного страшного человека.
Она сидела на полу, прижимаясь к Тедо, и при этих словах дрожь прошла по ее телу. Сказанные в темноте слова и страх в них передались друзьям.
– И кто этот страшный человек? – спросил Ожилаури.
Было видно, как девушке не хотелось говорить, она сделала над собой усилие.
– Возьмите меня с собой! В Батуми! Тедо рассказывал. Там море, пальмы. Я не помешаю вам. Мне надо в Батуми, я не хочу здесь оставаться!– вдруг воскликнула она.
Такого перехода никто не ожидал. В растерянности попытались было ее отговорить, успокоить, тема разговора сменилась, но Зервас напомнил:
– Кто этот человек?
– Долгополов,– брезгливо сказала она.– Он помощник начальника тюрьмы по надзору. Уже давно. Сколько властей сменилось, начальников меняют каждый раз, а он все есть и есть.
– Почему же его не меняют?
– Потому что его все боятся. Он весь каменный, и сердце у него каменное. И он душегуб,– Ляля говорила отрывисто. – Только я знаю, скольких ребят он погубил.
– Ты знаешь, а ни полиция, никто не знает? – не поверил Фома.
– Еще мама Зоя. Я когда к ней пришла, совсем дурочка была, многого не то что не знала – даже не представляла, что такое бывает. Это она мне потом все растолковала. Долгополов уже давно, лет двадцать, служит в тюрьме.
Для простой девчонки из Безенчука Ляля говорила складно и толково, она не стыдилась своей прошлой жизни, это была просто работа, как другие работают на фабрике или в какой-то конторе, поэтому рассказ у нее получался естественным, без ложного стыда и кокетства.
– Впервые я его увидела года два назад, тогда я только начала работать у мамы Зои. Она содержала дом свиданий в девяносто шестом квартале, это на окраине города, и была добра ко мне, оберегала и вначале даже сама подбирала мне клиентов, чтоб не обижали. В моем поселке все было просто. Работали, напивались, дрались с деревенскими, прижимали девок где попало. Здесь оказалось все намного сложнее. Здешняя публика зарабатывала в разы больше, пила не самогон дешевый, а чаще все шампанское или водку шустовскую, если дрались, то часто и на ножах, и подкараулить в темноте могли, убить по-подлому. А женщин любили совсем уж не просто, а все с выдумками какими-то. Так вот, Долгополов – это человек, у которого жизнь спрятана под землей, в яме, и развлечения у него темные, грязные.
Как-то мама Зоя отправила со мной молодого парнишку, наверное, моего возраста, лет семнадцати, и говорит мне в ухо:
– В номере тебя ждут, что скажут, выполняй беспрекословно.
Я особенно и не удивилась, к нам часто приходили по-тихому, с черного хода, чтоб никто не увидел. Мы поднялись, и в комнате нас действительно поджидал господин, уже в возрасте, лет пятидесяти или больше. Не очень высокий и такой крепенький, как камушек, с сильными длинными руками и лицом жестким, неулыбчивым. Я сначала подумала, что они со мной вдвоем развлекаться будут, даже прикинула, что и заработок двойной, а мужик этот, каменный, говорит, даже не говорит – приказывает:
– Как тебя звать, девица? Лялечка? Садись вот тут, у окна, шторки задвинь поплотнее и смотри, как мы тут кувыркаться будем. Только смотри обязательно и не говори ничего.
Говорит вроде ласково, а звучит как приказ, которого не ослушаешься. Мальчик жмется у двери и очень тихо, вот-вот расплачется, спрашивает:
– Вукол Ермолаевич, а она здесь зачем? Пусть уйдет или хотя бы за ширмой посидит.
– А ты, – отвечает тот,– Сева, на нее внимания не обращай, как будто и нет ее здесь. Раздевайся, милый. Она никому ничего не скажет.
И так ласково на меня посмотрел, что у меня язык провалился, и смогла только еле кивнуть. Сам он тоже разделся и повалил мальчишку в постель. Я не буду рассказывать, что он делал с этим мальчиком, это ужасно. Он его буквально ломал и посматривал на меня, вижу ли я все. В глазах бедного Севы стояли слезы – толи боли, толи унижения. Не знаю. Когда мы уходили, он был страшно бледен и еле стоял на ногах. Мама Зоя щедро заплатила мне, в три раза больше, чем обычно, и, конечно, главным условием было, чтобы я молчала. Она сказала, что господин Долгополов – очень важный и щедрый человек, что практически он хозяин тюремных застенков и что врагов у него нет— живых. Их находят в реке или вовсе не находят. Но есть у него и свои слабости, такие, как сегодня. А на мальчиков не надо обращать внимания, они сами приходят, никто их не заставляет. Но, видимо, все-таки заставляли, потому что некоторые, кто встречался с Долгополовым, вскоре умирали. Сева приходил к нам еще пару раз, а потом повесился на чердаке сиротского дома своей тетки Казанской. Потом у него был другой мальчик, Петя, тот был немного постарше. Вскоре он записался в армию, только чтоб от Долгополова подальше, и его отправили на фронт. Он скоро погиб. Я видела, как его хоронили, он из дворян был, и его гроб привезли домой. Потом было еще двое. Одного зарезали, но убийцу не сыскали, а второй вовсе пропал, его и тела не нашли. Я присутствовала на всех его тайных встречах, ему нравилось, чтоб я смотрела, что он вытворяет с этими мальчишками, но меня он ни разу не тронул. Как он находил этих ребят, чем пугал, как принуждал к такому греху, я не знаю. Но, видимо, он и маму Зою чем-то держал на поводу, а может, платил слишком хорошо, потому что она его всегда оправдывала, покрывала. А когда я обратила ее внимание на смерти ребят, она меня еще и припугнула: хочешь жить, говорит, свои соображения держи при себе. А когда нас закрыли, да и всех на нашей улице, я его больше не видела. Но и большевики его не тронули, как работал в тюрьме, так и остался. Уверена – он и сейчас там.
Ляля замолчала.
Тишину нарушил Васадзе. Он неуверенно спросил:
– Он их ломал. Пытал, что ли?
Безудержный хохот сотряс дом Ревякина.
– Тише, тише! – затыкали они друг другу рот и, глядя на недоумевающего Нико, гоготали пуще прежнего.
– Да мужеложец этот Долгополов. Педераст,– отсмеявшись, объяснили ему товарищи.
– А, ну, теперь понятно,– сказал смущенный Васадзе, хотя очень смутно представлял, что это такое, а «педераст» считал просто отвлеченным ругательным словом.
– Это вам как-то поможет? – видя развеселившихся друзей, спросила Ляля.
– Еще как поможет, Ляля, дорогая! – радостно воскликнул Ожилаури.– Знаю я этих гавриков, знаю, чего боятся.
Как недавно Васадзе, теперь Тедо поймал удивленный взгляд друзей и тут же разъяснил:
– По судебным делам проходили. Это же 516 статья уложения о наказаниях,– блеснул он своими познаниями. – До восьми лет. Если б об этом узнали и засудили, сидеть ему в своей же тюрьме, и тогда уж его там ломали бы.
– Ну, теперь уж его никто не засудит,– сказал Ревишвили.– Нам-то какая от этого польза?
– Больше всего люди, уличенные в содомском грехе, боятся огласки. Особенно если это должностные лица. Людям богемы, там всяким поэтам-декадентам, художникам, это реклама, а для чиновника – хуже смерти. К тому же с несовершеннолетними, да с детьми знатных семей, да по принуждению, да еще с подозрительными смертельными исходами. Да его камнями закидают. С ним и без суда расправятся.
Ожилаури почувствовал себя Стасовым или Таганцевым, вдохновение захлестывало. Оказалось, что время, проведенное в стенах университета, было потеряно не зря и не заслонилось карточным столом Одинокова.
Ляля поняла это по-своему – она испугалась.
– Я не пойду в суд, мне никак нельзя.
– Успокойся, милая. – Тедо прижал ее к себе. – Тебе никуда идти не надо. С подлецами надо воевать их же оружием, и называется оно «шантаж». Ты мне расскажи лучше подробней, с кем он встречался у мамы Зои, где сама мама Зоя, где живет Долгополов, с кем, а уж остальное сделаю я сам. Ляля, ты поможешь спасти Сандро. И я возьму тебя в Батуми, так что не забудь рассказать, как нам добраться до складов Нобеля. Мы сегодня отбываем.
Девушка крепче прижалась к Тедо.
– Меня зовут Варвара. Варя,– сказала она. – Клянусь, я вам не помешаю.
10
Помощник начальника тюрьмы по надзору жил недалеко от железной дороги, почти на углу Мещанской и Петровской улиц, рядом с церковью Петра и Павла. Дом, добротный, бревенчатый, с каменным цоколем, окружен был забором с врезанной калиткой, на улицу выходило аж шесть окон. Были у Долгополова жена и взрослые дети, которые жили в этом же доме. Крепкая семья, с достатком и уважением. Главу семьи соседи побаивались из-за тяжелого характера, места службы, должности и еще из-за какой-то неосознанной угрозы, исходящей от него.
Ночного освещения не было и в былые времена, только луна мертвенно-бледно подсвечивала улицу и дома на ней. Громкий стук в калитку вывел из дремоты Вукола Ермолаевича. Он пришел недавно и еще не ложился, плотно поужинал и задержался за столом, размышляя о частых сменах власти, что никак не способствовало его самоуверенности и материальному благосостоянию. Не успеешь подстроиться под одних, как приходят другие. Уголовников выпускают, а тюрьму вместо них заполняют политическими противниками, с которых и взять нечего и которых не особенно прогнешь. Каждый такой нежданный стук пугал его, слишком много страшных тайн хранила его душа, и он боялся, что когда-то это выйдет на свет божий. Долгополов встревожился, взглянул на часы с кукушкой – полночь, плохое время. Кто это может быть?
– Открывайте, распоряжение из штаба! – уверенно крикнули с улицы.
Долгополов удивился – какое у штаба может быть к нему дело? – но все же успокоился, разогнал по комнатам выглянувших было домочадцев – ко мне это – и пошел открывать калитку.
Молодой черноусый парень бодро и не понижая голоса спросил:
– Вукол Ермолаевич Долгополов? – и, получив утвердительный ответ, продолжил:– Вам устный приказ из штаба.
– Да что ж ты кричишь так?—Он бросил взгляд на улицу. – Пройдем в дом.
Они прошли в комнату, которая по размерам больше напоминала залу, и Ожилаури быстро осмотрел ее. Небедная обстановка, массивный стол в середине, заставленный фаянсом и хрустальными графинчиками резной буфет, комоды под ажурными скатерками, добротные стулья, цветы на подоконнике и образа с лампадкой в углу.
«Неплохо, неплохо»,– подумал Тедо, взглянул на настенные часы и с большим интересом посмотрел на хозяина, надо было понять, что это за человек, и выработать тактику поведения с ним. В университете только-только начали преподавать судебную психологию, и из того немногого, что он успел запомнить, было: если хочешь чего-то добиться от оппонента, загляни ему в душу, затронь ее, а потом лепи, что тебе надо. И если маркиз де Сад призывал, добиваясь женщины, обращаться к ее страстям, то, подчиняя себе преступника, надо обращаться к его страхам. Предварительный образ обрисовала Ляля, нет, уже Варя, и теперь, встретив принуждающий к подчинению взгляд Долгополова, Ожилаури пришел к выводу, что перед ним должностное лицо, сросшееся с криминальным миром. Такое бывает у людей, долгое время пользующихся неограниченной властью в закрытых сообществах. Они правят, манипулируя уголовными понятиями, но в обществе вынуждены подчиняться общепринятому моральному кодексу. Отсюда и раздвоение: семья для общества и мальчики вне морали.
– Говори, что за приказ такой, который нельзя доверить бумаге? – грозно спросил Долгополов.
Знакомый с криминальным миром Ожилаури держался от него на расстоянии и слова подбирал осторожные, правильные. Он вспомнил, как вели себя надзиратели сыскной полиции с господами, уважаемыми гражданами, и решил придерживаться их метода. Он обошел по кругу и встал таким образом, чтоб между ними оказался стол. Ожилаури выдвинул стул и тоже самое предложил Долгополову.
– Вы присаживайтесь, у нас будет разговор, который, надеюсь, приведет к обоюдному согласию.
Гнев, страх, растерянность одновременно оглушили Долгополова и привели его в секундное замешательство. Но он моментально взял себя в руки, надо разобраться с этим наглецом.
– Ты кто такой, чтоб распоряжаться в моем доме? Кто тебя послал? Да я тебе, суке, печень вырву! —властным голосом рыкнул Вукол Ермолаевич.
– Главное, не содомируйте меня,– глядя в глаза Долгополову, сказал Тедо.
Видимо, Ожилаури попал в нужное место – Долгополов как будто ударился о стену, отшатнулся. Все остальные чувства перекрыл страх – вот она, расплата. Мысли замельтешили: что он знает, знает ли, от кого, может, просто пытается запугать, вымогатель?
– Кто ты, что разговариваешь так со мной?
– Вам не надо знать, кто мы,– Ожилаури сделал ударение на последнем слове. – Вы нас не знаете и, если выполните нашу просьбу, никогда не узнаете. Присаживайтесь.
Долгополов заколебался, но все же выдвинул стул и сел напротив тоже севшего Ожилаури.
– Вукол Ермолаевич, мы знаем о вас много, но я не хочу осквернять ваше жилище перечислением всех ваших темных делишек, поэтому мы можем разойтись мирно и без последствий для вас. Для этого вы должны для начала выслушать меня.
Ожилаури замер, если Долгополов пойдет на переговоры, значит, косвенно признает свои преступления. Надзиратель молчал, он думал и все больше приходил к заключению, что это просто наглый жулик, скорее всего, один, который где-то что-то услышал и теперь попытается сорвать с него денег.
– Я не знаю, о каких делишках ты говоришь, но мне интересно послушать, какие аппетиты разыгрались в твоей дурацкой башке.
Ожилаури вздохнул, он пропустил оскорбление мимо ушей, главное начиналось сейчас.
– Ну, послушайте,– Ожилаури начал говорить четко и сухо, как на судебном заседании, никакой снисходительности в голосе. – Просьба заключается в следующем. Сегодня в подведомственное вам заведение в шесть часов двадцать минут вечера привели арестованных, среди которых есть некто Уве Карлович Веснянен. Вы должны сейчас же, в течение одного часа, без шума и уведомления вышестоящего начальства вывести его и сдать в наши руки, живого и без травм. Взамен мы гарантируем, – Ожилаури выдержал паузу,– не оглашать причин, по которым повесился дворянский сын Севастьян Казанский, семнадцати лет от роду, ушел на фронт и там погиб купеческий сын Петр Афанасьев, девятнадцати лет от роду, был зарезан…
– Это все ложь! – воскликнул побледневший Долгополов. – Это клевета! Вы возводите на меня напраслину без доказательств, по подлому навету!
Ожилаури бросил взгляд на часы, встал, подошел к окошку, отодвинул занавеску и посмотрел на улицу. Затем вернулся к столу и сел. Он был доволен, надзиратель пойдет на сделку, он чувствовал это.
– Ну, что вы так всполошились, Вукол Ермолаевич? Вы же знаете, что это правда. И доказательства у нас есть, но мы не пойдем с ними в суд, просто завтра, пардон, уже сегодня, весь город будет знать о ваших…э-э-э, предпочтениях. И родственники погибших молодых ребят, и даже подполковник Каппель, а он, насколько я знаю, человек чести. Расплаты вам не избежать, и семье вашей не жить в этом прекрасном доме. Зато, исполнив нашу просьбу, мы удалимся из этого города, и вы не услышите о нас никогда. Обещаю вам.
«Этого надо убить, прямо сейчас», – лихорадочно думал Долгополов, но кто ему сказал, откуда он знает, ведь нет свидетелей? Зоя уехала из Сызрани, как только большевики закрыли бордели, кто остался? Лицо Долгополова просветлело, ну, конечно, девчонка эта – Ляля! Змея, значит, она в городе где-то. Ну что ж, о ней он позаботится, а пока надо разобраться с этим поганцем. Долгополов бросил взгляд на витую вешалку, где висел ремень с револьвером. Внимательно наблюдавший за ним Ожилаури заметил эту перемену, что-то задумал господин надзиратель, пора выпускать козыри. На всякий случай он опустил руку в карман пиджака и нащупал рукоять нагана.
– Я вас понимаю. Вы, наверное, думаете, что я какой-то прохвост, заговорщик, что легче меня убрать – и делу конец. Но ведь я уже намекнул вам, что я не один. Выгляньте на улицу.
Ожилаури встал и подошел к окошку, за ним последовал и Долгополов. Вукол Ермолаевич открыл окно, высунул голову и осмотрел только что пустынную улицу. Теперь она не была столь пустынной. Прямо напротив него, прислонившись к стене, стоял человек, рядом с калиткой его дома – еще один, а чуть поодаль, на углу, еще один. Возможно, есть еще, но их он не разглядел. Зато хорошо было видно, что все вооружены, лунный свет играл на стволах винтовок. Их тут целая шайка. Это меняло дело.
– Если со мной что-то случится, если вы поднимете тревогу или подадите знак, мы не просто ославим вас, но и вырежем всю вашу гнилую семью,– добавил в риторику жесткости Ожилаури, теперь можно немного и припугнуть.– А теперь— за дело. Несколько человек я оставлю здесь, если через час они не получат условного знака, мы выпотрошим ваш дом. Ну и вас, конечно, прикончим, если этого горожане не сделают.
***
Васадзе достал часы и в лунном свете рассмотрел циферблат, пора им выходить, надо торопиться, сейчас самые короткие ночи, а с рассветом и пароход отчалит. Тедо выглянул в окно, значит, все нормально, Долгополов пошел на переговоры. Они встали на заранее обозначенные места. Что может пойти не так? Вроде все предусмотрели. Варвару отправили в гостиницу собирать свои вещи, а сами, прячась в тени домов, добрались до Успенской церкви, нашли оружие и также тайком добрались до дома Долгополова. Ожилаури смело забарабанил в дверь надзирателя. Осталось ждать. Если через пять минут Тедо не выглянет снова, надо врываться и выручать его. Но окно открылось, и оттуда высунулась голова хозяина дома, а еще через десять минут открылась калитка и на улицу вышли Долгополов и Ожилаури.