ПАНАРИОН В СТИХАХ. Размышления нерусского о русском в лирическом исполнении

Вдруг неподалеку прозвучал выстрел. Каким-то неведомым боковым зрением я немного зацепил начало «Веселых стартов», или городского марафона. В общем-с, не знаю, что конкретно это было, но что-то очень массовое. И тут до меня дошло, что меня установили на набережной. Ну да, где же еще! Почти как Петра Церетели в Москве! Да, набережная – это ведь лицо города, а лицо неизменно должно быть свежим и подтянутым. Поэтому, видимо, градоначальники так пристрастны к этим массовым спортивным мероприятия. Главное, чтобы у населения такие мероприятия для годовой отчетности ассоциировались со здоровьем, не ровным от радости пульсом и приятной усталостью на финише. Ну, чтобы не оставалось сил для того, чтобы кропать жалобы на чиновничьи упущения, которые связаны уже не с «лицом», а другими местами города, ну, или на то, чтобы халтурить и варганить всякие там неудачные мадригальчики.

Я должен радоваться. Сегодня же Первое июня, День детей. Это и правда прекраснейший день. Вне зависимости от того, чем занимаются наши радетели-чиновники, этот День не перестает быть Днем детей. Хотя будь я большим чиновником, а не куском камня, я бы издал указ о том, чтобы считать День детей Днем, который никогда не заканчивается. Это день рождения чего-то прекрасного, что никогда не должно померкнуть – и никогда не померкнет! Не нужны нам другие памятные даты! Думаю, если бы все мы помнили этот один-единственный день, причем всегда, не прекращая думать о нем ни на минуту, отдавая ему все наши лучшие чувства и помыслы, то, думаю, жизнь у нас наладилась бы сама собой, и отпала бы всякая необходимость во всех других законах, ограничениях и памятниках. Прошлое, настоящее и будущее сошлись бы воедино, и расщепленная, потерянная душа обрела бы долгожданный покой и не тревожила бы тех, кто уже давно оставил этот свет. Да, одна-единственная мысль о наших детях способна разрешить все наши многовековые затруднения. А так, мы много думаем, но все не о том, о чем нужно. Если бы все человечество думало о детях, то человек не желал бы жить в раю. Рай утратил бы религиозный смысл, он стал бы потертой повседневностью, не чем-то, назойливо требующим постоянного напряжения душевных сил, зачастую бессмысленного, а чем-то легким и приятным, растекающимся теплом по телу, когда ты знаешь, что главные вопросы решены, а все остальное – мелочи. Наверное, концепция Иисуса, как «сына божьего», тоже об этом. Но она не была чем-то новым, а всего лишь – напоминанием. Да, своеобразный такой памятник детям, которые всегда рождаются по божьей воле. Однако же его распяли и превратили в символ противоположный: смерти и страдания. Почему так происходит? Почему дорога в ад вымощена наилучшими намерениями? Вот тротуар на набережной вымощен из наилучших побуждений, но ведь не скажешь, что тротуар ведет нас незаметно в ад? Ведь нет же? Почему я всегда скатываюсь в эти псевдоинтеллектуальные пошлости? Зачем мне всегда нужно все переворачивать, чтобы казаться умнее, чем я есть на самом деле? Почему бы мне не помолчать и не послушать самих детей?

Да, неподдельно счастливые лица детей внушали надежду. Ребенок всегда прекрасен. Чистый, наивный, неиспорченный сгусток энергии, откликающийся на все эфирное, незатейливое и незамысловатое. Эта простота, право, – от бога. Никакого умысла, никакого второго дна. Кристально чистая, хрустальная нежность сосуда, в котором перламутром переливаются солнечные лучи, и ветер насвистывает свою музыку. Да, я люблю детей, но, кажется, у меня никогда не было этой возможности выразить свои чувства своим детям. Сыну, который продолжил мой род. Да, у меня были любимые сын и дочь. И я очень гордился ими обоими. Он был чист душой и благороден. Она была сущий ангелочек. Он был смел. Она была нежной радостью отца. Недолго я радовался их рождению: начались эти самые Годы великого бедствия, и оба они с матерью были вынуждены укрываться сначала у родственников, которых эта напасть обошла стороной, а затем уж и вовсе перебраться в безопасный край. С тех пор я их не видел, но не проходило и дня, чтобы я о них не думал. Каждый день я о них думал и хранил их чистые образы в своей зияющей душе. До меня доходили новости о том, что у них все хорошо, и что я уже могу гордиться своими детьми, хотя они совсем еще малы. Я же никогда не сомневался в них. Я же был уверен, что божий промысел их не оставит и будет хранить их всегда в самые трудные моменты, благо с матерью им повезло. Да, может, у нас с ней было не все гладко, но для детей лучшей матери нельзя было и желать. Дети всегда накормлены, одеты, обуты и имеют возможность развиваться. Я радовался, когда через родню до меня доходил очередной узынкулак10, пока не произошла одна стычка, из которой меня уже не смог вынести мой верный конь. Но даже и после смерти мой дух не переставал думать о детях. Я был бесплотен, разлит в эфире, бессознателен, но ощущал все, что с ними происходило. Меня не было, но я был. Я был в их мыслях. Возможно, их нереализованные мысли, тех, кому я когда-то так сильно был необходим, и кому не смог помочь, и вызвали меня к жизни через столько столетий? И это вовсе не прихоть, не ухмылка истории, не ее загадочная, граничащая то ли с юродством, то ли с гениальностью насмешливость, а некая закономерность, не доступная даже тем, кто уже предстал перед вечностью? Возможно, есть что-то еще за пределами вечности. Не знаю. Но в прозрачной, безыскусной улыбке моих детей я видел нечто, что не поддавалось никакому определению…

Как все зыбко и непостоянно. Кругом сплошные случайности и недоразумения. Но, пожалуй, единственное недоразумение тут я. Да, история полна казусов. А, может быть, история и есть один большой казус, срывающийся в никуда, постепенно стремящийся к цис-нулю огненный шар, томно разрывающий пространство и время, а мы – аномалии, т.е. люди, то ли люди, то ли памятники, тщетно пытающиеся абсолютно все осмыслить налету и невольно противодействующие естественному ходу событий? Да, мы все – заложники всего и вся. Мы – заложники материала, из которого слеплены «по образу и подобию божию» заложники обстоятельств, заложники эпохи, заложники самого бытия, в конце концов! Да к чему пытаться объять необъятное? Какой в этом смысл? Это игры в беспредел. Детские салочки, удар под дых. Удар, который ты не ждешь, который, однако, приводит тебя в чувства, и у тебя более не возникает ни желания, ни сил заниматься ерундой. Так на тебе ставится солнечная печать, и ты навсегда остаешься в детстве, в солнечном детстве, где все так мило и радужно, где все здорово, и тебя окружают лишь любящие родители и добрые волшебники. Ты навсегда остаешься в этом эвдемоническом и экуменическом детстве, разлитом везде и во всем, – едином знаменателем всего частного, всех дробей и всех делений, которые радостно скачут по строчкам школьных тетрадок. Нам хочется счастья? Нет, нам хочется вернуться в наше беззаботное детство, где нету никакой ответственности. Где наши молодые родители – боги, вращающие этот удивительный мир, по крайне мере, наш маленький, но, при этом, бесконечно огромный, светящийся и переливающийся мир. Ничего не существует вокруг. Есть теплый и уютный дом и всегда на чеку любящие родители. Это ведь и есть потерянный рай. Все веры – коллапсирующая тоска по утраченному и невозвратимому детству, которая разбухает до беспредельного океана, накрывает нас всечасно одиноких, плывущих в холодном и мертвенно-сизом пространстве, ищущих, куда бы убогим примкнуться, где мог бы отдохнуть уставший и обескровленный взгляд, но не находящих абсолютно ничего и ужасающихся этой леденящей, пробирающей до самого нутра безысходности. Но откуда ни возьмись, откуда-то оттуда вдруг пробивается слабый лучик, который пробивается-пробивается, и наконец-таки заполняет собой все пространство и разливается ласковым кустарным коньяком по всей твоей утробе, изъеденной нервной дрожью. Как такое возможно? Так нужно-с. Таков замысел бытия. Такова циклическая природа всего сущего. Человек – ничтожная частица, крохотная корпускула, несущийся в бесконечности кварк и весь этот необъятный хоровод светил в каждой точке несуществующего времени. Время – это категория движения. А я никуда теперь не движусь. Я – само время. Время, ставшее камнем. Камнем, который облепило солнце и безудержно его печет, и печет, и печет.

Самое время подумать о пространстве. Пространство всегда является предметом территориальных претензий. Война и мир. Две верные константы, которые вращают этот потертый мир. Мы все любим вспоминать Актабан Шубырынды, которое все же мне представляется лишь одним эпизодом на территории, к которой я панспермически был привязан, и далеко не самым важным. А вот о русских соседях, которые нас действительно завоевали, как-то скромно умалчивается. Что же тут можно сказать? Я бы пожал плечами, если бы мог. Но все же, я думаю, мне есть что сказать по этому поводу. Так кто ж такие эти «русские», которые, согласно официальной истории, презентовали нам все самое необходимое: водопровод, лампочку Ильича и туалетную бумагу? Конечно, если покопаться глубже в истории, то можно обнаружить, что это не Россия, и шире Европа, научила Азию мочиться стоя, а как раз-таки наоборот: Азия – это учитель, а Европа – ученик. Но я не буду углубляться в канализационные дела, благо наши тузы прилагают максимум усилий к противодействию фальсификации истории и не жалеют на это ни финансовых, ни душевных сил. Бывает так, что противная сторона так же начинает воодушевленно бороться с «фальсификациями», и тут уж начинается бросание друг в друга такими фекалиями, что никакая туалетная бумага не спасает. Все же хочется иногда от скуки докопаться до истины, какой бы она ни была на запах. Однако же ирония зачастую состоит в том, что копаться особо нет необходимости: все лежит на поверхности, но мы упорно отказываемся замечать истину в упор. Наоборот, есть огромное ребяческое желание изваляться как можно сильнее в грязи и извалять в ней другого. Вечное детство стоит над нами в вечном зените. Детство человечества. Но мне, то ли по счастливой случайности, то ли по несчастливой неслучайности, это теперь не грозит. Даже если бы мне захотелось кого-нибудь извалять в грязи и испытать от этого экстаз, я все равно бы этого сделать не смог. Остается сухо и, по возможности, беспристрастно разбирать эти кучи грязи, наваленные другими. И бывает же так, что что-то нет-нет да и найдется?..

Так кто же такие эти «русские»? Я смею утверждать, что мы, азиятцы-туземцы вчерашней империи, и есть эти самые русские, однако не в том ассимилированном смысле, в каком это разумеют русские монархисты или вчерашние комсомольцы. Ассимиляция была, но она мне представляется не такой однозначной. Истина – дама нелицеприятная, и политическими лозунгами ее не удивить. Так вот о русских можно многое узнать из Ремезовской летописи кон. 17 – нач. 18 вв., повествующей нам о том, как атаман Ермак Сибирь басурманскую завоевывал. Победы Ермака удивительно походит на фантастические победы конкистадоров в Америке, и даже портреты в панцирях Ермака и любого конкистадора часто просто невозможно друг от друга отличить – будто бы один и тот же художник выполнял эти заказы по очереди. Но речь – не о том. Справедливости ради надо сказать, что чистый триумф Ермака зиждился не на пустом месте, а на достоверном знании. Прежде чем завоевать Сибирь, атаман год прожил при дворе Кучума, к которому он попал, скрываясь от царя, который хотел повесить казака за его прегрешения. Кучум привязался к казаку, который оказался еще и хорошим кузнецом. Советники хана твердили ему, что ничем хорошим эта филантропия не кончится. Не захотел хан послушать советников, за что и поплатился. В итоге ханство пало. Но сейчас речь не о Сибирском ханстве, а о том, кто же такие эти загадочные «русские». Так вот, кроме храбрости и ума атамана летопись восхваляет и его внешность, который был, как известно, «русским». Например, там же говорится о том, что когда татарин Яныш выудил из реки мертвое тело казака, то «по чертам лица и одежде он легко узнал, что перед ним был русский». Ермак утонул в панцире, а казаки назывались «кайзаками» именно потому, что облачались в панцири: т.е. панцирник – значит казак. Это то, что касается «одежды». А вот такой описывается внешность Ермака: «среднего роста, но сильного телосложения, широкий в плечах, имел плоское благообразное лицо, черную бороду, черные слегка вьющиеся волосы и обладал острым взглядом». Такова типичная внешность русских, которые обеспечили приращение Московии Сибирью. Это ведь внешность любого казаха-степняка. Также у того же Льва Толстого можно почитать о том, что сами казаки не называли себя «русскими», говорили «по-татарски» между собой, и отделяли себя от крестьянского населения, называя последних «шаповалами». Так кого же, господа монархисты и коммунисты, считать «настоящими русскими»? Согласитесь, что имя «русский» – понятие многослойное. Я бы даже сказал – многопанцирное. Для справки – у Ермака имелось два панциря. Вот я смею утверждать, что русские – это татары, сменившие религию и место службы, но оставшиеся верными своим степным корням. И я попытаюсь это доказать. Кстати, обладателем такой же «монгольской» внешности был и Илья Муромец. Но все – по порядку.

Итак, Петрос Первый, кстати, по маме Нарышкин, потомок крымского татарина Нарыша, и заварил всю эту историческую кашу. По отцу Петр был Романов, чьи предки также, по мнению многих историков, относились к татарам. Иван Калита, знаковая фигура в официальной российской истории, был Чингизидом: его имя было Кули, или Кулхан. Одним из историков, которого стоит, при этом, отметить, был Теофил Лапинский, польский дворянин, участвовавший в Кавказской войне 19 века на стороне Кавказа. Так вот, этот милейший, ну, для российской науки вовсе таковым не являвшийся ни тогда, ни сейчас, но, тем не менее, очевидец событий оставил убедительные исторические и этнографические заметки о тех тревожных временах, в горниле которых ковались российская история и ее новейшая идентичность. Так вот, если коротко, Лапинский со ссылкой на другого знаменитого ученого поляка Духинского утверждал, что «русские не славяне», а «смесь финнов и татар», которые переняли язык «настоящих русских», т.е. украинцев, вместе с религией, при этом особой строгости в ее соблюдении не проявляли. Русские приняли христианство лишь «внешне». Так вот, все это произошло лишь в «прошлом веке», т.е. в веке 18. Это не укладывается в официальную историю, хотя и подтверждается историческими событиями. Впору и памятник в Новгороде сносить, но смета выполнена, и с гастарбайтерами уже расплатились, так что назад дороги нет. «Позади Москва»! Так вот, Лапинский и Духинский не единственные такие эксцентрики от истории. О том же говорил уже упомянутый Руссо. О духе Аттилы, Чингизхана и Тамерлана, пробуждавшемся в Московии в 19 веке, писал и великий польский поэт Адам Мицкевич. А поэт ведь – это всегда, как минимум, на половину пророк. Да что там говорить, огромное число русских дворян в свое время были выходцами из Польши, но это не значит, что они были «настоящими поляками», ведь формирование наций к 19 веку еще не завершилось, ну, по крайней мере, в Восточной Европе, однако, тем не менее, России и Польше особо делить нечего, и у них гораздо больше общего, чем может показаться. Например, Гоголь Николай Васильевич. Что же касается «настоящих поляков», или ляхов, то тут принадлежность опять же означает религию, ибо «ляхами» обозначались католики. И тут религия не смогла поспособствовать миру и добрососедству. По иронии судьбы руководства этих государств сегодня чуть ли не враги. Истина порой перетекает в свою противоположность. В 1863 году в журнале Санкт-Петербурга был опубликован закон, в котором говорилось, что те, кто утверждает, что поляки и русские не могут являться едиными, исходя из общности происхождения, характера цивилизации и исторических традиций, как славяне, являются врагами как поляков, так и русских. Ну, конечно же, не являются русские и поляки славянами, но ничего не поделаешь – политика! И эту подмену понятий непрофессионалу очень сложно заметить. Так вот, вернемся собственно к Романовым. Истории печально известен указ немки Екатерины II, в котором черным по белому было велено: «Сочинить такую историю России, где бы родословная династия Романовых выводилась не от татар Орды, а от князей Киевской Руси…» Вот те раз! Одним росчерком пера отменялась одна история и утверждалась другая, конъюнктурно необходимая. Говорят также, что сама Екатерина создала эскиз костюма, который был назван «древнерусским», но это отдельная история. Конечно же, одного росчерка пера было недостаточно. Нужен был целый арсенал мер, который бы позволил из татар сделать русских, т.е. европейцев. Нужен был язык, на котором бы заговорило население новоиспеченных русских. Тут подвернулись Тредиаковский, Кантемир и многие другие, поспособствовавшие рождению нового языка. Кстати, вышеперечисленные имена – это «вчерашние» татары, которые «сегодня» стали русскими, т.е. сменившими веру магометанскую на православную. Возможно, что первые зачатки этих процессов появились еще в веках 13—14, когда на Московию постепенно стало проникать христианство, по утверждению европейских ученых, но именно при Екатерине началась полномасштабная христианизация и, соответственно, русификация местного населения. При этом подчеркивается, что само христианство принесли не столько славянские поселенцы, а поселенцы из русских варягов, славянизировавшихся во время длительного пребывания в Новгороде на Днепре и на Днестре. Первыми христианами в 13 веке стали суздальцы, а более широко христианство проникло в ханства Сибири, Казани и Астрахани лишь во второй половине 16 века. И при чем тут казахи? Да при том. Так вот, у того же Духинского можно встретить замечание о том, что в 16—17 веках казаки затормозили процесс объединения славян-«арийцев» Днепра с «арийцами» Западной Европы, и т.к. казаки подчинили Малороссию, или «настоящих русских», т.е. украинцев, то сложилось ложное представление о том, что казаки представляли интересы славян. Но считать так является большой ошибкой, говорит поляк. По его мнению, казаки – не «арийцы», а «туранцы» -черкесы; прямые традиции казаков Дона указывают на их татарские корни, хотя язык у них славянский; а «лексика и грамматика лишь вводят в заблуждение». Как видно из этого краткого экскурса, татары не заботились о правильности выбора религии и, соответственно, языка. Ведь «бог – один». Однако ж это лирика – тайных пружин истории нам все равно не узнать. Итак, Екатерина очень жестко проводила новую политику. Мирабо как-то посмел возразить: «Les Russes ne sont pas europeens qu’en suite d’une definition declaratoire de leur souveraine», т.е. «Русские не стали европейцами только потому, что так решила их царица». На это Екатерина ответила так: «Мирабо заслуживает не одной, а множества виселиц». Вот это поворот! Как же тут не вспомнить о «фальсификациях истории»? Да, история – большая головоломка. В буквальном смысле. В борьбе за историю московиты проиграли. Последняя известная тугра, т.е. мусульманская печать, Московии – это тугра Ивана и Петра Алексеевичей 1695 года. А кириллицу, которая «лишь вводит в заблуждение», в Московии ввел все тот же Petros Первый.

Ну, и пекло… Чувствуешь себя анчаром, или «древом яда». А, народ все веселится…

Вот от этих исторических данных, думаю, можно переходить и к более широким философическим обобщениям. И все же кто такие эти казаки, прочно связавшие русских, или русин, которых Духинский наименовал «смесью древних крестьян, или смердов, варяжских русских князей и московских поселенцев, пришедших на Днепр после разрушения их страны татарами», и собственно московитов, основную часть которых составляли финно-угорские народы? На этот непраздный вопрос нам может дать ответ другая полька, мадам Северин Духинска. Так вот она говорила: «Русины есть исключительно славяне, казаки же славяне лишь в малой степени, изначально они таковыми не являлись. Первородные казаки – ветвь киргиз-кайсаков, которые еще живут в губерниях Астрахани и Центральной Азии, которые в средние века жили на побережье Азова и Черного моря вплоть до устья Днестра. Киргизы, то же самое, что и черкесы, или казаки Дона и Жаика (Урала) в 15 и 16 веках были подчинены Московией. Их братья на Днепре добровольно присягнули Польше и приняли язык русинов, но сохранили свой образ жизни кочевников и не смешивали свою туранскую кровь со славянами-русинами; я даже могу сказать, что, хотя казаки Малороссии и сыграли почетную роль в войнах Польши, но всегда существовала некая антипатия, или, как минимум, соперничество между двумя народами. Казаки Малороссии воевали с московитами в 17 веке, но, в конце концов, были вынуждены заручиться их поддержкой, чтобы управлять русинами. В искомой поддержке им отказано не было, и именно они и стали причиной присоединения Малороссии к Московии». Ее свидетельства может дополнить Духинский: «по происхождению, по характеру цивилизации, по организации, казаки были чужды славянам, потому что были киргиз-кайсаками, каракалпаками и других названий кочевыми народами, происхождения туранского, которые из глубины средней Азии распространились до устья Днепра. […] Рекрутировали казаки сторонников среди крестьян Украины…”. Так вот и получается, что Ермак – и казак, и русский, и украинец одновременно. Однако же, корни всех трех имен – туранские. Как и утверждал Духинский, влияние казаков-туранцев было первейшей причиной отделения Малороссии от Польши и присоединения ее к Московии.

Одной из главных точек преткновения между украинцами и московитами является само название «Украина». Одни говорят, что название появилось лишь в начале ХХ века по указу товарища Ленина, другие – гораздо раньше. Я думаю, споры эти никогда не утихнут потому, что обе стороны выводят название из славянских языков, где «край» означает либо окраину, либо страну. Первый вариант выбирают московиты, второй – украинцы. При этом, обе стороны упускают из виду то, что название «Украина» на картах часто проходит в связке со словом казаки, т.е. везде пишется так: «Украина, страна казаков». Соответственно, это уже говорит нам о том, что Украина не является славянским государством. Кроме того, слово украинцы в источниках часто пишется как укры, или ункраны. Причем, рядом историки помещают отдельно славян, но строителей украинской идентичности это ничуть не смущает, и они продолжают их смешивать. То есть до последнего времени историки знали, что украинцы славянами не являются. Значит, и само слово Украина не является славянским по происхождению. Действительно, если посмотреть непредвзято, то можно заметить, что укры – это угры. а ункраны – хунгары. А хунгары – это венгры, которые, в свою очередь, относятся не к славянской, а финно-угорской языковой семье. Об истории венгров можно почитать в «Gesta Hungarorum» 13 в., т.е. «Деяниях гуннов». А угры – это одно из исторических названий гуннов. Нужно отметить, что, хотя по языку венгры относятся к угорской семье, по происхождению они – тюрки. Выходит, что и исторически, и лингвистически название Украина не относится к современным украинцам, а, скорее, – к казахам. Эта версия вряд ли понравится славянскому миру, но она, как и все остальные, имеет право на существование. Кроме того, сами венгры, среди которых самым известным, наверное, является Иштван Мандоки, посвятивший свою жизнь изучению тюрков, называют себя мадьярами, что, в свою очередь, является именем одного из казахских родов.