Дневник прожигателя жизни

– Родители уже приходили?

– Да, они были вчера, но их даже в палату не пустили. Сидели у двери с полудня и ждали, когда же ты оклемаешься. Или хоть каких новостей. И даже, как узнали, что здоровью твоему уже ничего не грозит, все равно остались и сидели тут до позднего вечера.

Мой взгляд устремился в потолок. Я пытался представить себе картину, когда родителей известили, что произошло с их сыном.

– А тебе лучше сейчас отдыхать. Я пойду, позвоню твоему отцу. Уверен, они сейчас тут же примчат, и тебе уж точно будет не отдыха.

Главврач в очередной раз улыбнулся, посмотрел на меня взглядом «Все будет хорошо» и удалился из палаты.

С родителями мне встречаться совсем не хотелось. Во-первых, не хочу, чтобы они видели меня в таком состоянии, во-вторых, выслушивать какой я бедный и несчастный, желания также не было. Готов поспорить на сотню баксов, что в первую очередь мама скажет: «Бедный мой сыночек», и еще на сотню, что не пройдет и пяти секунд, как она разрыдается.

Интересно, не проболтались ли они кому из моих знакомых, где я нахожусь сейчас. То, что я в больнице, знает уже вся школа – папа, скорее всего, уже позвонил директору и объяснил, почему меня нет на уроках и не будет еще очень долго. Остается надеяться, что никто не знает, в какой именно больнице я сейчас нахожусь. Не хотелось бы, чтобы в палату ввалился весь класс с сумками фруктов и другой дряни, с которой принято наведываться к больным. Противно будет видеть все эти лица.

Как представил, что мне могут принести всякие ананасы, йогурты и многое другое, так желудок начало сводить. Я готов сейчас съесть слона и закусить его жирафом. Если родители приходили вчера, значит, я тут второй день, из чего делаю вывод – сегодня понедельник. Я не ел уже два дня.

На тумбочке рядом стояла большая бутылка минеральной воды. Медленно и аккуратно привстал и налил себе стакан. Выпил его залпом, а за ним и второй.

Начала болеть голова, и подташнивать. Дрожь никак не прекращалась. Через некоторое время стали болеть суставы. Левый бок со сломанными ребрами жгло так, будто его гладят утюгом.

Надеюсь, это от того, что я двигался, а не потому что действие обезболивающих препаратов проходит – даже представлять не хочу, что это такое терпеть боль от одного приема таблеток до следующего.

Не вижу рядом ни кнопки, ни даже колокольчика для вызова медсестры. Чтоб ее позвать, мне надо орать на всю больницу? Или как тут это принято? Да и главврач мог бы перед уходом сказать, что мне надо сделать, чтобы позвать кого-нибудь. Мне нужны таблетки от головной боли, укол обезволивающего, чтобы не так горели переломанные ребра, и чего-нибудь пожрать! И кому мне это говорить? Стоящему рядом стулу? Или медицинскому оборудованию?

А в какой я вообще больнице сейчас нахожусь? Если она платная, то папа немало денег потратил на это. Но он узнал о том, что я здесь, после того, как меня сюда положили. Значит, в городской больнице, а папины связи устроили все так, чтобы я тут провел время с наивысшим комфортом, насколько это здесь возможно.

Только сейчас я начал размышлять, что же произошло. Вася пожаловался брату на меня, и Валеро подтянул дружков. Меня бросили в машину и куда-то отвезли. Где-то меня избивали, а потом куда-то бросили. Кто-то обнаружил валяющееся тело и вызвал скорую. Может, еще и милицию в придачу. Слишком много неопределенностей: кто-то, где-то, куда-то – но ответы мне были сейчас не интересны.

А родители знают, что именно со мной произошло? А где сейчас Вася? Его уже трахают всей тюремной камерой? Его вообще посадили? Или сейчас этот ублюдок дома сидит и смотрит порнуху?

Что-нибудь вообще изменилось от того, что произошло два дня назад?

А друзья?

Друзья! Одно, блядь, название! Никто не предпринял что-либо, чтобы эти уроды не увезли меня! Что им мешало толпой вытащить меня из лап шакалов? Такие вот они друзья, значит.

Родители приехали через два часа, как главврач навестил меня.

Как я и предполагал, мама, войдя, сразу кинулась к койке и, стоя на коленях, обняла меня, произнеся «Бедный мой». И не отпускала. Плакать она не стала, так что вторые сто долларов я бы проиграл.

Папа деловито подошел и похлопал меня по ладони. Он молчал. А что он мог сказать? По его влажным глазам и так можно все понять. Похоже, он еле сдерживался, чтобы не начать лить слезы.

На плече почувствовал влагу – мама все же не удержалась.

Не знаю, что может быть хуже для родителей, чем видеть своего ребенка в поломанном состоянии. Наверное, только смерть этого ребенка.

Избитый сын лежит на больничной койке, а рядом с ним, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться в голос, стоят его родители. Трогательная картина. Но меня больше волновало, что же находиться из еды в пакете, который держал в руках отец. А еще я хотел в туалет. Уже практически нестерпимо хотел в туалет.

– Как ты себя чувствуешь? – высморкавшись, спросила мама.

– Ничего, – сухо ответил я, – нормально.

Мама лишь жалостливо смотрела на меня и, не переставая, гладила мою голову. Папа тоже не знал, о чем говорить. Он еще раз дотронулся до моей руки и крепко сжал ее. В его глазах я прочитал «Держись!»

– Только вот, кажется, действие обезболивающих заканчивается. – Решил я прервать паузу. – Сломанные ребра нестерпимо уже горят, да и глаз разбитый тоже начитает побаливать. И хрен знает, как тут сестру позвать.

Папа ну очень строгим взглядом пронзил меня, но решил, сейчас не время учить меня, что я должен выбирать выражения, особенно, когда говорю в присутствии дамы.

– Да и поесть ни разу не приносили, а голодный как волк. И трясет меня – врач сказал, как раз от голода.

– Золотко, извини, – начала оправдываться мама, – это мы попросили ничего не давать тебе кушать, пока мы не приедем. Я хотела сама тебя накормить – а то неизвестно еще из каких продуктов тебе тут наготовят.

Она засуетилась, будто собирала все самое необходимое при объявлении воздушной атаки, только сейчас ей нужно было доставать вещи, а не убирать. Из пакета полезла куча всего. Как там столько уместилось – одному Богу известно. Какие-то булки, йогурты, кефир, яблоки, консервированный ананас и многое другое. Я сразу задумался, можно ли мне сейчас это все есть, и имеется ли какая-нибудь диета на мой случай, но желание что-нибудь проглотить затмило эти мысли.

– Только, – я замолчал и отвел взгляд, потом продолжил, – я хотел бы поесть в одиночестве.

– Хорошо-хорошо. – Протараторила мама и еще раз обняла меня. – Я так тебя люблю! Ты не представляешь, как я распереживалась!

– Мы оба переживали, – сказал отец. – Пока не сказали, что состояние твое улучшилось, не знали и что думать. А мама, – папа выдавил улыбку, – вчера сквозь медсестру ломилась, все хотела хоть увидеть тебя. Я уже подумал, что этой медсестре тоже палата понадобиться. Мать еле удержали.

– Все будет хорошо, любимый, не переживай, – все еще не отпуская меня, сказала мама.

Я путаю или до этого слышал, что это как раз не я тут переживаю? Или она так себя пытается успокоить? Я переживаю лишь о том, когда, наконец, я схожу в туалет и смогу наполнить пустой желудок.

– Что с тобой произошло? – все же решился спросить отец.

Что значит, что со мной произошло?! Я думал, что Вася, его брат и дружки уже в СИЗО и ждут приговора суда! Никто ничего не знает или это родителям только не сообщили?!

– Меня избили. Не видно, что ли? – грубо огрызнулся я.

Больше никто из родителей не поднимал этого вопроса.

Следующие полчаса прошли в атмосфере жалости и печали. «Я тебя люблю» и «Покоя мне не было» от мамы, «Мы все тебя любим» и «Не волнуйся, поправишься» от папы, «Ты не представляешь, как мы переживали» и «Поправляйся быстрее» от обоих звучали несколько раз. И всю эту картину дополнял взор на заплаканную, постоянно высмаркивающуюся, маму и отца, изо всех сил старающегося держаться духом, отталкивающего любые порывы показать, что он сейчас чувствует.

– Ты отдыхай, а мы обязательно заедем завтра, – мама поцеловала меня в щеку.

– Я к тебе утром заеду перед работой, хорошо? – спросил отец.

– Хорошо. Утром? А сейчас что? И сколько вообще времени?

Папа посмотрел на часы и ответил:

– Сейчас без четверти девять вечера.

– Понедельник?

– Понедельник, – кивнул он.

Отец еще раз сжал мою руку и – я был в шоке – нагнулся ко мне и тоже поцеловал.

– Совсем не хочется уходить, но тебе надо отдыхать. Там еще следователь ждет тебя…

– Какой следователь? – Моему удивлению не было предела.

– Сразу, как нам сообщили о случившимся, я незамедлительно побежал в отделение и написал заявление. Я еще среди ночи собирался сделать это, но думал, мало ли почему домой не вернулся. Может, ты у девушки или с друзьями загулял. Недоступность твоего телефона увеличила степень переживаний, но старался не поддаваться влиянию негативных мыслей.

Телефон! У меня был телефон. И где он сейчас? Я всегда оставлял его на газоне рядом с площадкой. Кто-то «подрезал», сдается мне. Причем, не маловероятно, что этот «кто-то» человек из своих.

– Главврач следующим же звонком, как позвонил мне, сообщил ему о том, что ты пришел в чувства и вроде как состояние твое стабильное. Хорошо, не забыли ему передать мою просьбу, чтобы первые, кто тебя навестит, были мы.

– Ясно. Пусть подождет пять минут – хочу хоть что-то в рот засунуть съедобное.

– Да. Хорошо. И, сынок, расскажи ему все, ничего не упусти. Я подключил знакомых, чтобы это дело было взято на особый контроль…

И тут я, блин, особенный. А чем хуже парень, которому вчера голову арматурой проломили, или девчонка, которую сегодня утром изнасиловали?

– … Надеюсь, следствие будет проведено оперативно, и эти животные получат, что заслуживают.

Тут папа впервые за весь разговор позволил себе хоть что-то сказать про людей, которые положили его сына на больничную койку, хотя мама за все время разговора несколько раз бросалась словами «уроды», «нелюди», «твари» и тому подобными.

Первым делом следователь пожал мне руку и представился:

– Виктор. Ты как?

– Вроде, о-кей. Ники, – сказал я, улыбнувшись.

Виктор представлял собой крепкого здорового мужика с короткой массивной шеей и огромной квадратной головой. Его мощным лбом, казалось, можно прошибать стены, а маленькие, глубоко посаженные глаза, буквально просверливали насквозь, говоря «ты со мной не шути и говори, пожалуйста, правду и только правду». А на его угрюмом лице, если постараться, можно сосчитать минимум сотню морщин.

Одет он был в светло-коричневый костюм, под которым, совсем не сочетаясь, была надета черная водолазка. Когда он сел на стул, придвинув его вплотную к койке, мне показалась, что пуговицы на пиджаке сейчас вылетят с треском от напора на них необъятного живота, приобретенного многолетним опытом написания отчетов и других бумажек.

– Борис, – настоятельно начал он, – давай договоримся сразу – без детского сада. Никаких «Ники» и прочей ерунды. У нас тут не песочница, в которой один хулиган отнял лопаточку у хорошего мальчика. У нас тут проблема, очень большая проблема.

Он прям мозг! Глаза (а точнее глаз) мне открыл на то, что произошло на самом деле! «Очень большая проблема», твою мать, у меня, а у не тебя, гниющего за писаниной ленивца, мечтающего о скорейшей пенсии, которому начальство, после звонка моего папы, дали пинка со словами «Иди, поработай!».

– Скажите, – я решил сразу спросить то, что меня интересовало сейчас больше всего, – были ли еще заявления? Еще кто-нибудь, помимо моего отца, заявлял в милицию?

– Нет. – Виктор покачал головой. – Я узнавал вчера и сегодня. Ни одного заявления, ни про похищение, ни про избиение молодого человека не поступало. Только одно было касаемо тебя в воскресенье утром с поста ДПС – о том, что недалеко от дороги, на внешней стороне МКАД, в двухстах метрах от пересечения с Киевским шоссе, обнаружено тело избитого молодого человека. Тебя.

А как они узнали, что это я? Жаль, что не озвучил этот вопрос – это так и останется для меня загадкой. А не спросил, потому что голова была занята одной мыслью: «Как же так?» Более десятка человек видели, что пятеро отморозков швыряет меня в багажник машины. И никто, не единая душа, не взяла тут же телефон, не позвонила в милицию, не сообщила о факте похищения с вероятностью предполагаемого убийства. Никто.

Виктор начал убеждать меня, что эти поддонки получат по заслугам, что закон восторжествует, что их засадят очень глубоко, чтобы они больше никого и пальцем не тронули. Он все продолжать разглагольствовать о необходимости постоянно чистить улицы от таких уродов. Но его слова звучали в голове лишь фоном моих мыслей. Испытывая полное безразличие к словам Виктора, я повернул голову в противоположную сторону.

Меня кинули. И это не тот случай, когда в подъезде пара гопников пару раз дает по роже и отбирает мобильный телефон. Это не девчонка, которая, все же, не приходит на свидание, а ты, как дурак, ждал ее два с половиной часа в назначенном месте с букетом из пяти роз. Это не родители, которые дарят тебе на день рождения настольную игру «Монополия», когда ты ждал от них роликовые коньки. Это не сосед, с которым с детского сада вместе, который уже как месяц не может вернуть тысячу рублей, хотя занимал на неделю. Это ведь друзья, которые, мало того, что не отбили, когда меня кидали в багажник, – а не надо быть семь пядей во лбу, чтобы понять, что меня не на пикник с собой берут, – так еще и не позвонили в милицию, сообщить о произошедшем.

Некоторые были одноклассниками, – с кем-то даже с первого класса учился, – с кем-то постоянно тусовались вместе, с половиной виделся почти каждый день на баскетбольной площадке, двое ребят вообще были вместе со мной в одной школьной команде. А Гоша? Да мы с пеленок близкие друзья! Вместе прошли и огонь, и воду. Можно каждого человека перечислить, кто был свидетелем того вечера, насколько они мне близки были, но, как оказалось, это все пустое для них – слово «дружба» для них ничего не значит. Для них это лишь набор букв, равный слову «общение».

Глаза стали влажными. По щеке одна за другой потекли слезы. На меня произвело впечатление взрыва атомной бомбы осознание того, что меня предали.

– Ты их разглядел? – донеслось до меня.

– Нет.

– У тебя есть подозрения, кто это мог быть?

– Какие подозрения?! – я злобно посмотрел на него. – Вы вообще собираетесь спросить, что со мной произошло?

Несколько секунд мы в тишине смотрели в глаза друг друга. Виктор сидел сейчас и думал: «Стоило начать с предложения «Расскажи мне все по порядку, дружище»», но прервал паузу другими словами:

– Ну, так ты расскажешь мне? – спросил он, будто извиняясь.

А я уже принял решение. Взвесил все «за» и «против». Может, я поступил неправильно. Может, кто-то даже еще пострадает от этих мудаков, но менять свое решение не собираюсь. Я не считаю, что люди, творящие зло, потом это зло получат вдвойне. Я не приверженец позиции, что некая всевышняя сила (если хотите, называйте ее Бог) потом расставит все по своим местам, и мы получим то, что заслужили своими поступками. Я не верил в карму.

В данный момент я не думал ни о возмездии, ни о необходимости торжества закона, ни о добре и зле, ни о том, правильно ли я сейчас поступлю – сейчас моя голова была занята только одной мыслью, что почти восемнадцать лет прожитой жизни, чем занимался, кто меня окружал, что я познал, – все это превратилось в Ничто!

Перед тем, как пришел следователь, я выпил банку йогурта и, корчась от боли, доковылял до туалета. Опустошив, готовый взорваться мочевой пузырь, я ополоснул лицо и посмотрелся в зеркало.

Главврач больницы, общаясь со мной, описал мои повреждения так, словно у меня было всего пара царапин.

Левый глаз перевязан. Лоб такой, будто меня лицом вниз по асфальту возили. Правая щека в два раза больше левой и вся сине-желтого цвета. На носу какой-то пластырь налеплен. Нижняя губа вся разодрана и в запекшейся крови. На подбородке большая красная ссадина. Не говорю уже о повреждениях ниже шеи – весь в бурых пятнах. Я был одной большой гематомой.

И в таком виде меня лицезрели родители. А могли бы и вообще больше не увидеть. Разве что, только на опознании тела и похоронах.

А никто из друзей и пальцем не пошевелил, чтобы я избежал такой участи.

– Я гулял вечером в районе, – устремив свой взор на лампу надо мной, начал я рассказывать свою версию происшедшего, а Виктор записывал все в маленький блокнот. – Надоело сидеть дома и, дождавшись, когда температура немного спадет, пошел прогуляться. Недалеко от отделения Сбербанка, когда я шел вдоль примыкающего к нему дома, с его задней стороны, почувствовал сильный удар по голове. Я вырубился.

– Где этот Сбербанк?

– В смысле?

– Его адрес.

– А я откуда знаю адрес? Посмотрите по карте его адрес. Ближайший к моему дому.

– Ладно, у отца твоего спрошу. Помнишь еще что-нибудь?

– Пару раз приходил в себя. В первый видел только ботинок, от удара которого я отключился. Во второй, как очнулся, меня тут же начали избивать, и я опять потерял сознание.

– Никого не разглядел?

– Нет, – ответил я после двухсекундной паузы. – Один стоял прямо передо мной, но все было расплывчато, и разобрать ничего не мог.

– Вообще ничего?

– Абсолютно. Мне надо какое-нибудь заявление написать?

– Нет. Твой папа уже написал заявление об избиении сына.

Виктор сидел рядом и молчал. На минуту он углубился в свои мысли, скрестив пальцы.

– Понимаешь, – прервал он тишину, – у меня очень большой опыт. Я понимаю, когда мне врут, а когда говорят правду. И сейчас мне кажется, что ты чего-то не договариваешь.

– Мне нечего больше сказать.

– Ты врать не умеешь. – Виктор все пытался меня разговорить.

– Повторить? Мне нечего больше сказать! – пытался я дать ему понять, что разговор окончен. – И мне безразлична Ваша способность вынюхивать правду и вранье.

– У меня нет никакой способности. Я всегда руководствуюсь фактами.

Виктор продолжал говорить ровно и спокойно. На мои хамство и наезды он никак не реагировал.

Только я раскрыл рот, спросить, что это за факты, как он сам заговорил об этом:

– Говоришь, пошел прогуляться? В баскетбольном костюме?

– Я…

– Ну, хотя это естественно, – даже не дал он мне высказаться, – любишь в баскетбол играть, костюм даже перед сном не снимаешь, наверное. А мячик под подушку кладешь? Думаю, вряд ли.

– Нет. – Я не знал, что еще сказать на это.

– Твоя мама сказала, что ты, как обычно, пошел играть, прихватив с собой мяч. Слабо мне вериться, дорогой ты мой, что каждый раз на прогулку ты его с собой таскаешь. – Он посмотрел на меня взглядом победителя.

– Я пошел на площадку рядом с домом, а там никого не было…

– Слушай, не делай из меня дурака, – он улыбнулся.

Уверен, Виктор сейчас прикладывает максимум усилий, чтоб не сорваться. Представляю, как подобный разговор проходит у него в кабинете. «Не имей мне мозги!», и молоток падает на запястье допрашиваемого, переламав там все кости.

– Что Вы хотите услышать? – сказал я, понимая, что глаза мои стали влажными.

«Почему я не говорю ему правду?», – спрашивал я сам себя.

«Потому что правда не изменит тебя и окружающий тебя мир!», – таков был ответ.

– Я хочу услышать, как все было на самом деле. – Уже со злостью в голосе говорил он. – Я не собираюсь играть в «вопрос-ответ», когда ты начнешь придумывать всякие отговорки, пока у меня не останется, в какую ложь еще ткнуть тебя. Я никогда не поверю, что ты пошел на площадку и, обнаружив ее пустой, развернулся и отправился домой. Твоя мать сказала, что ты накануне выиграл чемпионат округа. Такие как ты, которые играют каждый день в любое время года, знают столько мест, где можно поиграть, что и пальцев на руке не хватит. Не говори, что кроме той, что на школьном дворе, ты ни одной площадки не знаешь, где сверстники собираются поиграть.

– Я Вам все сказал! – крикнул я. Еще минута, и я разрыдаюсь.

– Слушай, если ты хочешь выгородить кого-то, то это зря. Смотри, что они с тобой сделали! Они тебя поломали, как деревянную игрушку! Этих тварей и людьми назвать нельзя! Когда тебя обнаружили, твое лицо было в засохшей моче!

Так вот что это было, когда я очнулся от воды и чувствовал соленый вкус на губах. Жесть! На меня нассали! Меня сейчас стошнит!

Мне стало очень плохо.

– Пожалуйста, уйдите, – я уже умолял.

– Да пойми ты меня! Ты боишься кого-то? Они сядут! Даже, если не знаешь, кто это, все равно скажи, как было на самом деле. Может, будет за что зацепиться, и мы найдем их! Твоя мама дала мне пару человек и их телефоны, с кем ты обычно играешь, но они говорят, что не выходили из дома в субботу. Директор дала телефоны других игроков школьной команды. Все они говорят, что знают, что тебя избили, но ничего толком сказать не могут, мямлят что-то бестолковое, только вот до одного никак не дозвонюсь – к телефону не подходит, а сам не перезванивает…

– Уходите, – остановил я его монолог, когда из глаз уже текли слезы.

«С кем обычно играешь…», «других игроков школьной команды…» – посыпались вопросы, но я и рта не раскрыл.

Похоже, Виктор понял, что сегодня уж он точно ничего не добьется от меня. Он опустил голову и медленно встал. Еще медленней он шел к двери. Может, ждал, что я его окликну словами «Я все вам расскажу!»? Он схватился за ручку, открыл дверь и повернулся ко мне.

– Ты подумай хорошенько, может, будет чего еще сказать. На днях еще зайду. Поправляйся, Боря.

– Ники.

Он вопросительно взглянул на меня.

– Борис умер. Меня зовут Ники.

Виктор посмотрел себе в ноги, постоял так пять секунд, лишь покачал головой и вышел.

И сразу же, – аллилуйя! – вошла медсестра, спросить все ли нормально, и как я себя чувствую. На мою просьбу дать какое-нибудь обезболивающее ответила, что то, что я принимаю, очень сильно и принимать его, чтоб печень не посадить, нужно строго по графику. Следующий прием только через полтора часа.