Дневник прожигателя жизни
– Даже не знаю. Вроде, хорошо.
Он взял меня за руку.
– Мама только к утру уснуть смогла. Плакала всю ночь. – И после паузы добавил. – Я, как сам понимаешь, тоже не о сне думал.
– Понимаю. На меня сейчас смотреть зрелище не из приятных.
– Да. – Он начал ладонью массировать свой лоб. – Мне сегодня следователь звонил.
– И чего этот Виктор хотел?
– Я думаю, ты знаешь. Он высказал мне свои впечатления о вчерашнем визите к тебе. Ничего не хочешь мне сказать об этом?
– Он считает, что я что-то умалчиваю? – виновато спросил я.
В ответ лишь кивок.
– Пап, – я сжал его руку, – поверь, я знаю, что делаю. Так нужно. Мне нужно.
– Надеюсь, – он слегка улыбнулся, – ты не собираешься в Бэтмена играть?
– Нет, пап. Я не собираюсь устраивать ни самосуд, ни чего-либо вообще предпринимать.
– А чего ты хочешь добиться, скрывая истину?
– Я хочу исчезнуть. – Увидев на лице отца непонимание и даже небольшую тревогу, что мной и ожидалось, но я продолжил. – Не хочу больше видеть, и чтобы меня видели, все люди, с которыми я был знаком. Кроме тебя и мамы, разумеется.
– А школа?
– Ну, мне все равно здесь валяться до ЕГЭ, а экзамены – уверен, ты придумаешь, как обойти эту систему, чтобы не со своим классом сдавать.
– Ясно.
– Кто-нибудь знает, что я здесь?
– Я никому не говорил. Директору по телефону только сказал, что ты в больнице, и минимум две недели тебя точно не будет. Не говорил ни что с тобой, ни в какой больнице. Но, учитывая, что Виктор и к ней наведывался, скорее всего, она уже все знает. И, кстати, желала тебе скорейшего выздоровления.
– Спасибо. – Сказал я, хотя мне было абсолютно все равно.
– Мама, вроде, тоже ничего не говорила. Но я передам ей твою просьбу, сразу, как выйду из палаты. И Виктору скажу. Но все равно хотелось бы знать, что у тебя на уме.
– Не беспокойся. Еще раз говорю, что я знаю, что делаю.
– Искренне хочется в это верить. Тебе нужно что-нибудь? Ты извини, что с пустыми руками. Перекусить мы тебе и так принесли вчера много всего – и половины, наверное, не съел. А из вещей, даже не знаю, что и нужно.
– Хорошо, что ты спросил. Записывай. – Я улыбнулся во весь рот, намекая, что список не будет коротким.
Отец достал свой телефон и взглядом дал понять, что готов записывать.
– Первое, что нужно, мои учебники, чтобы готовиться к экзаменам, и пару толстых тетрадей, и ручек штуки три. Мой iPod с зарядкой – где-то на столе у меня в комнате валяются. Книги привези: Артура Хейли, Ремарк, Набокова – его американский период не читал еще. Чака Паланика привези – обязательно «Невидимки» не забудь.
– Ты же говорил, что дважды уже читал.
– И в третий раз прочитаю. И Гришема – я у него только «Фирму» прочитать успел. Вроде, это все.
– Всегда приятно осознавать, что у сына неплохой литературный вкус. За некоторыми исключениями. Учитывая, что молодежь сейчас вообще практически ничего не читает. Это все? Может, тебе ноутбук привести? А телефон?
– Ноутбук мне совсем уж ни к чему. А телефон мне зачем?
– Хотя бы, что нам с мамой звонить тебе. Или сам, если что понадобиться, позвонишь.
– Что-нибудь дешевое купите тогда.
– Хорошо. Вечером заеду домой все соберу. Попрошу сейчас маму, чтобы из одежды тебе что-нибудь собрала.
– Спасибо.
– Слушай! – его осенило. – Тапочки, зубная щетка, дезодорант и еще что-нибудь из повседневной необходимости тоже ведь нужно!
– Ну, да. Как-то я не подумал.
– И мы с мамой вчера, когда сюда ехали, даже не подумали об этом. Привезем.
Мы посмотрели еще друг на друга несколько секунд, и он встал.
– Я поеду, мне на работу нужно. А вечером приедем с мамой. Привезу все, что просил.
– Буду ждать.
– Давай, сынок. Поправляйся скорее.
– Пап, – я очень сильно сжал его кисть, – спасибо тебе большое, что не лезешь с нотациями и не задаешь лишних вопросов.
– Ты уже взрослый. Сам про все расскажешь, как посчитаешь нужным.
Он потрепал мне волосы, встал и вышел. Как же сильно он хотел верить, что его сын уже и вправду взрослый и принимает верные решения.
Вечером папа приехал вместе с мамой. В руке у папы была сумка с вещами, которые я у него просил.
Первым делом, после ухода родителей, схватил одну из тетрадок и на обложке толстыми буквами написал «НИКИ».
Из дневника «НИКИ». 4 мая 2010 года.
Я лежу в больнице, в которой очнулся вчера. Меня зовут Ники. Мне 17 лет. Я в хлам избитый.
Бориса, на глазах у его друзей, один мудак и пятеро братков вывезли в багажнике и долго били. Лицо превратили в месиво. Сломали ребра. Даже на лицо нассали. Теперь Бориса больше нет. Он умер вместе с дружбой с людьми, с которыми он бок о бок прожил ни один год.
Но есть я, Ники, который собирается выйти из больницы, сдать экзамены в школе, поступить в институт. Не знаю, как мне жить, стараясь постоянно не попадаться на глаза моим знакомым, но я решил начать все по-новому, и от этого решения не отступлюсь.
Пока еще никак не могу оценить мое впечатление от проживания в больнице. Поначалу единственным развлечением дня было посещение моей палаты медсестрой. Сейчас у меня есть книги, игры в телефоне, и плеер с 64 Гб музыки. Обязательно надо будет попросить папу привести мне колонки для него.
Не могу объективно оценить сейчас свое душевное состояние, но одно могу сказать с уверенностью – у меня нет ни капли сожаления. Не знаю, откуда у меня это, но в какой-то степени испытываю даже немного радости. Будут новые друзья, будет новое окружение, будет новый я. Новый и совсем другой.
Следующие двадцать пять дней я провел, не выпуская из головы вопрос «Как же заключенные проводят в тюрьме по два года, по пять, по десять, по двадцать лет?». Серьезно – изоляция это страшная вещь. После пяти дней стало появляться ощущение, и с каждым днем оно становилось все сильнее и сильнее, что стены начинают сужаться.
Все время мне что-то кололи, давали пить таблетки, какие-то мази втирали – и все это делала почти всегда одна и та же медсестра. Я прозвал ее Мальвина (хотя сходства с подружкой Буратино нет никакого). Настоящего имени ее я не знал, и до конца моего пребывания в больнице так и не узнал, не смотря на все мое желание познакомиться с ней. Она лет на пять старше меня и сногсшибательная – у нее и без меня куча поклонников. А я-то ей к чему? Уверен, ей ежедневно поступает по двадцать предложений сходить на свидание, попить кофе, провести вечер, а, может, и руки и сердца от пациентов-извращенцев, которые, делая ей эти предложения, раздевают ее глазами и представляют, как во всяких немыслимых позах занимаются с ней сексом. И в два раза больше таких же предложений она получает от коллег, знакомых, сокурсников и случайных прохожих на улице. Так что, я лишний – это точно.
На пятый день пребывания, ни у кого ничего не спрашивая, не интересуясь о возможных последствиях поступка, вышел из палаты. Вальяжно прошелся по коридору, рассматривая таблички на палатах и кабинетах. Вызвал лифт, обратив внимание на табличку с цифрой «7» рядом (получается, я на седьмом этаже). Зайдя в кабину лифта, недолго думая, нажал кнопку первого этажа. Внизу будничная дневная суета. Посетители бегают со своими картами и направлениями на лечение, врачи носятся туда и обратно с видом, что каждая секунда замедления может стоить пациенту жизни.
По буклету, взятому мною на рецепции, – у девушек за стойкой был удивленный взгляд, увидев меня, – понял, что нахожусь я в больнице, в которой у моего папы страховка от работы. Я удивлен – сотрудников МИДа (и других сотрудников такого плана серьезных организаций) должны кормить хорошо. Не говорю, что еда не съедобная, но могло быть и лучше. Иногда приносят такое, что от одного вида аппетит пропадает. Наверное, из-за этого родители и привозят каждый день что-то съестное. Как-никак папа не последнюю должность занимает у себя – могли бы ему и посерьезней медицинские учреждения включить в страховой полис.
Перед стендом, где я изучал услуги, предоставляемыми клиникой (как они себя сами называли), убедил себя в одном – медицина это бизнес. И те, кто держат этот бизнес, желают нам не здоровья, а чтобы мы чаще болели, а их подчиненные врачи, видимо имея с этого свою долю, назначают как можно больше обследований, курсов лечений и тому подобного, многое из которого, уверен, этим пациентам и не нужно.
Не знаю, откуда она взялась – как из-под земли выросла, – но я услышал ее божественный голос.
– А ты что тут делаешь?! – грозно произнесла Мальвина.
– Ааа… хм…, – стоило, конечно, сказать «тебя жду», но не смог, – гуляю.
– Гуляет он! Тебе еще дня три строгого лежачего режима надо точно!
«С тобой бы я с удовольствие проводил время в лежачем режиме», – подумал я. В фильме «Достучаться до небес» один из главных героев (которого играл Тиль Швайгер) проводил время в больнице с таким настроем, который был сейчас у меня. Но у меня духу не хватит выставить это настроение на показ. Поэтому я, ничего не ответив, пошел к лифту и вернулся в палату.
Родители навещали меня каждый день без исключения. Приезжали вдвоем по вечерам. Бывало еще, папа заедет перед работой утром на пять минут, или мама могла заехать днем, но вечером обязательно приезжали вместе. С каждым днем мне становилось все лучше, и это отражалось на их настроении. Со временем я перестал их видеть подавленными и безрадостными, наоборот – много улыбались, шутили и рассказывали какие-нибудь смешные истории.
Но слова матери, которые она произнесла при очередном своем дневном визите, радости мне не доставили. Мне было абсолютно неприятно – даже противно – услышать, что некоторые мои одноклассники и другие «друзья» звонят домой, а один раз заходили и интересовались: одни спрашивали, куда я пропал, другие – как мое здоровье. «Куда я подевался», скорее всего, интересовались те, кто не учился со мной в школе и не знали о происшедшем, а про здоровье – одноклассники (директор видимо рассказала классному руководителю, а та – всему классу). Мама молодец – говорила, что со мной все нормально, а на их желание навестить отвечала, что я лежу в закрытой клинике, куда посещение разрешено только близким родственникам.
Не знаю, как бы я вел себя в подобной ситуации на месте родителей, но они меня, честное слово, заколебали. Каждый день одни и те же вопросы, темы разговоров практически не менялись, а больше всего что доставало – они звонили по два-три раза на дню и во время телефонных разговоров задавали все те же «Как ты себя чувствуешь?», «Все ли хорошо?» и «Нужно ли тебе чего привести завтра?». С каждым днем от этой заботы тошнило все больше и больше в геометрической прогрессии.
Время тянулось катастрофически медленно. Я готовился к экзаменам, читал книги, слушал музыку и иногда записывал свои мысли в личный дневник. Если посмотреть, чем другие пациенты занимаются, то все банально: книги, ноутбуки, просмотр фильмов, телефоны – у них есть все необходимое, чтобы убить время, которое им тут назначили провести.
Не смотря на то, что каждое утро я уже ждал вечера, чтобы проснуться утром и опять ждать окончания дня – настольно невыносимым и долгим мне казалось время, проводимое здесь, – двадцать пятый день настал, как мне сейчас кажется, быстро. Еще неделю назад родители с радостью сказали мне, что, по словам главврача, ровно через семь дней меня можно забирать отсюда домой. По мне, так можно было вообще меня выписывать еще задолго до этого, но врачи, делая вид, что за моим выздоровлением необходимо беспрерывное наблюдение, старались как можно денег выкачать из страховой компании за мое пребывание здесь.
Складывая в сумку iPod и музыкальные колонки, я еще не подозревал, что в следующий раз, как включу дома Ника Кейва, тут же его выключу – его музыка, как ничто другое, с первых нот будет напоминать мне о времени, проведенном в этой больнице, и вообще о том, что со мной произошло.
Из дневника «НИКИ». 31 мая 2010 года.
Даже не знаю, где хуже – дома или в клинике. Решеток на окнах нет, да и строгих охранников с электрошоком у дери не видно, но все равно ощущение, что сидишь взаперти. Выписался два дня назад. Из дома ни разу не вышел, боясь увидеть кого-нибудь из старых знакомых. Да и к чему мне вообще куда-то выходить? Единственное для меня занятие сейчас – подготовка к ЕГЭ. Большое спасибо моему папе. Он устроил так, что сдавать экзамены буду не со своим классом, а с учениками другой школы. Не знаю, чего это ему стоило, но я безгранично благодарен ему за это. И еще благодарен ему за беговую дорожку, которая сейчас стоит в моей комнате. Это было одно из желаний, которое я высказал, находясь в больнице. Вторым желанием было, – но он его отклонил со словами «Нет. И это не обсуждается», – мой переезд в другой район. Ну и третье, о чем я попросил его, это найти мне хоть какую работу. Он сказал, что посмотрит, что с этим можно сделать.
Я в полном унынии. Хочется НЕ БЫТЬ.
Поиграть бы в баскетбол. Как поеду сдавать первый экзамен, посмотрю, что есть из площадок в том районе. Мне очень не хватает любимой игры. А еще не хватает общения. Хочу общаться, но кроме как с родителями, общаться не с кем. Через пару месяцев должен еще двоюродный брат приехать, но этого еще дождаться надо. Это папин племянник. Ему 25 лет. Работает в филиале крупной компании, а сейчас его с повышением переводят в Москву. Видел его всего трижды, и он очень мне нравится. Он может африканским аборигенам продать песок, а эскимосам – снег. Он просто ас в продажах. Его клиенты и слова не успевают вставить, как, сами того не понимая, подписывают с ним контракт на пару десятков миллионов. Уболтать он может любого. Жду не дождусь, когда он приедет. Во-первых, с ним безумно интересно, во-вторых – за счет компании он будет снимать квартиру, и в моих планах перебраться к нему жить. Тогда хоть смогу на улицу выходить без опасения, что столкнусь с кем-нибудь из прошлой жизни.
Вчера, впервые встав на беговую дорожку, включил Ника Кейва и Гриндерман, но не прошло и минуты, как сменил музыку.
Ник Кейв был основным автором саундтрека моей прошлой жизни, и я не могу оставаться спокойным, когда слушаю его.
Но ничего – у меня есть еще Reamonn, 30 seconds to mars, Mars Volta и другие интересные исполнители, которые я могу слушать беспрерывно.
Так что, пока Ник-дорогой мой-Кейв. Пока, до лучших времен.
Музыка для меня – это все. Без музыки я не могу. Если мне скажут, что на необитаемый остров я могу взять только одну вещь, я, не раздумывая, возьму свой iPod. Недавно на уроке биологии от скуки набросал на последней странице тетрадки текст, который очень удачно лег бы на хорошие минуса. И последней строчкой текста было: «И пока играет музыка в моем плеере, я буду жить».
Заметил, слишком много я пишу в свой дневник. Наверное, остальные люди все же меньше пишут. Причем, сейчас на бумагу мало кто выкладывает свои мысли – для этого в наше время все заводят «ЖЖ».
Только что сравнил себя с главным героем фильма «Дневник баскетболиста», Дмиммом Кэрролом, которого блистательно сыграл Леонардо ди Каприо. Не знаю, какой мотив заводить дневник был у Джимма, а у меня – убить время, я пишу от скуки.
Звонить некому, не с кем поболтать, не с кем пойти поиграть в баскетбол, не с кем переписываться в инете. Сначала думал даже из социальных сетей свой аккаунт удалить, но передумал. Интересно будет заглянуть туда через пять лет и посмотреть, что за все это время мне писали, так сказать, друзья.
Папа нашел мне работу. В крупную известную компанию. Экономист-ассистент департамент по развитию. Папин друг начальник этого департамента. Обязанность одна – выполнение всевозможных поручений сотрудников департамента. Эти поручения требуют минимум умственных способностей и максимальную расположенность к рутиной работе. Проще говоря, быть мальчиком на побегушках. Сканировать, заполнять бланки, делать звонки, заказывать авиабилеты и гостиницы для командировок и всякая остальная ерунда. Знаю, что и дня не продержусь на этом поприще.
Вернувшись с собеседования, сказал папе: «Позвони своему другу и скажи, что я у него работать не буду». Как только пришел на собеседование, сразу возникла неприязнь к возможной будущей работе. Человек пятьдесят сидят стол к столу, даже без перегородок, как в аквариуме. Ужас. Даже не аквариум, а муравейник. И выполнять поручения этого планктона? – нет уж, увольте.
– А кем же ты хочешь тогда работать? У тебя ни образования, ни опыта – поверь, большего ты и не получишь.
– Пап, я же не из-за денег на работу хочу устроиться, а чтобы чем-то себя занять. Побыть шестеренкой в корпоративной машине я еще успею, а сейчас хочу что-нибудь по душе найти. – Ответил я и пошел к себе в комнату.
Каждое празднование моего дня рождения наводит на меня грусть. В день моего рождения я не думаю о том, что я с возрастом приобретаю, а наоборот – думаю о том, что теряю, взрослея: беззаботность, отстраненность от жестоких реалий жизни, веселые школьные каникулы, безграничность детской фантазии, чистая детская влюбленность, – этот список ежегодных потерь можно продолжать долго.
Сегодня мне «стукнуло» восемнадцать. И в мыслях я уже попрощался с той жизнью, когда меня ничего не заботило и не беспокоило, когда все проблемы можно было свалить на плечи родителей. Все это кончилось. Теперь только я в ответе за то, что я делаю.
– Что тебе подарить на совершеннолетие? – недели две назад папа спросил меня.
Папа стоял в дверном проеме, а я сидел за компьютером спиной к нему.
– Ничего. – Не раздумывая, ответил я.
– Ну, Боря, есть же что-нибудь, чего тебе сильно хотелось бы?
– Ты знаешь, что мне хочется и незачем спрашивать. – Конечно, я намекал на желание убраться в другую часть города. – Прости, если ответ грубо прозвучал.
Меня раздражает папина манера влезать ко мне в душу и показывать, что не прочь изменить в лучшую сторону мою нынешнюю незавидную жизнь. И я знаю, что для этого он готов исполнить каждое мое «хочу», конечно, в пределах разумного. Самолет я бы от него не получил, а вот машину могу просить свободно – сто процентов купит. Думаю, это была бы какая-нибудь поддержанная недорогая иномарка. Да, папа купил бы, надеясь, что это принесет радости в мою жизнь, но не хочу обманывать его – ничего бы не изменилось. Я бы точно так же, как и сейчас, проклинал бы свою жизнь и так же сидел бы часами за компьютером в интернете или готовился бы к вступительным экзаменам.
Единственное, что могло бы меня утешить – это переезд в другой район или… смерть. Другого не хотелось.
– Подарок для тебя уже есть, – продолжил Папа, – но это из того, что тебе нужно, а не…
– Чего?! – Разгорячился я и развернулся лицом к отцу. – Прошу все-таки не решать за меня, что мне нужно, а что нет. Мне нужно лишь одно, и ты это знаешь – свалить отсюда. – Тему смерти я опустил. Мы это уже обсуждали, и папа надеяться, что после того разговора я об этом перестал думать. – Да! К черту из этого района! Как можно дальше отсюда!
– Всему свое время.
В то время как я еле сдерживал себя, чтобы не накричать на него, у папы ни одна нотка в голосе не изменилась.
– Какое время? По-твоему, оно еще не наступило? Да неужели ты не видишь, как я живу здесь? И можно ли вообще это затворничество от всего и от всех назвать жизнью?! – Слезы отчаяния накатились на глаза, и я развернулся к компьютеру.
– Ты же говорил, знаешь, что делаешь. Помнишь, тогда в больнице?
Мне пришлось лишь промолчать. Нечего было на это ему ответить. Я знаю, что делаю, но не ожидал, что это одиночество будет морально так тяжело выносить.
– Не унывай – все будет хорошо. – Сказал папа и ушел.
Не унывай – все будет хорошо.
Не унывай – все будет хорошо.
Не унывай – все будет хорошо.
Не унывай – все будет хорошо.
Не унывай – все будет хорошо.
Не унывай – все будет хорошо.
…все будет хорошо.
…все будет хорошо.
…все будет хорошо.
…все будет хорошо.
…все будет хорошо.
…все будет хорошо.
Последние слова папы, перед тем как он с внешней стороны закрыл дверь, миллион раз пронеслись у меня в голове.
А хорошо могло бы быть и сейчас. Если бы у меня сейчас в руке был пистолет, все было бы как нельзя лучше.
Интересно, какая была бы первая мысль у родителей, когда бы увидели они размазанные по стенам мозги своего сына?
Я открыл свой дневник и начал писать:
Когда на душе одиночество и пустота,
Когда ясный солнечный день – серость,
Когда уныние не проходит день ото дня,
Когда лирика и романтика – мерзость,
Когда этой точки не видно дна,
Когда от боли в груди хочется выть,
Когда все окружающее – ерунда,
Понимаешь, что больше нет смысла жить.
И вот настало мое совершеннолетие. Проснувшись, целый час валялся в кровати, уткнувшись в потолок, с ужасом представляя, как я иду в ванну умыться, и мама наскакивает на меня с радостным криком, обнимает, целует… Сколько можно?! Не хочу и не буду вставать с постели. Хотел было включить радио, но передумал – родители поняли бы, что я уже не сплю и через какое-то время вошли бы уже, будучи не в силах ждать, чтобы поздравить меня. Как обычно размышлял, что жизнь моя ничтожна, и не знаю, сколько бы еще пролежал лежать, если бы папа не постучал в дверь.
– Борис, просыпайся. Слышишь? Уже двадцать минут первого. Вставай.
Но эти слова пронеслись как-то мимо меня. Я даже не посмотрел в сторону двери. И не посмотрел я в ту сторону даже десять минут спустя, когда дверь открылась, и периферическим зрением я заметил недовольное лицо отца.
– Ты вставать собираешься? У нас не так много времени. Даю тебе пятнадцать минут, чтобы ты стоял у двери готовый к выходу.
– К выходу куда? – Хотел я спросить, но на пороге комнаты уже никого не было.
Если папа говорит «надо», значит надо. Надо собираться и надеяться, что мы не в ресторан собираемся идти, хотя для ресторана что-то время раннее. Разозлить моего папу сложно, но возможно, и делать этого не советую.
Беспроводные наушники – лучшее изобретение человека. Можно находиться в доме и заниматься чем угодно, и все под музыку, не мешая ни родителям, ни соседям. Пробуждался и чистил зубы я под «A beautiful lie» 30 seconds to mars, а одевался под их же «Hurricane».
Проходя мимо моей комнаты, мама лишь зашла чмокнуть в щечку и сказать «С Днем Рождения, дорогой». И все. Наверное, тоже поняла, что сегодня я ступил на следующую ступень взросления – хватит этих нежностей, обнимашек, глупых пожеланий и другого проявления родительской ласки, будто мне все еще восемь лет.
– Первый экзамен у тебя послезавтра, а до конца каникул осталось еще полтора месяца. Может, махнуть тебе в Египет, Турцию, Эмираты или еще куда-нибудь, Хорватию, например, или на Кипр? – спросил папа ведя меня в неизвестное пока что мне место.
– Нет, пап. Спасибо. Не стоит. И если мы сейчас с тобой идем в туристическое агентство, типа ты решил мне в виде подарка отдых на море организовать, то лучше прямо сейчас развернемся домой.
– Мы идем не в туристическое агентство, но об отдыхе ты подумай. До новогодних праздников никуда не съездишь. А может и вообще только в феврале в каникулы будет такая возможность.
Я не стал в ответ ничего комментировать.
Хорошо, что мы идем куда-то, а не на машине едем – значит, не так далеко. А папе только повод дай пешком лишний раз пройтись – никогда не откажется.
Если честно, мне уже надоело ощущать на себе это желание родителей улучшить мое жалкое существование. И сейчас, когда мы идем непонятно куда, папа в очередной раз завел эту пластинку, думая, что отдых на море пошел бы мне на пользу.
– Пап, у меня к тебе такой вопрос – а куда мы идем?
– Решить одну твою проблему.
– Мою проблему? – надеюсь, он не к психиатру меня ведет. – Мы идем смотреть квартиру для переезда?
А кто знает, что у папы в голове? Может, я угадал.
– Нет, сын. Другую проблему. И это, должен сказать, еще и моя проблема тоже.
– Блин, ты можешь….
На тебе подзатыльник!
– Не в деревне, следи за языком. Я тебе еще пару минут назад «типа» простил. Еще раз повторяю – у моего сына не должны быть такие слова в лексиконе.
– Прости. Но ты расскажи, куда это мы потащились в мой день рождения.
– Вот именно. Сегодня у тебя день рождения, и мы идем тебе за подарком.
– Ты же говорил о какой-то проблеме.
– Идти еще две минуты. Придем, узнаешь.
И через эти две минуты передо мной открылась дверь в Военкомат.
Впервые за несколько недель в моей жизни произошло что-то поистине значительное. У меня действительно поднялось настроение. Я лишь, где следовало, поставил свою подпись, и теперь, когда мы с папой шли домой, у меня в заднем кармане лежал военный билет. Для полного счастья осталось поступить в институт. Что будет для папы сюрпризом.