Приключения капитана Коркорана

Вместе с тем нижеподписавшийся долгом признает предупредить Ваше Высочество, что, как нам известно, несколько раз телеги, тяжело нагруженные, ночью прибыли в Бхагавапур и что по многим приметам, о которых я не нахожу нужным распространяться, эти телеги были нагружены оружием, снарядами и провиантом, что противно договорам и может только вызвать вполне справедливые подозрения высокопоставленной и высокомощной Индийской компании.

В силу этого, получив соответствующие приказания от господина генерал-губернатора, я, нижеподписавшийся, нисколько не позволяя себе нарушать власть государя Голькара, против которой, однако же, восстает вся страна, повторяю я, согласен смотреть сквозь пальцы на сношения, быть может чрезмерно преданные, и, чтобы предоставить государю Голькару выдающийся случай оправдаться, мы на этот раз удовольствуемся тем, что попросим Ваше Высочество передать нам ваше оружие, пушки, ружья, и лично принадлежащие вам сокровища в руки нижеподписавшегося, обязывающегося отослать их в Калькутту, где главноуправление будет хранить все переданное до тех пор, пока удостоверится в невиновности государя Голькара.

Кроме того, государь Голькар приглашается передать в руки нижеподписавшегося свою единственную дочь Ситу, которая будет препровождена в Калькутту в сопровождении многочисленной свиты и которой будут оказаны все почести, должные ее высокому положению.

При выполнении этого предложения Ваше Высочество навсегда сохраните покровительство и благорасположение высокопоставленной и высокомогущей Индийской компании.

Полковник Баркли».

Государь Голькар – резиденту полковнику Баркли

«Нижеподписавшийся признает долгом пригласить полковника Баркли немедленно покинуть Бхагавапур, так как в противном случае ему будет отрублена голова по истечении двадцати четырех часов по получении им этого приказания».

Государь мараттов Голькар».

Полковник Баркли —

генерал-губернатору лорду Генри Брэддоку

«Милорд!

Имею честь препроводить Вашему Превосходительству копии как письма, посланного мною согласно вашим инструкциям принцу Голькару, так и ответа последнего.

Я тотчас же отправлюсь в Бомбей, где согласно приказаниям Вашего Превосходительства приму начальствование над корпусом, предназначенным для вразумления Голькара.

Примите, милорд, выражение моего глубокого уважения.

Полковник Баркли».

Итак, ровно шесть недель после обмена этими письмами, которые только что были нами приведены выше, Голькар сидел глубоко задумавшись на персидском ковре, на вершине самой высокой башни своего дворца на берегу Нербуды и грустно смотрел на высокие вершины гор Виндхил, современных Брахме. Около него сидела его единственная дочь, красавица Сита, пытавшаяся прочесть в глазах отца все обуревавшие его мысли.

Голькар был благородный старец чистой индусской расы и потомком тех государей мараттов, которые оспаривали у англичан господство над всей Индией.

Как изумительное редкое исключение, его предки избегли покорения персами и монголами и твердо хранили, защищенные своими горами, веру в Брахму. Сам Голькар гордился своим прямым происхождением от знаменитого Рамы, самого могущественного из всех героев и победителя Раваны. В честь этого славного происхождения он дал своей дочери имя Сита.

В былое время он сражался с англичанами. Отец его был убит, сражаясь, а он, будучи еще очень молодым, остался наследником государства при условии уплаты дани. В течение тридцати лет он постоянно надеялся, что наступит день, когда ему возможно будет отомстить англичанам, но борода его стала совсем седая, оба сына умерли, не оставив потомства, и теперь уже он не думал об отмщении, а желал только жить в мире и спокойствии и оставить свое государство в наследство единственной своей дочери, красавице Сите. Было уже ровно пять часов вечера, и ни малейшего шума не слышалось в Бхагавапуре, столице Голькара. Часовые стояли на своих постах, устремив глаза на горизонт; солдаты, присев на корточки, безмолвно играли в шахматы. Несколько офицеров верхом на лошадях с длинными саблями, разъезжали по городу, наблюдая за порядком. Когда они проезжали мимо, все безмолвно преклонялись перед ними. Смертельная печаль овладела, по-видимому, всей столицей. Сам Голькар казался подавленным. Он видел и чувствовал приближение бури. Давно уже ему стало известно, что англичане намереваются ограбить его, и он приходил в отчаяние относительно участи своей дочери. Сам лично, подчиняясь вполне воле Брахмы, он ко всему готовился покорно, готовый возвратиться в великое бытие и найти там «вечную сущность», но ему была невыносима мысль оставить Ситу без всякой защиты и опоры.

– Да будет воля Брахмы? – проговорил наконец Голькар как бы в ответ на мучившие его мысли.

– Отец! – сказала прекрасная Сита. – О чем вы размышляли?

Тщетно бы искали от самого мыса Коморин и до Гималайских гор молодую девушку прелестнее Ситы. Она была стройна, как пальма, и глаза ее были, как цветок лотоса. Кроме того, ей было пятнадцать лет – возраст, в котором в Индии женщина достигает полного развития красоты.

– Я проклинал, – отвечал Голькар, – день, когда я увидел тебя родившейся, ты – радость очей моих, моя последняя любовь на земле; я размышлял о том, что мне придется умереть, оставив тебя в руках этих рыжих варваров!

– Но неужели вы потеряли надежду одержать победу? – спросила Сита.

– Если бы я даже имел эту надежду, неужели ты полагаешь, что я в силах был бы внушить ее моим солдатам? Самый вид этих нечистых людей, пожирающих священную корову и обжирающихся сырым мясом и кровью, преисполняет ужасом наших браминов. Ах! Зачем я не умер вместе с моим последним сыном? Мне бы не пришлось тогда видеть разрушение всего того, что мне так дорого!

– Вы забываете обо мне, отец! – сказала Сита, обвивая руками его шею.

– Нет! Я не забываю о тебе, дорогая дочь моя, но всего опасаюсь за тебя; относительно братьев я опасался только смерти их… Сегодня я получил извещение, что полковник Баркли двигается с армией по долине Нербуды. Теперь он в семи милях отсюда, то есть в двухдневном переходе, так как это грузное племя тащит за собою такое множество животных, фуража, повозок, пушек и всякого рода снарядов, что никогда не может пройти более трех миль в течение дня. По несчастью, я не могу отважиться сражаться с ними где-либо в долине у берегов Нербуды, потому что недостаточно уверен в моей армии. Я подозреваю этого гнусного Рао в намерении предать меня. Если только у меня окажутся на это доказательства, этот презренный человек дорого поплатится за измену!.. Но… что это за пароход там, у поворота реки?.. – сказал Голькар, смотря на горизонт в зрительную трубу. – Неужели же это авангард Баркли?

В тот же момент загремел пушечный выстрел: это стреляли из крепости, чтобы дать знать пароходу о необходимости остановиться. Ядро пролетело над пароходом и, шипя, упало в воду. После этого сигнала капитан парохода поднял трехцветный флаг и стал приближаться, не отвечая на выстрел, к берегу. Изумленные индусы все-таки не мешали его маневрам, и капитан Коркоран, так как это был не кто иной, как он, вышел на берег и с решительным видом приближался к воротам форта. Сержант и несколько солдат хотели преградить ему дорогу и скрестили штыки, но Коркоран, ничего не отвечая на их вопросы и угрозы, хотя отлично понимал язык, на котором они говорили, медленно повернулся и поднес к губам свисток, висевший у него у пояса. Раздался резкий свист, заставивший вздрогнуть всех присутствовующих. Но это содрогание обратилось уже в ужас, когда великолепная тигрица появилась на палубе парохода и ответила на свист ужасным мурлыканьем.

– Ici, Луизон! – крикнул Коркоран, свистнув еще раз.

После этого вторичного призыва Луизон спрыгнула с палубы парохода и очутилась на берегу, к которому Коркоран уже причалил. В один момент все: офицеры, солдаты, канониры, пехотинцы, любопытные, мужчины, женщины, дети – разбежались по всем направлениям, и Коркоран остался один, если не считать жалкого начальника поста, того самого, который распорядился произвести выстрел по его пароходу и которого наш друг капитан схватил в этот момент за шиворот.

– Пустите меня! – кричал индус, вырываясь всеми силами. – Пустите меня, а не то я позову стражу!

– Если ты осмелишься сделать шаг без моего позволения, то я тебя отдам на ужин моей Луизон.

Эта угроза произвела такое сильное впечатление, что офицер стал послушнее и смиреннее овечки.

– Увы! Всемогущий господин, сдерживайте вашу тигрицу, а иначе мне грозит неминуемая смерть!

И действительно, Луизон, давно не евшая свежего мяса, сильно проголодавшись, кружилась около индуса, весьма недвусмысленно поглядывая на него. Она находила его аппетитным: не очень жирен, не очень худ, но нежный, откормленный и как раз в соку. По счастью, Коркоран успокоил его насчет намерений Луизон, а затем спросил:

– В каком ты чине?

– Я поручик! – отвечал индус.

– Проведи меня во дворец государя Голькара.

– С вашей… подругой? – спросил индус нерешительным тоном.

– Черт возьми! Неужели ты думаешь, что я стыжусь своих друзей, когда являюсь во дворец?

«О Брахма и Будда! – размышлял в этот момент индус. – Какая досада, что мне пришла в голову нелепая мысль сделать выстрел по этому пароходу, вовсе ничего дурного не замышлявшего! Для чего мне было спрашивать имя прохожего, который мне ничего не ответил? О Рама, непобедимый герой, ниспошли мне на время твою силу и твой лук, чтобы я мог пронзить стрелами эту Луизон, или ниспошли мне твою быстроту, чтобы я мог улепетнуть мгновенно к себе домой».

– Ну что же? Покончил ты со своими размышлениями? – спросил Коркоран. – Луизон может потерять терпение.

– Но, господин, – возразил индус, – если я вас приведу во дворец государя Голькара с тигрицей, следующей по пятам за вами, или, увы, лучше сказать, за моими пятами, то Голькар прикажет отрубить вам голову.

– Ты так полагаешь?

– Полагаю ли я! Еще бы мне не быть в этом уверенным! Ведь Голькар не приступает к вечерней молитве, пока не посадит на кол пять или шесть человек в течение дня.

– Ах, так вот оно что! Этот Голькар мне нравится… Я принял окончательное решение, посмотрим, кто из нас двоих посадит другого на кол.

– Но, господин, он неизбежно прежде всего посадит меня.

– Однако довольно, поговорили! Иди вперед, а иначе будешь иметь дело с Луизон.

Эта угроза придала энергию индусу. Да и, кроме того, он вовсе не был уверен в том, что Голькар посадит его на кол, а между тем в десяти вершках расстояния от себя он видел когти и зубы Луизон.

В силу этого он снова обратился с молитвою к Брахме, отцу всех тварей, и быстро зашагал по направлению к дворцу. Коркоран шел вслед за ним, а около него весело подпрыгивала Луизон, ласкаясь, как борзая собака. Благодаря такой свите Коркоран без труда вошел во дворец. Все уходили подальше от него. Но когда они подошли к подножию той башни, в которой находились Голькар с дочерью, индус решительно отказался следовать далее, сказав:

– Господин! Если я поднимусь вместе с вами, смерть моя неизбежна. Прежде чем мне удастся произнести хотя бы одно слово в свое оправдание, голова моя будет уже отрублена. Вы также, господин, если будете настаивать на осуществлении вашего дерзкого намерения…

– Хорошо, хорошо! – возразил Коркоран. – Голькар во-все не такой злой, как ты говоришь, и я уверен, что он ни в чем не откажет моей подруге Луизон. Что касается тебя, это иное дело!

– Господин! – смиренно отвечал индус. – Да будут с вами Брахма и Будда!

После этих слов он быстро исчез. Коркоран поднялся тотчас на верх башни, куда вела лестница в двести шестьдесят ступеней, к самой террасе, где сидел государь Голькар с дочерью, безмолвно всматриваясь в долину Нербуды.

Луизон шла впереди своего господина и первая появилась на террасе. При виде ее испугавшаяся Сита громко крикнула от ужаса, и Голькар, быстро вскочив, выхватил револьвер из-за пояса и выстрелил в Луизон.

По счастью, пуля в нее не попала, а сплющилась, коснувшись стены, и рикошетом контузила руку Коркорана, шедшего за тигрицей.

– Вы погорячились, государь Голькар! – воскликнул капитан, находя совершенно естественным все происшедшее, и поспешно добавил: – Ici, Луизон!

Это было очень кстати, потому что тигрица хотела было броситься на выстрелившего в нее.

– Ici, дитя мое! Вот так, хорошо!.. Ложись у ног моих!.. Отлично!.. А теперь ползи, прояви почтение к принцессе… Не бойтесь ничего, ваше высочество! Луизон кротка как овечка… Она ползет, чтобы испросить у вас прощения за причиненный вам испуг. Иди, Луизон, иди, моя дорогая, проси прощения у этой прелестной принцессы…

Луизон повиновалась, и успокоенная Сита слегка погладила ее рукой, что, по-видимому, очень польстило тигрице.

Однако Голькар, по-прежнему готовый к защите, спросил высокомерным тоном:

– Кто вы такой? Каким образом вы могли сюда проникнуть? Неужели мне уже изменили мои собственные рабы и предали меня англичанам?

– Государь! – почтительно ответил Коркоран. – Вас не предали, и если есть за что благодарить Господа после Его милости создать меня бретонцем и назвать меня Коркораном, так это в особенности за то, что Он не создал меня англичанином.

Голькар, не отвечая ему, взял в руку маленький серебряный молоточек и ударил им по гонгу; однако на этот зов никто не явился.

– Государь Голькар, – сказал, улыбаясь, Коркоран, – никто вас не услышит, так как, увидя Луизон, все разбежались. Но будьте спокойны, Луизон – девочка хорошо воспитанная и умеет себя вести как следует… А теперь позвольте спросить, государь, какой измены вы опасаетесь?

– Если вы не англичанин, то к какой же вы нации принадлежите и откуда вы приехали?

– Государь! – отвечал Коркоран. – В этом необъятном мире имеются два рода людей, или, если сказать иначе, два главных племени, не считая ваше племя, – это французы и англичане, относящиеся друг к другу как собака к волку, как тигр к буйволу и как пантера к гремучей змее. Оба эти племени племена жадные, одно жаждет похвал, а другое денег, но оба они одинаково воинственны и всегда готовы, не будучи приглашенными, вмешиваться в чужие дела. Я принадлежу к первой из называемых мною рас, то есть французской, и называюсь я капитан Коркоран…

– Как? – прервал его Голькар. – Так вы тот самый знаменитый капитан, командовавший бригом «Сын бури»?

– Знаменитый или нет, я это не знаю, но действительно то, что я капитан Коркоран! – отвечал наш друг.

– Значит, это на вас около Сингапура напали двести человек малайских пиратов, которых вы, имея всего человек семь команды, швырнули за борт?

– Да, это был действительно я! Но каким образом вы могли все это узнать?

– Все это было напечатано в «Бомбей таймс». Ведь эти канальи, англичане, всегда первыми узнают обо всем, что происходит на океане, и даже в течение некоторого времени они пытались уверить, что этот подвиг был совершен англичанином, так как Коркоран англичанин.

– Англичанин! Я – англичанин! – с глубоким негодованием воскликнул капитан.

– Но им недолго удалось вводить всех в заблуждение. Как вам это, вероятно, известно, двенадцать человек из этих гнусных негодяев малайцев были повешены… Однако тринадцатому из захваченных удалось бежать в тот момент, когда его вели к виселице; он ускользнул от солдат в Сингапуре и там некоторое время скрывался, а затем нашел возможность на китайском судне отправиться в Калькутту. Оттуда он явился искать убежище здесь у меня. Это индус-магометанин. Он мне рассказал, каким образом он встретился лицом к лицу с вами, и… да вот… смотрите… он сам сюда пришел…

Действительно, в этот самый момент раб появился на пороге террасы. Это был человек высокого роста, хорошо сложенный и даже красивый, но с худощавыми руками и ногами, обещавшими проворство, но не силу.

При виде Коркорана, а в особенности Луизон, страшно зарычавшую, раб хотел было бежать, но Голькар приказал ему остаться, крикнув:

– Али!

– Что прикажете, государь?

– Всмотрись хорошенько в этого белого человека. Знаешь ли ты его?

Али с крайне нерешительным видом подступил ближе и, едва взглянув на Коркорана, воскликнул:

– Государь! Это он самый!

– Кто же он?

– Капитан корабля! А это она! – добавил он, указывая на тигрицу. – Господин! Господин, не губите меня!

– Хорошо! – весело возразил Коркоран. – Мы с Луизон нисколько не злопамятны. Бог с тобой! Тебя хотели повесить, но ты своевременно высвободил голову из петли. Я к тебе никакой претензии не имею, и государь Голькар хорошо сделал, приняв тебя к себе на службу.

– Однако что значат весь этот шум и беспорядок, которые я вижу на улицах Бхагавапура? Что это за крики, что это за выстрелы из ружей и этот барабанный бой?

– Государь! Вот именно потому я и осмелился явиться сюда, не будучи призван. Я пришел известить вас, что когда капитан Коркоран вышел на берег, его приняли за агента, посланного англичанами. Ваш бывший министр Рао тотчас распространил слух, что вы убиты выстрелом из револьвера и что английская армия в двух милях от города. Он поднял восстание в нескольких полках армии и провозгласил свои права на престол, – сказал Али.

– Ах, изменник! Я тотчас прикажу посадить его на кол! – воскликнул Голькар.

– Рао всех уверяет, что его поддерживают англичане, и уже приступил к осаде дворца.

– А! – воскликнул Коркоран. – Положение становится интересным!

До этого момента красавица Сита не произнесла ни слова, напряженно слушая. Но, видя, какой опасности подвергается отец ее, она вскочила и, взволнованная, подбежав к Коркорану, взяла его за руки, воскликнув, заливаясь слезами:

– О господин! Спасите его!

– Да разве я могу устоять против такой просьбы и слез в таких прелестных глазах? Государь Голькар, дайте мне тотчас же револьвер и хлыст… С этим оружием я за все ручаюсь и в особенности за изменника Рао.

Али тотчас же принес револьвер и хлыст, и немедленно вслед за тем Голькар, Коркоран и Али спустились вниз по ступеням лестницы, а Сита, оставшись в башне одна, упала на колени, вознося горячие молитвы Брахме, и умоляла его о покровительстве ее защитникам.

Небольшое число солдат весьма вяло защищали вход во дворец и, по-видимому, готовились уже уступить усилиям толпы.

Три полка сипаев осаждали входы в крепость и неистово кричали. Рао, сидя на коне, командовал ими и всеми силами возбуждал их рвение. Со всех сторон свистели пули, и бунтовщики подвозили пушки, намереваясь уничтожить ворота.

Коркоран полагал, что при таком положении дела каждая минута была драгоценна.

– Отворите ворота! – крикнул он. – Я отвечаю за все.

Уверенный и решительный вид капитана внушил полное доверие Голькару. Он приказал отворить ворота, и это до такой степени изумило сипаев, опасавшихся засады, что они инстинктивно попятились назад. Ружейные выстрелы тотчас же замолкли, и на площади все стихло. Коркоран громким голосом воскликнул:

– А где господин Рао?

– Вот я! – отвечал Рао, подъезжая к капитану верхом на лошади и окруженный своим штабом. – Вероятно, Голькар желает сдаться на определенных условиях?

– Черт возьми! Вот бесстыдный наглец!

Вместе с тем капитан слегка свистнул, и на свист тотчас прибежала Луизон.

– Моя дорогая, – обратился к ней капитан, – поди-ка сними с лошади этого негодяя, но не причиняя ему боли. Возьми его осторожно между челюстями, ничего не ломая и не разрывая, и принеси мне его сюда… Ты меня хорошо поняла, дорогая?..

Знаком он показал тигрице Рао, который тотчас же вздумал ускакать, но лошадь его взвилась на дыбы и начала брыкаться. Лошади штабных офицеров тоже выказали большое беспокойство. Офицеры повернулись спинами и в беспорядке бросились вскачь сквозь ряды пехоты, очевидно опасаясь, чтобы Луизон не приняла кого-либо из них за изменника Рао, который тоже пожелал последовать их примеру, но судьба распорядилась иначе. Луизон уже вскочила на круп лошади; она схватила Рао зубами за пояс, и, соскочив на землю, как кошка, держащая в зубах мышь и не желающая ее тотчас задушить, положила его у ног капитана. Рао был почти в обмороке.

– Отлично, дитя мое! – нежно сказал Коркоран. – Сегодня к ужину я тебе дам сахару… Али, обезоружь этого старого негодяя и сторожи его, пока я поговорю с этими болванами.

Вслед за тем капитан с хлыстом в руке подошел близко к первому ряду сипаев, ружья которых были заряжены и держались ими наготове.

– Кто из вас желает быть повешенным, или посаженным на кол, или обезглавленным, или с содранной с живого кожей, или отданным Луизон?.. Никто не отвечает?..

И действительно, ужасный страх овладел всеми. Один вид капитана, точно упавшего с неба, изумлял суеверных индусов. Еще более пугали их когти и зубы Луизон. Да и наконец, для чего и ради кого бунтовать, когда Рао находился в руках Голькара?

В силу этого все сипаи поспешили воскликнуть:

– Да здравствует государь Голькар!

– Отлично! – сказал Коркоран. – Я вижу, что вы оставались верными вашему законному государю… Теперь обезоружьте трех полковников, трех подполковников и трех майоров… Прекрасно! Теперь, ребята мои, свяжите им руки и ноги и положите их здесь на мостовую… Превосходно… Итак, ребята мои, можете теперь спокойно возвратиться в свои казармы, и если узнаю, что кто-либо из вас ропщет, отдам его на завтрак моей Луизон… Покойной ночи, ребята! А мы, государь Голькар, пойдем ужинать!

Стол был накрыт во внутреннем дворе, около фонтана, освежившего воздух под сводом усеянного звездами неба.

Голькар, его дочь с глазами лотоса и капитан Коркоран сидели у стола, сервированного по европейской моде. Двадцать служителей подавали и убирали со стола. Сидевшие за столом ели с безмолвием и торжественной важностью восточных государей.

Около них Луизон, лежавшая между своим господином и прелестной Ситой и получавшая пищу как от одного, так и от другой, ласкающим взором поглядывала то на одного, то на другую.

Сита, благодарная за оказанную услугу и гордившаяся повиновением ей тигрицы, обращалась с Луизон как с любимой борзой собакой, давала ей сахар и ласкала ее. Тигрица слишком была умна, чтобы не понимать добрые намерения Ситы, и выражала ей свою благодарность, тихо шевеля хвостом и с негой вытягивая шею каждый раз, когда молодая девушка клала руку на голову своей новой подруги.

Наконец Голькар подал знак, и все служители ушли, оставив его одного с дочерью и капитаном.

– Капитан! – сказал Голькар, подавая ему руку. – Вы только что спасли мне жизнь и престол. Чем я могу выразить вам свою благодарность?

Коркоран, с изумленным видом подняв голову, отвечал:

– Государь Голькар, услуга, оказанная вам мною, до такой степени незначительна, что, по правде сказать, не стоит нам об этом и говорить. Во всяком случае, больше всего сделала Луизон, выказавшая во всем этом деле такт и деликатность, заслуживающие полной похвалы. Она плохо позавтракала и была голодна, и потому хотя она и тигрица, но находилась в таком же настроении, как злой пес. Вы выстрелили в нее из револьвера… Я в этом вас нисколько не упрекаю, так как это было следствием весьма извинительного заблуждения… Вы промахнулись; и она могла бы мигом вас проглотить, но она сумела совладать с собой: сдержала свой аппетит и подавила в себе грубые страсти. Это очень много и очень трудно, если принять в соображение дурное воспитание, полученное ею в лесах Явы… Тем временем негодяй поднял бунт среди ваших сипаев, что, говоря между нами, представляется далеко не трудным, и вывел их против вас. А между тем вы хотели выйти из дворца и дать себя зарезать как курицу. Но Луизон угадывает ваше намерение: она бросается, схватывает злосчастного Рао сзади около пояса, – увы, я полагаю, ему едва ли возможно будет сидеть, и кладет его у ваших ног… Говоря откровенно, если в этом деле существует благодетель, так это только Луизон. Что касается меня, я только шел по намеченному ею пути.

– Господин Коркоран! – сказала красавица Сита. – Я обязана вам жизнью и честью и никогда этого не забуду.

При этом она протянула капитану руку, которую он почтительно поцеловал.

– Я знаю, капитан, – продолжал Голькар, – что вы принадлежите к великодушной нации и не допускаете оплаты оказываемых вами услуг, но все же не могу ли я в свою очередь чем-либо быть вам полезным?

– Полезным, дорогой государь? – воскликнул Коркоран. – Не только полезным, но вы мне крайне необходимы… Знаете ли вы, что я приехал с единственной и исключительной целью отыскать древнюю рукопись, мысль о приобретении которой вызывает трепет радости в сердцах всех ученых Франции и Англии. Нужно вам сказать, что Академия наук в Лионе за свой счет прислала меня сюда, так что, в сущности, Луизон и я, мы путешествуем в интересах науки и состоим под покровительством французского правительства. У нас есть рекомендательные письма ко всем высокопоставленным лицам английского правительства в Индии и даже имеется к вам лично письмо знаменитого сэра Вильяма Бэроулинсона, президента географического, колониального, статистического, геологического, орографического, гидрографического и фотографического обществ, местопребывание которого в Лондоне, на Оксфордской улице, № 1831. Вот оно, это письмо, позвольте вам передать.