Фея

– Андрюш, а папа давно уехал?

– Давно, – насыпая четвертую ложку сахара в кружку, весело ответил тот.

– Где твоя форма?

– Там, на стульчике. Мама все повесила. Пошли покажу, – соскочил он с табуретки. – Вот!

На спинке стула висела такая же голубая рубашка, синий пиджачок с октябрятским значком и поглаженные, со стрелками брючки.

– Понял, иди чай допивай, – вздохнул Павел и пошел к своему стульчику.

Заправив почти бумажную тесную и короткую в рукавах рубашку в блестящие от утюга брюки и натянув синий со стертыми локтями пиджак с эмблемой на рукаве, подошел к зеркалу. «Пиздец». Этот выглядел еще хуже, чем тот – час назад. Короткие штаны со стрелками, давно вчерашний уже по размеру пиджак, сопли свисающих на оттопыренные уши волос. Он поискал глазами расческу на столике. Одеколон «Саша», духи «Наташа», «Шипр», «Огуречный лосьон», какие-то плоские круглые шайбы, гильзы губной помады, пара тюбиков с какими-то кремами. Расчески не было.

– Паша, портфель возьми! Там учебники!

Обернувшись на ковыряющего в носу клопа, не мог вспомнить, в какой же момент жизни они так разошлись, что, живя в одном городе, тридцать лет толком и не виделись. Как такое возможно? Он прошел в комнату, достал из-под стола тяжеленный дерматиновый портфель, вернулся в коридор и долго рассматривал кучу обуви. Какие-то чешки, замшевые грязные кроссовки, кеды «два мяча», рваные сандалии.

Видимо, ментальная связь между близкими существует на каком-то эфирном уровне, вне зависимости от возраста, времени или каких-то других обстоятельств. Потому что не вынимающий из носа палец Андрей молча залез под обувную полку и выволок пару приличных черных туфель.

– Вот твои.

– С меня банка, – завязав шнурки, улыбнулся Павел и, на свою беду, снова встал перед зеркалом. Туфли были с высоким каблуком. Серые в гармошку носки, торчащие из-под коротких брюк, были просто необходимы, чтобы вся картина сложилась в единое конченое целое. Андрей с видом провожающего осмотрел это уебище снизу вверх, удовлетворенно кивнул и вдруг рванул в комнату.

– Самое главное забыл! – вернулся через секунду, держа двумя руками красный треугольник. – А мне когда такой дадут?

«Ты такой уже носить не будешь», – подумал Павел. Взял за длинные концы, обернул вокруг шеи и на автомате завязал узел.

– Помнят руки-то, – заправляя галстук под воротник, пробурчал Павел, оглядел себя и в третий раз мысленно и окончательно заключил: «Пиз…».

– Ну ты как? Справишься?.. – спросил он.

– Да, – рассматривая палец, ответил брат.

– Я пошел? Ключи где мои?

– Какие твои ключи?

– Мои. Я как домой-то?

– Так под ковриком же всегда. Ты опять дурак? – хохотнул клоп.

Скорость процесса адаптации человеческого сознания к окружающей действительности – удивительная штука. Каких-то полтора часа назад он думал, что сошел с ума. Да и сейчас, стоя перед обитой дерматином дверью с номером пятьдесят пять, в дурацкой одежде, со смешным пухлым портфелем в руке, не верил в происходящее. Привалившись к стене, закрыл глаза, попытался отключить эмоции и как-то все логически осмыслить.

Я Павел. Мне сорок пять лет, Я живу в Москве. Разведен, детей нет, неудачник, алкаш и трус. Занимаюсь какой-то херней, с которой хватает на бензин и бухать. Вчера я набухался до того, что сегодня проснулся в теле себя самого сколько-то лет назад. Это не глюк и не белка. Все реально. Теперь я стою в подъезде с каким-то чемоданом, выгляжу как обсос, и еще мне нужно идти в школу, которую закончил хрен знает когда. Ну и где тут логика?

Этажом выше хлопнула дверь.

– Что ты к стене прилип, испачкаешься. Чего не в школе еще?

Павел открыл глаза. Сверху спускалась девчонка лет шестнадцати в синей болоньевой куртке и черной юбке выше колен. В одной руке у нее была хозяйственная сумка – в коридоре он видел такую же, – другой она поправляла длинную тугую косу, свисающую на уже совсем не по-детски большую грудь, выпирающую из расстегнутой до середины молнии.

– Чего как дурной смотришь? Пошли давай! Опоздаешь, опять мамка заругает.

Поравнявшись, глянула насмешливо и, не останавливаясь, пошла дальше, вниз по лестнице окрашенного в синий и белый цвет подъезда. Павел послушно засеменил следом. «Анька. Тети Люси с дядей Колей дочка», – вспоминал он. Его первый сексуальный опыт. Даже не опыт, а переживания. Они часто, будучи еще детьми, оставались вдвоем. Как-то раз она принесла детский игрушечный медицинский набор – и они играли в доктора и пациента. Тогда он в первый раз увидел обнаженное девичье тело. Она лежала со спущенными трусами, а он ставил ей в жопу уколы игрушечным шприцем. Ставил старательно, не замечая, как она смотрит на себя голую в отражение полированного шкафа. В общем, доигрались тогда до шприца в вагине, а он, дурачок, не понимая, что с ним происходит, опростался прямо в трусы, испытав первый в жизни оргазм, и чуть не упал при этом в обморок.

– Ты куда? – оглядываясь вокруг, спросил Павел, когда они вышли на улицу.

– На водозабор, – сморщила красивое личико девушка. – Мамку подменить, ей в больницу надо на прием. Ты точно схлопочешь, беги давай, – она взмахнула рукой в сторону школы, развернулась и быстро пошла вдоль высокого кустарника, отделяющего пятиэтажку от дороги. Павел еще раз оглянулся на подъезд с его виноградным навесом и лавочками, нашел окна квартиры: «Надо было балкон закрыть, малой еще вылезет».

Завернув за угол дома, пройдя соседний двор и завидев серое здание школы, не на шутку оробел. Осталось пересечь две односторонние дороги, разделенные «Бродвеем» – широкой аллеей с лавочками, и сразу упираешься в калитку школьного забора. Казавшееся в детстве огромным здание сейчас для него, привыкшего к московским масштабам, выглядело, мягко говоря, убого, но угрожающе. Остановившись на Бродвее, он вдруг понял, что не знает, куда идти. Не помнил расположения кабинетов внутри здания, не знал, где находится его класс и вообще никаких деталей, чтобы ориентироваться, зайдя внутрь. О том, как себя вести в набитом детьми классе, он еще даже не задумывался.

– Шо ты стоишь! Бегом побежали! На политинформацию опоздаем, Швабра с говном сожрет!

«Бигом» и «згавном» – с характерным украинским произношением пронеслось рядом в виде мелкого толстого пиздюка в таком же синем пиджачке и с пластмассовой квадратной сумкой с эмблемой Олимпиады-80 на плече. Пиздюк на бегу достал из кармана штанов смятый, уже завязанный галстук и натянул через голову, прямо на пиджак. Витька. Позигун.

– Ну шо ты стоишь как столб! – обернулся тот на секунду и, махнув рукой, скрылся в глубине школьного двора. Зайти с кем-то было для Павла единственным вариантом избежать неприятностей, связанных с ориентированием на месте, поэтому он рванул следом, но тут же под ревущий клаксон отпрыгнул с дороги назад. В том месте, где он должен был перебежать, юзом, тормозя только передними колесами, пролетел какой-то желтый рыдван. «Москвич-412». Такой же был у отца его друга детства Андрюхи, с которым они выросли с самой песочницы. Стерев об асфальт резину, этот музейный экспонат наконец остановился, скрипнула дверь, и на дорогу выскочил мужик в шляпе, как у Вицина в «Кавказской пленнице».

– Ты шо, малой?! Жить надоело?! Куда прешь!

Павел поднял глаза и ткнул вверх пальцем:

– Вообще-то здесь пешеходный переход. А там школа. Глаза разуй, здесь дети ходят.

Мужик застыл, посмотрел на знак, на наглого школьника, попятился, залез в машину, еще раз высунулся, что-то пробурчал под нос, хлопнул жестянкой двери и, пернув вонючим выхлопом, покатил дальше, в сторону выезда из города. Туда, где виднелись гигантские бочки реакторов строящейся станции.

Павел пересек дорогу и, понимая, что, упустив Витьку, остался один на один с непонятно чем, вошел во двор школы.

«Шестой. Это же сколько мне сейчас… – пытался считать он на ходу. – Одиннадцать, что ли? Бля-я…»

– Руки!

Девочка в белом парадном фартуке с очень серьезным выражением лица преградила путь.

– Я опаздываю, – как можно озабоченней сказал Павел, вытянув вперед руки, и оглядел влево-вправо длиннющий коридор, пытаясь понять, куда идти.

– Ногти грязные.

– Я тимуровец. Бабушкам по ночам огороды копаю. Некогда маникюром заниматься, звонок уже скоро, пойду я?

Девчушка улыбнулась краем губ:

– Постриги тогда, что ли.

– Не могу. На гитаре играю. Пусти уже.

– Сменка где?

Перед ним возник прилизанный старшеклассник с повязкой «дежурный» на рукаве. С заведенными за спину руками, расставленными ногами и вздернутым подбородком он напоминал немца из фильмов про войну.

– Где здесь шестой «Д»? Или седьмой… – почесал нос Павел.

– Ногти чистые, – сказала девочка. Он поднес пальцы к глазам. Грязь была на месте.

– Где сменка? – фашист явно выпендривался перед девчонкой.

– В классе, – честно глядя в подбородок, сказал Павел. – Я всегда там оставляю.

– Какой кабинет? Кто твой классный руководитель?

– Да пусть идет. Это же Пашка.

Девочка явно его знала и, видимо, симпатизировала.

Звонок, от которого бы замертво рухнуло стадо баранов, оторвал Павла от разглядывания демонстративно склонившейся над каким-то журналом девочки.

– Какой этаж, урод?! – рявкнул Павел.

– Второй, – резко обмяк фашист. – Левое крыло шестые, правое – седьмые.

«Педофил», – взбегая по лестнице, обругал себя Павел. Опять поглядел по сторонам, сообразил. Сел на подоконник, нажал клавишу портфеля, достал первую попавшуюся зеленую тетрадь.

ТЕТРАДЬ

по русскому языку

ученик 7 класса «Д»

средней школы 1

город Энергодар

Ну, не шестой, уже легче.

– Олейников! Почему не в классе?!

«Да хуй его знает, где этот класс!» – завопил мозг.

– Я опоздал, – спокойно ответил Павел, обернувшись.

– И что? Не будет никакого вранья? – статная девушка в строгом облегающем костюме стояла перед ним, прижимая к груди стопку тетрадей.

– Нет. Зачем? Я реально просто опоздал. Причины неважны.

– Реально? Это что за слово такое? – улыбнулась грозная учительница. Павел невольно засмотрелся. Эти очки в толстой оправе на вздернутом носике, конский хвост, красивые от природы черты лица при отсутствии макияжа, идеальная фигура, которую даже местная одежда не могла испортить. Девушка проследила его взгляд, и улыбка сползла с ее лица. – Олейников… ты иди в класс…

Лицо залилось краской. Что-то в его взгляде было пугающее, не детское.

– Не проводите? Боюсь я, – нагло спросил Павел.

– Иди за мной, – как можно строже сказала уже совсем растерявшаяся учительница.

– Ираида Тарасовна, простите, что прерываю, опоздавшего вам привела. Здравствуйте, ребята!

Почти тридцать человек в одинаковой одежде встали как по команде:

– Здравствуйте, Ирина Геннадьевна!

Этот хор был настолько убедительным, будто они тренировались специально для такого случая. У Павла отвисла челюсть: «Корея, бля».

– Опоздал – пусть в коридоре ждет, я не позволю нарушителям дисциплины посещать мои уроки.

Пожилая, лет пятидесяти, седая, с испещренным глубокими морщинами лицом женщина произнесла это, не поворачивая головы.

Ираида, она же Швабра, классный руководитель и учитель украинского языка и литературы, его не любила. В УССР в те времена, если родители не имели украинских корней, их ребенок имел право не учить украинский язык. То есть на украинской паре Павел или не присутствовал, убегая домой, или занимался своими делами. В основном читал принесенные вместе с учебниками книги. Это ее жутко бесило. Будучи в душе ярой националисткой, она на дух не переносила всех непонимающих или отвергающих ее любовь к Неньке.

– Ираида Тарасовна, у вас сейчас политинформация, а не урок, – спокойно сказала Ирина Геннадьевна. – И пока я завуч школы, я буду решать, кто будет сидеть в классе, а кто нет.

Павел смотрел на эту красивую женщину и хотел на ней жениться прямо сейчас. Она повернулась к нему фронтом, внимательно посмотрела ему в почти влюбленные глаза и вышла из класса.

– Извините, Ираида Тарасовна, так получилось, провозился чего-то с утра, – сказал Павел, оглядывая сине-коричневый класс. Снова накатило ощущение нереальности происходящего. Прошло каких-то полтора часа с момента, когда он думал, что окончательно поехал головой, и вот уже стоит, как Алиса Селезнева из будущего, в классе, набитом тринадцати-четырнадцатилетними детьми, сидящими за зелеными партами в восемьдесят каком-то году. Вглядываясь в лица, Павел пытался вспомнить имена.

Сережа Русаков за первой партой. Светлая голова, отличник. В секцию вместе ходили. Игорь Высоцкий, друг детства. Всегда смеялся его, Павла, шуткам. Так и пронесли эту детскую дружбу через всю жизнь. Даже после развала страны, ставши взрослыми, старыми мужиками. Галя Шульц, Олеся, Света Будылина, Ира Шамрай – маленькая, худенькая, но красивая, как кукла. Близнецы Покачевы – два мелких тихушника, черные копатели. Как-то, зайдя к ним в гости – в соседнем доме жили, – он ошалел от груды ржавого оружия, ведер с патронами и пирамид из немецких касок на балконе. Куча МП, остовы мосинок, ППШ, люгеры, ТТ и даже один вполне себе сохранившийся МГ. В это время понятия «черный» еще не существовало, да и копать особо не нужно было. Во время войны здесь шли страшные бои, и их эхо в восьмидесятых еще частенько отдавалось смертями нашедшей мину или гранату детворы.

– Зачем вам столько? – оглядывал арсенал Павел. Тихие, ничем не выделяющиеся в классе пацаны быстро закрыли перед его носом дверь и попросили никому не рассказывать.

Лена Швец. Огромные синие глаза и острые детские коленки, торчащие из-под парты. Первая любовь. Со всеми атрибутами беззащитности. Слезами в подушку, стоянием под окнами и мечтами о рыцарском подвиге на глазах любимой. Сейчас, в этом времени, она, глядя на него, легонько ухмылялась, осознавая свою девичью над ним власть.

– Проходи, садись, – взбодрил его голос учительницы. Она так и не повернула в его сторону голову. Павел поискал свободное место. Все сидели по парам. Девочки с девочками, мальчики с мальчиками. Несколько мест пустовало, осталось угадать, которое его. В левом ряду одно, рядом с рыжей толстой девчонкой – имени он не помнил. В среднем – два. Вадим Матвиенко и Андрей Щербина сидели в одиночестве. В правом ряду за второй было место рядом с Витькой Позигуном, который обогнал его на Бродвее. За последней партой сидела девочка, которая на тот момент только появилась в классе. Он тогда был настолько увлечен своей безответной любовью, что просто не видел никого вокруг и на новенькую не обращал особого внимания. Маша, кажется. Точно, Маша.

Вообще, новенькие – это каждый раз было событие. В это время люди не были мобильны, место жительства меняли редко. Исключением был нефтяной север, куда потянулись за длинным рублем. В том числе и его отец, живущий сейчас где-то в общаге посреди замерзшей тундры. Сформировавшийся за семь лет костяк класса долго отторгал вновь прибывших. Прощупывал, принюхивался и либо принимал, либо делал изгоем. Маша сходу, без всяких обнюхиваний попала во вторую категорию. Слегка косящая, нескладная, с дурацким ранцем и огромным бантом. Выглядело это для семиклассницы решительно дико. И еще она всем улыбалась. Без повода. Это пугало. Павел вспомнил, как Ираида представила ее классу в первый день. «Здрасти вам, ребята!» – искренне крикнула она, стоя у доски. Ребята заржали. Она мужественно перенесла. Продолжая натужно улыбаться, как было принято, коротко рассказала о себе, прошла на указанное ей место и, уже сев за парту, украдкой смахнула слезу. Павел видел. «Дура косая!» – вспоминал он, как ее гнобили. «Не надо так», – бормотала она, отворачиваясь.

– А можно я сяду, куда хочу?

Седая голова наконец повернулась к Павлу лицом. Брови Ираиды Тарасовны выражали если не удивление, то непонимание точно.

– Шо?

– Ничего. Просто хочу сесть на свободное место. Какое выберу.

– У тебя свое место! – стальным голосом сказала учительница.

– Место у собаки, вот ей и указывайте, если она у вас есть. А я – человек, – сказал Павел, уже направляясь к последней парте в правом ряду. Поставил на пол портфель, выдвинул фанерный стул и уселся рядом с Машей, уставившейся на него как на инопланетянина. Впрочем, остальные вытаращенные на него тридцать пар глаз были с ней солидарны.

– Что? – развел он руками.

– Олейников! Выйди сейчас же из класса!

Побелевшая лицом Ираида Тарасовна стояла с вытянутой рукой, тыча пальцем в сторону двери. Глаза ее были закрыты, а губы плотно сомкнуты.

– Почему? – спокойно спросил Павел. – Я вас чем-то оскорбил, Ираида Тарасовна? Я же извинился за опоздание, чего вы раскачиваете?

– Выйди вон из класса! – закричала она, срываясь на фальцет. Ее заметно потряхивало. «Перегнул, по ходу», – подумал Павел. Немногие не вжавшиеся в плечи головы одноклассников были повернуты в его сторону. Витька крутил пальцем у виска, девчонки прикрывали рот ладошками и смотрели на него, как на декабриста под петлей виселицы.

– Никуда я не выйду, – тихо сказал Павел, глядя ей в глаза. Тишина в классе стала вязкой, как битум. Учительница стояла со своей вытянутой рукой. Потом резко развернулась и, стуча каблуками, выскочила за дверь. Понимая, что нарушил привычный ход событий, Павел слегка ссыканул.

– Ты шо! Совсем дурак? – развернулся к нему Витька.

– Олейников, ты чего? – Марина Харченко удивленно смотрела на новоявленного революционера. – Совсем тю-тю? – постучала она по голове.

– Слышь, Алень!

Рыжий, как Джельсомино, Руслан Янцер уже стоял над ним. В любой школе был мальчик, которого боялись. Определение «авторитет» придет позже, но люди с такой сутью существовали всегда. Не особо большой и сильный – в классе были ребята гораздо крупнее, – он одним взглядом подавлял любые позывы к сопротивлению. Он не был лидером, не вел за собой и не подавал пример. Обычный двоечник и беспредельщик, с которым никто, в том числе и учителя, не хотели связываться. Он чувствовал эту власть и пользовался ею безраздельно.

– Что? – поднял голову Павел.

– Она сейчас у директора.

– И что? Тебе-то что?

Руслан озадаченно распрямился, засунул руки в карманы штанов.

– Тебе же пиздец.

– В каком виде? – усмехнулся Павел.

Рыжие брови поползли вверх.

– Ты белены объелся?

– Руслан, ну что он такого сделал? – мягкий, просящий голос из-за спины заставил Павла обернуться. – Он же извинился… – Маша, виновато улыбаясь, смотрела на стоящего над ними грозного хозяина этого курятника.

– Заткнись, косая. Тебя никто не спрашивает. Из-за этого придурка сейчас прибежит Полкан и нам всем пиздец.

Маша отвернулась к окну.

– Она такая же косая, как ты конопатый, – медленно проговорил Павел, вставая. – Еще раз ее обзовешь, я тебе твой желтый ебальник в мясо расхуярю, понял?

Таких слов, да еще с такой интонацией, Руслан в своей недлинной жизни еще никогда не слышал. А уж от этого дрища их вообще не могло прозвучать. Он застыл. Если бы в классе летела муха, звук показался бы сродни реву двигателей самолета.

– Сядь на свое место и не отсвечивай, пока тебя не спросят, ушлепок.

Взрослый мужик Павел сейчас стоял над маленьким рыжим подростком и диктовал ему свою волю. Сделавшийся вмиг послушным, рыжий попятился, не сводя с него белесых глаз, споткнулся о чей-то портфель и уселся за свою парту. С соседнего стула на него, широко раскрыв рот, таращился Фукс. Илья Фокин. Верный, Русланов Таба́ки. Мелкий, вертлявый, как червяк, и такой же скользкий.

Битум тишины уже начал застывать, но в этот момент заорал звонок. Длинный, мерзкий, взрывающий мозг, как бур стоматолога. Судя по гомону, коридор наполнился вырвавшейся на свободу детворой и там начинался обычный пятиминутный ад. В классе же никто не дернулся. Кто-то делал вид, что готовится к уроку, но большинство – кто украдкой, кто в открытую – смотрели на него.

«Не то… Неправильно… Нельзя так, – размышлял, оглядываясь, Павел. Это же дети. В этой школе даже учителя младше меня». Оглянувшись на рисующую что-то на промокашке Машу, вздохнул, поднял портфель и вышел из класса.

– Заехал, как пахан на зону. Позорник. – бубнил он, спускаясь по лестнице.

– Во двор только на большой перемене! – эсэсовец на выходе хотел реабилитироваться.

– Пошел нахуй, – не поднимая головы, ткнул Павел дверь.

Пройдя под туннелем нависающих акаций к дороге, посмотрел влево-вправо – тот «москвич», видимо, был единственной машиной в городе, – вышел на Бродвей, сел на ближайшую лавочку и закрыл ладонями лицо. «Придурок старый». За десять минут посрался, видимо, со всем руководством школы, озадачил и напугал детей, послал ни в чем невиновного парня на посту, которым тот гордился, – и что? Что дальше? Машинально похлопав по карманам, сунув руку во внутренний карман и не найдя его, он вдруг понял еще одну вещь. Никаких телефонов, никаких интернетов с твиттерами, инстой, вайберами и телегами здесь не существовало. Он откинулся на спину, сцепил на голове руки и простонал: «Бля-ядь…»

– Мальчик, ты что матюкаешься?

Павел открыл глаза. Кудрявая девочка лет четырех-пяти в белом сарафанчике, серых, свисающих на коленках колготках и красных лакированных туфельках, улыбаясь тремя оставшимися молочными зубами, смотрела на него откуда-то из-под лавочки, теребя ухо прижатого к груди плюшевого коричневого медведя.

– Тебе показалось, девочка, – тихо сказал Павел. Это я стихи повторял. По литературе задавали. Тебя как зовут?

– Оксана, – сказала девочка.

– А где твои родители, – оглядевшись, спросил он. – И почему ты не в садике?

В этом времени в этот утренний час детей этого, да и любого возраста на улицах города быть не могло в принципе.

– Я не люблю садик, – вздохнул ребенок. – Там обижают.

Она повернула мордой к себе медведя, покрепче обняла.

– А ты почему не в школе?

– Ксюша! – Павел обернулся. – Я же сказала, подожди у входа, почему не слушаешься!

Девушка лет двадцати пяти в широких брюках и бежевом целлофановом плаще быстрым шагом приближалась к их лавочке.

– Вот забрал бы тебя дядя милиционер, знала бы тогда.

Поставив почти такую же, как у соседки Ани, сумку на лавку, она подтянула ребенку колготки, сунула под нос платок: «Сморкайся!» – и, взяв за руку дочь, обернулась.

– Мальчик, а ты почему не в школе?

– А почему ваш ребенок не в садике? – устало спросил Павел.

– Хулиган, что ли? – остановилась она.

– Нет. Добропорядочный гражданин. Можно даже сказать – товарищ. Пионер. Будущий комсомолец и коммунист. А там – как кривая выведет. Может, олигархом буду.

– Пойдем, доча! – не сводя с него глаз, потянула улыбающуюся девочку женщина.

– Время не подскажете? – крикнул вслед Павел, но мамаша лишь ускорила шаг.

«Я тут всех так распугаю. А ведь всего лишь утро…»

Мысли в голове путались, бились одна о другую, воспоминания разного времени смешивались, и на выходе получалось то, что обычно на выходе и получается – говно.

Движения по обеим дорогам практически не было. За полчаса, что он сидел, проехал только какой-то старый ЛАЗ. Рядом, несмотря на свободные лавки вокруг, присел какой-то мужик. Интеллигентный с виду, в белом, слегка помятом пиджаке и такой же, как у водителя давешнего «москвича», шляпе. Достал из сумки, не обращая на Павла внимания, граненый стакан, дунул в него, проверил на прозрачность, выудил оттуда же бутылку водки с нашлепкой «Столичная», надавил большим пальцем снизу на пробку. Та отлетела, и почти половина содержимого бутылки с бульканьем перелилась в стакан. Все это он проделал с таким достоинством, будто запускал космическую ракету. Павел, склонив голову, зачарованно наблюдал. Мужик еще раз оглянулся, поднес стакан к лицу, оттопырил мизинец, шумно выдохнул и в три глотка выпил. Не меняясь в лице, сложил все обратно в сумку, застегнул молнию и, наконец, посмотрел на Павла. Тот сидел с видом впервые увидевшего порнуху.

– Ахренеть…

– Молодой человек, – назидательным басом произнес мужчина. – Стаж – это годами наработанные правила соблюдения определенных условностей. Если их придерживаться неукоснительно, то непременно добьешься результата.

– Что ты несешь, философ? – Павел все еще пребывал в шоке от увиденного. – Ты же просто алкаш.

– Во-первых, не ты, а вы. И таки да, я алкоголик, – с достоинством ответил тот. – Но это не умаляет сути сказанного.

– Дядь, который час?

Мужик вытянул руку, поднес к глазам.

– Одиннадцать.

Павел откинулся на спинку, закинул руки за голову.

– Ну и где ты… вы сегодня проснуться думаете? С таким-то началом дня, – кивнул он на сумку. Мужик улыбнулся:

– Вы, молодой человек, сами-то уверены, что завтра проснетесь там, где хотели бы?

Он поднялся, поправил шляпу, взял с лавочки сумку и неспешно зашагал в сторону центра. «На сегодня уже перебор», – глядя ему вслед, подумал Павел.