Пена 1

В те времена былинные Фемида пролетарская, «слепорылая», рубила с плеча совершенно безжалостно. Отправляя на «перековку» и не за столь экзотические прегрешения. Набирал силу Культ личности Иосифа Виссарионовича, и сесть можно было на этот же срок за вульгарное опоздание на рабочее место или прогул. Власть закручивала гайки в предверии Большой Войны, миазмы которой витали в воздухе. Так что Леньке, можно сказать, повезло несказанно, что в статью соответствующую УК РСФСР не успели внести изменения соответствующие и получил он за групповое ограбление всего "пятерик" по минимуму.

На суде ему сделали скидку на возраст и учли положительную характеристику, выданную заводским профкомом. Ленька и сейчас еще должен был хлебать лагерную баланду, но началась война с Германией и по амнистии он, отсидев всего пару лет, попал в танковую школу в неполных семнадцать лет. Присягу по Закону он еще принимать не имел права до совершеннолетия и поэтому девять месяцев осваивал военную специальность механика-водителя.

По окончании учебки получил военно-учетную специальность – /ВУС/, звание младшего сержанта, одновременно присягнув и Родине. Летом -42-го он уже загрузился было в эшелон воинский, чтобы отправиться на фронт, но в последний момент несколько сержантов свежеиспеченных поступила команда снять и отправить в распоряжение учебной роты, для дальнейшего прохождения службы в качестве инструкторов. Офицеров катастрофически не хватало, и на должности командиров экипажей назначали сержантов. Еще почти год пришлось Леньке проторчать в инструкторах, и только в 43-м весной он наконец-то оказался в действующей армии в звании сержанта. Кубари, ромбы и треугольники в петлицах армия уже сменила на погоны и изменения эти восприняты были личным составом как нечто само собой разумеющееся и особенных дискуссий даже в курилках не возникало. Решил Сталин так, ему видней.

Ленька усмехнулся, вспомнив, за что получил срок и, вот уж тут его счастливчиком вообще-то считать было бы опрометчиво. Ни за что огреб. Если честно, то скорее за недоносительство. Видел, как началась драка, кинулся на вопль дружка: – "Наших бьют",– получил по голове и отключился не вовремя. Очнулся в околотке и там ему быстренько следователь объяснил, что и как нужно подписывать. Нет, не выколачивал из него признания, и Боже упаси, как-то еще домогался, чтобы упечь за решетку. Вполне обстоятельно разложил по полкам все "ЗА" и "ПРОТИВ", убедив Леньку, что лучше сесть за грабеж, чем по статье какой-то мудреной антисоветской. Как выяснило следствие, группа подростков напала на членов Коммунистического Союза Молодежи, высыпавших со своего очередного собрания и бурно обсуждающего его итоги. Кто-то кого-то зацепил или на ногу наступил нечаянно, слово за слово и началась драка. Комсомольцы оказались в численном большинстве и хулиганов внесистемных повязали, сдав потом в органы правоохранительные. Так что, как ни крути, а вполне можно было "пришить" политику.

– Пиши, Леонид Васильевич, как советую, всяко получишь меньше,– пожалел его следователь.– Твои подельщики уже раскаялись в содеянном, и правильно все поняли. Поработаете на Родину годок другой, пилой поширкаете и выйдете на волю с чистой совестью,– слукавил, преуменьшив минимальный срок. Но когда Ленька уже в лагере добрался таки в библиотечке до УК РСФСР, то убедился, что все же следак действительно не лгал по большому счету. Получить он с подельниками мог запросто и высшую форму социальной защиты, если бы его не послушали или попали бы они в лапы не столь порядочного служаки, искренне их сопляков пожалевшего.

И все же слова следователя про "год, другой" так или иначе, а сбылись. Как раз два года и отсидел Ленька, попав под амнистию. Кстати, в те времена амнистии были делом обыкновенным и получившие срока по статьям уголовным частенько попадали под них, если не к годовщине ВОСР – 7-ноября, так ко дню Солидарности трудящихся 1-го Мая. Леньке доводилось встречаться с такими счастливчиками, которые в совокупности недосиживали столько, что вряд ли им и прожить-то столько было суждено при жизни экстремальной. По сорок лет накапливали, отсидев, с перерывами амнистийными, лет пять.

Ленька вздохнул и, спустившись с полки, прошел в тамбур перекурить. Проходя мимо купе для проводников, с приоткрытой дверью он окинул его взглядом и отметил присутствие там двух женщин в форме с петлицами медслужбы. Уже знакомая ему майор, маленькая и чернявая, лет сорока о чем-то разговаривала с дородной, в звании лейтенанта, отчаянно жестикулируя руками.

– Утром обеспечьте горячую пищу всем, товарищ лейтенант,– донеслось до ушей Леньки и он слегка притормозив, услышал ответную реплику лейтенанта:

– Есть, Вера Сергеевна. А где взять-то на всех?

– Роди,– рявкнула в ответ майор, и Ленька невольно расплылся в улыбке. Совет этот он в армии уже слышал тысячу раз от начальства разного уровня. Универсальностью своей он вписывался во все рода войск без исключения.

– Как?– прогудела басом лейтенант.

– У вас голова или болванка для пилотки, товарищ лейтенант? Думайте. Изыскивайте резервы. Включите воображение. Довольствие мы получим продовольственное только послезавтра утром, а завтрашний день придется обходиться без него.

– И где я рожу?– всхлипнула лейтенант.

– Здесь и сейчас. И не ныть мне тут,– сурово пресекла проявление слабости подчиненной майор.– Быстро организуйте из санитаров бригаду фуражиров и соберите у бойцов сухпайки, выданные им накануне. У тех, кто еще их прикончить не успел и все в один котел. Разогрев и разнос пищи, я надеюсь, вам не нужно объяснять, как осуществлять?

– Ой, спасибо, Вера Сергеевна. Бегу. А я не сообразила, как рожать. А просто-то как,– вскочила на ноги лейтенант, оказавшись роста богатырского.

– "Ни хрена себе, подруга",– удивился Ленька, шагнув мимо двери и радуясь тому, что кто-то беспокоится о нем и всех остальных. "Соображает майор-то, что и как. Видать не первый эшелон гонит. А литюха зеленая еще. Первый раз, наверное",– сделал он вывод, вываливаясь в тамбур, затянутый дымом так, что лица здесь собравшихся подымить видно было не очень отчетливо.

– И на хера закуривать. Дыши, да и все,– пробормотал он, вынимая все же из кармана кисет.

Голос Ленькин прозвучал неожиданно громко в замкнутом помещении и столпившиеся здесь солдатики, разной степени потрепанности, дружно отреагировали на две его фразы, будто сказал он невесть что остроумное.

– Ха-ха-ха, го-го-го,– колыхнули дымовую завесу, размазывая ее по потолку и стенам.

– А дверь слабо приоткрыть, чтобы проветрить?– спросил Ленька, присаживаясь на корточки и сворачивая "козью ногу".

– А че открывать-то? Стекол вона все одно нет. Неуспеват вытягивать,– посетовал кто-то сквозь хохоток.– Мы шустрее дымим.

– Орлы,– вынужден был признать Ленька, добавляя свой клуб дыма в общие усилия.

– Ползем еле-еле, за час километров десять всего проехали. Чего тащимся?– проворчал кто-то из курящих.

– Двадцать пять, я по столбам засек, они тут кое-где еще стоят,– уточнил кто-то.

– Ты что тут в тамбуре весь час торчишь что ли?– хмыкнул первый голос.

– В вагоне вонь…– ответил второй голос.

– А здеся-а просто благовония стоят,– подковырнул первый.

– "Здеся",– передразнил второй.– "Здеся" вонь привычная, а "тама" у меня тошнота и рвота сразу начинаются.

– Ишь ты, нежны мы каки. А я-то думаю, кто тут весь пол изгвоздал блевотой. А это вон он ты, значится. Впору лопатой выгребать, мать твою,– не остался в долгу первый.

– А в рыло, ефрейтор,– завелся второй.

– Отставить грызню,– рыкнул командирский голос.– Мать вашу перемать. До станции потерпите, петухи, и там хоть морды друг дружке сверните, а здесь, чтобы тихо мне. Вышвырну на хрен в окно, не посмотрю что увечные,– голос принадлежал стоящему рядом с Ленькой верзиле с погонами капитана.

– Прально, товарищ капитан. А вы чей-та с нами в вагоне? Для товарищей офицеров свой вагон навроде как есть,– заискивающим голосом обратился к нему кто-то и Ленька, присмотревшись, удивился, поняв, что голос принадлежал тому самому "первому" скандалисту. Росточка невысокого он прислонился спиной прямо напротив Леньки.

– Куда сунули, туда и загрузился,– отмахнулся от него капитан пехотинец.– Открой меж вагонную дверь, заботливый ты мой. Прав сержант, устроили тут душегубку, мать вашу,– капитан осторожно протиснулся к выходу, и в тамбуре сразу стало вольготнее.

– Во, лось!– восхитился кто-то из раненых курильщиков.

– Гвардеец,– хмыкнул, занявший место капитана первый "скандалист", открывший все же меж вагонную дверь и переместившийся по этой причине на освободившееся место. Лязгающие буфера и сцепка заполнили скрежетом и лязгом помещение тамбура, и разговаривать стало невозможно. А протолкавшаяся через толпу группа "фуражиров" с мешками сухпайков и лейтенантом медицинской службы баскетбольного роста, размазала контингент по стенам, превратив процесс курения в совершенно дискомфортный. Леньке пришлось встать, чтобы его не затоптали в образовавшейся давке и кто-то, прижавшись к нему, так чувствительно потревожил повязки, сковыривая коросты, что он взвыл в голос и, матерясь, вывалился обратно в вагон. И уткнулся прямо в майора медслужбы со змеями в петлицах.

– Повязки шевельнули?– поняла она без слов по заслезившимся Ленькиным глазам и болезненным гримасам на его лице.– Без отравы этой никак не вытерпеть? Ну-ка в мою конуру живо и скидывай гимнастерку. Ох, и дух от тебя,– майор скривилась привычно и затолкала Леньку в свое купе. Гимнастерку Ленька содрал с себя с зубовным скрежетом и затрясся от сквозняка из распахнутого оконца.

– Закрой и не трясись,– подвинула его майор слегка и принялась разбинтовывать кисти рук.

– Пустячные ожоги у тебя, сержантик, и заживают скоренько. Молодец. Только вот мазью этой Вишневского обрабатывать их я не рекомендую, дружок. Полгода будешь маяться, пока присохнет. Есть народное средство им и пользуйся.

– Какое?– простонал Ленька.

– Мочой собственной обрабатывай. Справил нужду на бинт и перевязался. Через неделю все заживет,– улыбнулась ему майор.– Как зовут-то тебя?

– Леонид Васильев,– просипел Ленька сквозь зубы.

– Терпи тогда. Имя у тебя царское. А это не ты вокруг меня на станции крутился, что, дескать, здоров?– пригляделась к нему майор.

– Я.

– Не навоевался?– вздохнула майор.

– Нет… Просто, если здоров, то чего в госпиталь туда-сюда ездить? В медсанбате бы отлежался пару неделек и ладно,– промямлил Ленька.

– Эх, молодежь,– взглянула на него укоризненно майор.– Навоюешься еще. Война, дружок, нынче длинная получилась. Успеешь. Небось, об орденах мечтаешь, сержант?

– Не… я на медаль согласен. Я не гордый,– попытался отшутиться Ленька.

– Медаль? Ну да, в самый раз бы тебе ее из нержавеющего чугуна. Все девки тогда твои на танцульках,– майор закончила перевязку, не пожалев пары новых ИПС – /индивидуальных перевязочных средств/, и затянув узлы бантиками аккуратными, помогла Леньки натянуть гимнастерку.– Свободен, жених,– улыбнулась она ему, выпроваживая из купе.– Про мочу не забудь. Прямо сейчас загляни вон за ту дверцу и воспользуйся советом Веры Сергеевны. Она плохого не порекомендует.

– Спасибо, Вера Сергеевна,– поблагодарил майора Ленька и советом ее тут же воспользовался, заскочив в туалет. Там он чуть не задохнулся от запаха хлорки, которой тут засыпали все помещение и убедился, что вода из соскового крана все же течет худо-бедно, а нажав на педаль унитазную, добился выплеска небольшого на мелькающие в отверстии шпалы.

– Прямо гранд-отель,– буркнул Ленька и, понюхав свои бинты, скривился брезгливо.– Вах. Вышвырнут мужики в окно за этот букет, если засекут, что от меня благоухание.-

В двери кто-то громыхнул кулаком, одновременно яростно дергая ручку и, Ленька поспешил освободить туалет.

– Что ты там, мать твою, заснул что ли?– рявкнул на него вполне незлобиво санитар преклонных лет в белом халате не первой свежести.– Поберегись, уткой зашибу,– предупредил он, протискиваясь мимо Леньки с посудиной специфической. И из нее в нос шибануло так, что собственный запах Ленькин в сравнении с ним и в расчет принимать не следовало.

– Ни хрена себе,– протер заслезившиеся глаза Ленька и, цепляясь за поручни, побрел в свой отсек.– Хорошо, что лето и окна нараспашку. А зимой здесь каково?– прикинул он.

Полку свою он застал занятой, и конфликтовать по этому поводу не стал, на ней лежал пристегнутый тяжелораненый и Ленька пристроился в ногах у однофамильца, как можно деликатнее переместив его ноги подальше от края к перегородке.

– Не стесняйся, сержант. Пристраивайся,– услышал он голос артиллериста.– Там мне такие шикарные шины примотали, что пулей не прошибешь, хоть ложись. Ей Богу. У тебя водицы нет чуток? Губы сохнут,– попросил он, и Ленька полез на верхнюю полку за своим сидором, в который не забыл сунуть флягу с водой.

– Родниковая,– похвастался он, откручивая пробку.– Не то, что в сортире… Рыжая.

– Это где же ты, милок, родник-то сыскал? Что-то никто более не хвастался в санбате про него,– вопрос задал сидящий рядом с лейтенантом рядовой с петлицами пехотными.

– А я при кухне в санбате удачно пристроился и все окрестности обошел. Есть там, в овражке ручеек. Воду-то для пункта хозяйственного довольствия – /ПХД/ на полуторке в бочках доставляли, а к родничку сестрички бинты полоскать бегали. Там все ветки в бинтах на просушке,– Ленька напоил однофамильца и тот благодарно ему улыбнулся:

– Иван Васильев,– протянул он руку.

– Леонид,– пожал руку Ленька.– Тоже Васильев.

– Иди ты… Откуда сам?– обрадовался однофамильцу Иван.

– Из Ленинграда. Детдомовский и родни нет,– не оправдал его ожидания Ленька.

– Это ни че. Заведешь еще свою. Женишься и нарожаешь себе родни, на сколько прыти и терпения хватит,– подмигнул ему Иван.– У меня вон три брата и две сестренки были, а теперь одни племянники да племянницы от них остались. Без войны вымерли при савецкой власти.

– Я, товарищ старшина, конечно, вас уважаю за геройство ваше, но вот что это вы все с подковыркой на Советскую власть. Или не нравится она вам?– не удержался от реплики лейтенант.

– А чего не нравится? Власть и власть. Всякая от Бога и савецкая тоже. Прибрал Господь братьев с сестрами в двадцатые. И жизнь, и смерть, все в Его ведении, чего уж на власти-то роптать,– попробовал уклониться от очередного спора Иван.

– А Гитлер? Он тоже от бога власть получил?– не унимался лейтенант.

– Эко вы…– вздохнул Иван.– И Гитлер тоже от Бога. Бич он Божий для нас, по грехам нашим.

– Бич? Ну, старшина, ну ляпнул,– рассмеялся лейтенант зло.– Думаешь, что брякнул, не подумав? Гитлер – бич. А по мне так он людоед из людоедов, а не бич. Бич – это такая плеть, которой стегают за провинности и, стало быть, кто-то его держать должен. Так?

– Так,– кивнул старшина.

– И в чьей же руке этот бич?

– Известно в чьей. Сатаны,– не задумываясь особенно, ответил Иван.

– А бог тогда где? Почему Сатану эту не пресекет?– не унимался лейтенант.

– Так ведь пресекает через нас. Аль вы, товарищ лейтенант, все по щучьему велению хотите, чтобы происходило? С Божьей помощью пресекем и ума разума через это наберемся.

– Бесполезно, я вижу, с вами беседы вести,– махнул рукой здоровой лейтенант.– Все к одному сводите, старшина. Куда у вас не сунься, везде бог. А я что-то ни разу его не видал. Может, подскажете, как его увидеть и промыслы эти самые?

– Повертите головой, кругом все по промыслу и все от Него. Не понятно?

– Не понятно,– упрямо мотнул головой лейтенант.

– Это у вас от лет молодых. Понимание с возрастом вместе появляется, тут я вам не помощник,– опять попытался свести разговор на нет Иван.

– Полная хрень это все,– лейтенант явно завелся не на шутку.– Ученые убедительно доказывают, научно, что нет никакого бога. Есть материя в ощущениях, в разной форме и все. Листал я Библию вашу и плевался в нее. Тупые сказки собраны в ней. Ни уму, ни сердцу.

– Всю прочитал и всю оплевал?– повернул к нему голову Иван.

– Да ее всю никакого терпения прочитать не хватит. Я уж про слюни не говорю. Где взять столько? Вон, какая толстенная книжища,– скривился в презрительной ухмылке лейтенант.

– Ученые говорите?– Иван поморщился и оглушительно чихнув, извинился.– Сквозняков с детства не выношу, сразу на сопли пробивает. Прикрой, Леонид, слегка оконце.

– Да. Ученые. И сопли тут мне свои, старшина, на уши не вешайте. Я фактам привык доверять. И если не докажете убедительно, что есть бог, то так и буду говорить, что вы трепло.

– Хе-хе-хе,– рассыпался вдруг смешком Иван.– А почему я должен вам доказывать, что Он есть? Я это знаю, потому верю и ни к кому не лезу с Ним в душу. Тут каждый должон сам разбираться постепенно. Я так считаю. А вот, вы, товарищ лейтенант, прицепились ко мне, как репей к собачьему хвосту и уже час почитай долбите, как дятел все про одно. Докажи вам, да докажи. А ведь и докажу. Коль хотите.

– Жду, весь в нетерпении,– аж подпрыгнул на полке лейтенант и скривился от боли в раненой руке, которую очевидно растревожил.

– А все ведь просто очень доказывается,– улыбнулся ему старшина.– Вот это что такое?– дотянулся он до медной солдатской кружки, стоящей на столике.

– Ну, кружка,– буркнул лейтенант.

– Она есть?

– Само собой. Вот же она. Я ее вижу. Я могу ее пощупать,– торжествующе воскликнул лейтенант.– А бога твоего я не вижу и пощупать не могу.

– Хорошо,– кивнул Иван.– А если я сейчас эту посудину в окно вышвырну, и вы ее видеть перестанете и пощупать не сможете, то что, станете утверждать, что нет ее, как и Бога?

– Не стану. Потому что я знаю, что она есть, знаю какая она и все такое, поэтому не стану. Кружка есть, а бога нет.

– Значит, про кружку вы из личного опыта знаете и потому в нее верите?– уточнил Иван.

– Да. А как еще?

– Ни как. Только вот про Бога вы говорите, что нет Его, а чего нет то? Коль нет чего-то, так как и представить такое можно? А вы спорите так, будто точно знаете про что. Это получается, что вы, товарищ лейтенант, больше чем я про Него понимаете. Я-то не рискну сказать, что Бога познал, а вы вон какой уверенный, что нет Его. А чего нет то? Вот с кружкой понятно, а с Богом как быть? Чтобы что-то отрицать, надо понимать, чего нет. Вот я выбросил, скажем, кружку в окно и можно смело говорить, что ее тут нет, потому как знаем, чего нет. А когда вы говорите, что нет Бога, то, что имеете в виду? Уточните для меня темного?– Иван постучал кружкой себе по лбу и, брякнув ей по столу, взглянул на лейтенанта требовательно.– Ну?

– Ох, хитрец вы, старшина,– вынужден был признать лейтенант.– Только на хитрую задницу есть хрен с винтом. Слыхали такую поговорку народную?

– Слыхали,– кивнул Иван.

– Хорошо, что слыхали,– опять подпрыгнул, торжествуя лейтенант и, опять скривился от боли.

– Я про того Бога говорю, которого в Библии вашей малюют. Страшилище жуткое.

– И где же Он там страшилищем выставлен?– удивленно приподнял брови Иван.– Я, конечно, не такой грамотей, как вы, но тоже читал писание. Грамоте по нему обучался, заместо букваря. И сколько мне помнится, Бог всегда милосерден, долготерпелив к людям грешным и Он и есть сама Любовь.

– Терпелив, милосерден, любовь? Да он там только и делает, что мучает и наказывает всех. Детишек этих еврейских, за то, что старика-пророка придурковатого дразнили, тысячами жизни лишал. Да он хуже фашистов в этой Библии,– лейтенант обличающе ткнул указательным пальцем здоровой руки в Ивана, будто бы это он лично перебил несколько тысяч детишек в древнем Израиле.– Страшилище он там и не спорь со мной, старшина. Я лучше знаю.

– Прочитал, поплевался и теперь лучше знаете, какой он там описан? Страшилище увидели и оно вам не понравилось, правильно?– Иван с любопытством разглядывал возмущенное лицо лейтенанта.

– Правильно. Нет его,– упрямо набычился лейтенант.

– Ну, так на нет и суда ведь нет. О чем спорить, коль нет? А может быть, товарищ лейтенант, это у вас пока нет? А у меня вот уже есть. И не страшилище. А вашего, который страшилище, точно нет. И не дай Бог, если бы был такой. Такого мы Сатаной называем – Отцом Лжи. Обезьяной Божьей, который промеж нас суетится и все норовит Божье благое обгадить. Только вот, что странно. Почему вам так необходимо доказывать, что нет того, чего нет? Вы верите в то, что Бога нет. И эта вера ваша такая неистовая, что впору на костер за нее или на крест. Даже завидно, ей Богу,– рассмеялся вдруг Иван.

– Темный вы, старшина, хоть и геройски воевали. Потому и не понимаете, что Библию попы древние написали, чтобы народ в покорности держать. Чтобы не бунтовал, чтобы революции не совершал и грабить чтобы его сподручнее было. Не так скажете?

– Не так, конечно. Кабы не было бунтов, да мятежей, да революций с войнами, так и спорить бы не стал. А так сами в учебниках школьных почитайте. Сколь люди живут, в них описанные, так и все воюют промеж себя и революции устраивают с бунтами. Хоть у нас в Расеи. То Разин, то Пугачев, то еще кто-нибудь во все века баламутил. И где покорность ваша?

– Так это от того, что терпение у людей лопалось. Они же гады, закабалив народы, три шкуры под это дело начинали драть. Вот люди и начинали бунтовать. И что попы? А попы норовили народ утихомирить. Сами почитайте историю. Вечно попы лезли с увещеваниями, а в результате народ потом на плаху волокли. Того же Пугачева казнили принародно.

– Так мы про что тут разговариваем? Про то, что попы плохие, и поэтому Бога нет?– усмехнулся Иван.– Однако, вот я темный, вы светлый, а кружка все равно медная, одинаковая для нас разных. А вот скажите, товарищ лейтенант, вам под бомбежкой приходилось бывать? Когда мессеры сверху пикируют прямо на твой окопчик?

– Приходилось,– поджал сурово губы лейтенант.

– И что? Кого поминали, чтобы мимо пронесло смерть? На войне, лейтенант, неверующих нет. Вот поэтому вы и кипятитесь, что наверняка Бога поминали, когда мессер сверху завывал. Только вы это за слабость свою сочли и теперь лезете ко всем с разговорами. А я, когда под бомбами или минометным огнем в окопчике укрывался, то молился не с перепугу, а потому что веру имею в то, что все от Бога. И даже бомбы эти, коль время мое здесь закончилось. И приму без страха, и паники. И не побегу поэтому, струсив. Так что моя вера мне в помощь. Она от страха первое средство верное. Понимаешь? Если нет, то мне сказать больше нечего. Поговори с кем посветлее моего. А от меня отстань. Утомил верой своей, в то, что нет Бога,– Иван демонстративно отвернул голову от лейтенанта, а тот, щелкнув несколько раз челюстью, поднялся и отправился в тамбур, бормоча себе под нос: – Герой, а дурак – дураком.

– Комсорга на вас нашего нет здесь,– пошутил Ленька.– Вот уж кто одним бы этим Чарльзом Дарвиным вас, старшина, запинал бы. Как заведет на политинформации про опиум для народа, так вся рота в учебке дрыхнет на табуретках без задних ног. А погиб вообще-то геройски. Мне дружок отписал сюда уже. Сгорел литюха в танке. Орденок ему посмертно Родина выдала. Вот бы вам с кем языками-то зацепиться, а мы бы, с нашим удовольствием, послушали.

– Оно и понятно, скучно вам в вагоне с болячками трястись,– взглянул на него лукаво Иван.– А ты крещен ли сам?

– Крещен – должно быть. Меня мамка моя непутевая к сиротскому дому подкинула с крестиком на шее,– Ленька похлопал себя по груди легонько.– Ношу память мамкину.

– Почему непутевая?– взглянул на него сурово Иван.– Ты ведь не можешь знать всех обстоятельств. Может ее и в живых не стало, а люди посторонние на себя обузу взять не захотели, вот и снесли тебя мелкого в приют. А чтобы не объясняться с властями, подбросили. Однако крест на шее – это, братец, о многом говорит. Мать и отца своих почитать полагается по писанию, только за то, что через них человек в этот мир приходит по Божьему Промыслу. А уж каковы они, не нам судить. Он Судия всем. Все видит, все про всех знает и всем воздаст. А наше дело – жить по заповедям. Вот и вся простота жизненная. Коль сможешь так-то, то и все будет ладно у тебя в ней. Все своевременно. Господь и обстоятельства так составит, что проживешь жизнь интересную, своевременную и полезную для всех. Людям, стране полезную.

– Эх, дядь Вань. Понятно вроде все говоришь. И лейтенант тоже, вроде как, все правильно про Пугачева и попов. Я, видать, еще тоже про Бога ничего не понимаю. Есть, нет ли. А когда мессер завывает, я не про Бога всегда думаю. Мне просто страшно и жалко себя бывает до слез. Было сперва. А потом привык. Чему быть – того не миновать. Рукой махнул. Бойся не бойся, что толку? Если твоя на бошку летит, то верь не верь в Бога – все одно твоя.

– А вот тут ты не совсем прав, Лень,– Иван повернул к нему лицо.– У меня сколь раз уж было так, что моя вроде, несомненно, а она раз и не моя. Я перед боем всегда молитвы творю и прошу Господа не погубить раба Божьего Ивана, потому как дома детишки ждут и их еще мне следует воспитать, в люди вывести и внуков еще от них дождаться. Так и прошу всегда, внуков поминая. И сколь раз уж так было, что всю прислугу в расчете выбьет немчура, а я хоть и побитый слегка, а жив курилка. Два года уж так-то. Теперь-то, конечно, спишут в запас и я с чистой совестью в тыл еду. Да и устал до смерти.