Пена 1
– Вы сказали, герр лейтенант, что мы "в заднице",– осторожно процитировал его же слова Отто.
– Ты вот что, Отто, это прекрати. Мы на брудершафт выпили? Выпили. Так за каким чертом ты меня герром называешь? Я – Карл. Карл. Повтори.
– Карл,– послушно повторил Отто.
– Ты еще молодой, а мне уже сорок пять и я помню ту первую Большую войну, когда вся Европа воевала, как и в это раз. И Германии тогда наваляли так, что вспоминать не хочется. Тогда тоже мы воевали с Россией и победили ее. Мир русские запросили с их Лениным. Самый главный у них тогда он большевик был. Все подписал этот Ленин, а в результате мы – немцы едва ноги из этой России унесли. Что за народ здесь живет! О Боже!– схватился за голову лейтенант.
– Свиньи,– подсказал ему Отто.
– Кто свиньи? Русские?– уставился на него лейтенант.– Ох, молодой ты и неопытный Отто. Свиньи. Они не свиньи. Они иногда притворяются свиньями. Притворяются. Верь мне,– Карл снова грохнул кулаком по столу.– Они не свиньи, Отто. Они солдаты. Все. Бабы ихние, дети, старики и даже старухи ветхие. К ним, Отто, никогда нельзя поворачиваться спиной немцу. Никогда. Запомни. Даже, если русский стоит на коленях и просит о милосердии. Не верь ему, Отто. Застрели лучше, но упаси тебя Бог повернуться к такой старушенции спиной. Она тут же выплеснет тебе на голову чугунок с кипятком или ткнет вилами в задницу.
– Позволь возразить тебе, Карл,– не согласился с лейтенантом Отто.– Я на восточном фронте уже год и видел всяких русских. Согласен, что есть фанатики-большевики, но есть и вполне обычные люди. Которые хотят, прежде всего, жить, жрать и совокупляться. И если это предоставить, то им все равно, кто ими управляет. Мы – немцы или жиды – комиссары.
– Обычные. Хе-хе-хе,– плеснул в кружку очередную порцию спирта из фляги Карл.– А почему тогда кипятком ошпаривают немцев ик-ихние старушки? А?
– Какие старушки?– Отто, зацепил свою кружку и, проглотив теплый спирт, запив его водой, принялся закусывать бутербродом с тушенкой.
– Всем старушкам старушка тут нам попалась неделю назад,– многозначительно взглянул на него лейтенант.– Тут, рядом совсем жила. Я послал двух фуражиров в соседнюю деревушку продовольствие закупить на марки. Нам их мешками завезли. Солдатики вернулись ни с чем. Одному в задницу вилы старушка воткнула, а второго ошпарила так, что пришлось в госпиталь отправить. Гроссмутер эта… О-о-о!– лейтенант выпил спирт и, постучав себя по груди, выдохнул.– Майн Гот.
– Может, вели себя как-то неделикатно фуражиры?– попытался заступиться за престарелую фрау Отто.
– Я тоже сначала так подумал и провел расследование. Свое, личное. У меня во вверенном мне взводе я и труппенфюрер, и гестапо, и полевая жандармерия. У меня покойники правду рассказывают. Ты сам послушай, очевидца. Да, да того самого, которому в задницу вилами. Этому повезло, рука у фрау оказалась не столь могучей, чтобы глубоко расковырять его зад. Так что служит по-прежнему. А как же? Если я каждого фуражира стану отпускать в Рейх на излечение по таким пустяковым причинам, то у меня во взводе останусь через месяц только я один и два Хиви – Хильфшвиллиге эти. У меня их двое. Шельмы те еще и спиной к ним тоже поворачиваться не рекомендую, но воюют как звери за Великую Германию. Эй, Ганс, тащи сюда Фрица Шродера. Как там его задница?– рявкнул лейтенант и через минуту перед Отто вытянулся, оттопырив локти, гренадер – стрелок пехотинец.
– Ну-ка, Фриц. Повесели начальство. Расскажи, как тебе старушка зад вилами продырявила?– взглянул на него мрачно Карл.
– Герр лейтенант, сколько же раз уже…– попытался уклониться от чести быть услышанным еще раз Фриц.
– Сколько раз команду получишь, столько и расскажешь. А я сравню с предыдущей версией. Сдается мне, гренадер, что ты клепаешь на фрау, а у самого рыло в пуху и может уже совесть в тебе проснется, и признаешься ты… Каким образом довел старушку до состояния взбешенности. А ведь она взбесилась, а не сразу такой фурией вас встретила. Разве я не прав?
– Правы, герр лейтенант,– вытянулся еще пуще Фриц и даже каблуками щелкнул, демонстрируя готовность душу отдать вместе с телом за Великую Германию.
– С самого начала давай. Въезжаете вы в село и к этой избе… Дальше сам,– скомандовал лейтенант.
– Подъехали. Поздоровались с фрау. Показали ей марки, как велено было и объяснили в подробностях, что и сколько у нее во дворе стоит. Сколько свинья, сколько молоко, сколько курица, яйца и прочая провизия, герр лейтенант. А она ни в какую. Прикинулась, что не понимает про свиней и курей. Я ей вежливо попытался объяснить, что, мать, давай сюда свинью, а получи за нее деньги. Много денег давал, герр лейтенант. Не понимает и все тут. И как быть? Решили действовать. Курт в хату зашел и стал там фураж собирать, а я в сарай заглянул. Две свиньи там оказалось. Одну я и решил приобрести в качестве фуражу. Застрелил и во двор вытащил. А свиньища кило под сто, едва выволок. Принялся свежевать, чтобы дерьмо лишнее не перемещать без пользы и слышу – в доме кто-то завизжал. Я и не понял сразу, что это Курт. Думал, что фрау скандалит по поводу стоимости. А тут и она выскочила на крылечко и хвать вилы эти. И как прыгнет на меня с ними наперевес, Я в сарай, она следом и кэ-эк,.. прямо в зад.
Вот так все и было, герр лейтенант,– рядовой утер лоб пилоткой, совершенно забыв, что стоит перед начальством. Разволновался от нахлынувших воспоминаний.
– Дальше что? Куда старушка делась?– одернул его строгим голосом лейтенант.
– Так куда..? Не могу знать, герр лейтенант. Сгинула со своего двора. В лес должно быть ушла. Я когда из сарая выполз, кровью заливаясь, ее уж и след простыл. И ведь винтовку мою с собой прихватила с подсумком и автомат Куртов с тремя рожками запасными тоже прибрала. Запасливая старушка попалась, герр лейтенант. А Курт… Бедный Курт. Как вспомню его физиономию обваренную, уснуть не могу, герр лейтенант. И за что? За что? Там у нее в избе и нет-то ничего ценного. А ошпарила, будто Курт у нее там сундук с золотом нашел, и присвоить захотел без спроса. Что? Как это так, герр лейтенант?
– Слышал, Отто?– взглянул на Киттеля Карл фон Лорингхофен.
– Боевая бабка,– не стал спорить Отто.
– Свободен, Фриц,– отпустил гренадера лейтенант.– А насчет старушек русских сам соображай, за что они виллы в твой зад норовят воткнуть. Пшел вон.
– Яволь,– щелкнул каблуками Фриц и исчез за плащ-палаткой, выполняющей роль дверей.
– Слышал?– кивнул ему вслед Карл.– Это только одна старушенция. А сколько их таких в этой стране? Ты только задумайся об этом, Отто. И тебе станет страшно там у себя в облаках. Мы побеждаем и при этом в полной заднице. Чем глубже лезем в эту страну, тем в большей заднице оказываемся. Фюрер, конечно, все обдумал и Европе надрал задницу заслуженно, но… Вот тут бы ему и остановиться. Зачем, зачем он полез в эту Россию с проживающими в ней вот такими старушками? Отто, помяни мое слово. Все для нас здесь закончится очень и очень плохо. Где взять на каждую русскую старушку по солдату, Отто?
– Зачем нам приставлять к каждой старушке по солдату?– не понял Отто.– Используем для этого тех же Хиви, которые присягают лично Фюреру. Пусть караулят,– предложил он выход.
– Хиви? Ха-ха-ха. А кому, как ты думаешь, эта старая ведьма уволокла винтовку с автоматом? И поверь мне, Отто, эти Хиви ничем не лучше. Отвернись только. Немец должен в России спать с одним глазом открытым. И все равно в результате нагадят на голову. Хиви. Пока я стою рядом с этим Хиви с пистолетом у его виска – он воюет. Отвернусь, и он убежит. Застрелит и убежит в свой лес. В Сибирь. У них, Отто, есть куда убегать. В огромную эту Сибирь. Там всегда можно спрятаться хоть от всего мира. От Вермахта, от Люфтваффе, от Сталина ихнего рябого, от Дьявола. Поэтому они такие неуправляемые, непредсказуемые, нецивилизованные свиньи Отто. Им есть куда бежать. А нам куда? Куда, Отто?
Сейчас, лежа на русском поле, Отто вспомнил этот разговор, и ему стало неуютно под палящими лучами солнца. Приложившись к фляге, Киттель смочил пересохшие губы теплой водой и с тоской вспомнил ледяные струи лесного ручья, в который он с удовольствием сейчас бы нырнул с головой.
Глава 4
Фоккер появившийся прямо перед медленно ползущим эшелоном не успел, как следует напугать паровозную бригаду, мелькнув с воем над эшелоном, и старший машинист выматерившись, отвел душу, выглянув в окно и проследив за ним взглядом.
– Сука, видит же что санитарный, ублюдок. И все равно поливает, подонок. Чтоб ты сдох, сволочь фашистская,– пожелал он немецкому летчику, зло сплюнув, а когда увидел, что ему вслед устремились советские машины, погрозил кулаком и проорал:
– Врежьте ему, гниде, как следует, мужики,– "мужики" не подвели и "врезали как следует", так что задымивший фоккер, завертелся над лесом и, сделав свечку, заваливаясь на левое крыло, вышвырнул из своей утробы летчика, повисшего под куполом парашюта, а машина им брошенная, повинуясь аэродинамике непредсказуемой, понеслась над верхушками деревьев, потянув за собой дымный след и возвращаясь в сторону санитарного эшелона. Догнала, мелькнув крестами на крыльях, и врезалась в несчастный локомотив, сбивая его своей массой с дорожного полотна.
Бригада паровозная ничего не успела сделать, сгорев мгновенно в этом столкновении, сопроводившимся несколькими взрывами, опрокинувшими паровоз и следующие за ним пару вагонов, также сошедшими с рельс. На счастье людей, находящихся в составе, железнодорожная насыпь в этом месте была не высокой, а скорость эшелона черепашьей, поэтому третий вагон всего лишь перекосился под углом в 45 градусов, оторвавшись правыми колесами, а четвертый уже и вовсе полноценно устоял на полотне, попрыгав и шандарахнувшись слегка с боку на бок. Во всем эшелоне, при этом, не обошлось без упавших с полок и получивших травмы различной степени, но в основном незначительных. Гораздо травмоопаснее оказалась ситуация в двух первых вагонах.
Особенно в первом, завалившемся полноценно и лежащем практически вверх колесами. Охваченный пламенем из сдетонировавших топливных баков фокке-вульфа первый вагон, взвыл на сотню голосов и из его окон поползли люди в бинтах и без того в основном беспомощные, а теперь еще и ошеломленные вагонными кульбитами.
Леньку, ехавшего во втором вагоне, все эти события застали в тот момент, когда он задремал, откинувшись осторожно на перегородку, чтобы не побеспокоить ноги однофамильца. Рев пронесшегося фоккера, заставила его вскочить на ноги и выглянуть в окно, вцепившись во фрамугу и высунув голову. Ничего особенного Ленька при этом не увидел, но любопытство это стопроцентно спасло ему жизнь, потому что выпущенный из пушки MGFF 20-ти миллиметровый снаряд прошил потолочное перекрытие вагона и разворотил перегородку между-купейную точно в том месте, где он только что, пятью секундами ранее, дремал.
В результате никто не пострадал, но обрадоваться опять же ни кто не успел, потому что двумя минутами позже вагон подпрыгнул так, что ударил полом по ногам Ленькиным и, завалившись на бок, понесся со скрежетом, звоном и треском по грунту, загребая его кубометрами и засыпая пассажиров щебенкой и песком. Леньку швырнуло вперед и он, чувствительно приложившись о переборки спиной, взвыл от боли, теряя сознания и цепляясь за мелькнувшие мимо глаз стойки. Выкрашенные зеленой краской из вертикальных, они превратились в горизонтальные и Ленька вцепился обожженными руками в одну из них, повиснув как гимнаст на турнике и скрипя зубами, пытаясь перетерпеть обрушившуюся на него боль.
А вагон, дернувшись и скрежетнув особенно резко в последний раз, замер, заполнившись пылью и воплями пострадавших людей. Ленька попытался сделать вдох, и это ему удалось с трудом открытым ртом. "Как там старшина?",– мелькнула в голове у него первая здравая мысль и он попытался нащупать ступней что-нибудь, однако ноги скользили по опустевшим полкам не находя опоры и, продышавшийся он свесил голову, чтобы сориентироваться в пространстве. Пыль оседала, и из нее доносились стоны и взывания о помощи.
– Вышибай стекла над головой,– уже распоряжался кто-то.– Чего рот разинул? Помогай.
– Товарищи легкораненые, помогите своим товарищам покинуть вагон,– раздался голос Веры Сергеевны.– Без паники, товарищи, используйте в качестве подъемных средств одеяла. Связывайте их вместе. Стекла уцелевшие следует выдавливать, товарищи. Аккуратно и без паники, организованно помогаем друг другу,– голос майора пронесся по вагону, наполненный спокойствием и действие произвел успокаивающее на контингент.
– С этой стороны горим,– завопил кто-то со стороны примыкавшей при движении к паровозу и в подтверждение его словам к пыли прибавился дым, едкий и вонючий.
– Дави стекла,– рявкнул кто-то, перекрывая вопли и стоны.– Шевелись, мужики.
Ленька, продышавшийся и проморгавшийся, спрыгнул вниз на боковую стенку с высыпавшейся фрамугой и обнаружил там старшину скрюченного и без сознания. Спрыгнув рядом с вывороченным оконным проемом, Ленька склонился над ним и, услышав хриплые стоны, попытался вытащить его за плечи, чтобы освободить раненые ноги и это у него с трудом получилось. Однофамилец оказался неожиданно неподъемным, и ворочать его оказалось не просто.
– Одному мне тебя отсюда не вытащить, дядь Вань,– признался ему Ленька и услышал в ответ хриплое:
– Сам выползай, давай. Обо мне потом думать будешь. Набегут чай кто-нибудь. Не оставят тут загибаться. Соседа сверху отстегни, не забудь. Задохнется мужик.
– Сейчас, я сейчас…– засуетился Ленька и принялся рвать пристяжные ремни, фиксирующие висящего сейчас вниз головой того самого соседа. Сопящего тяжело и пускающего уже кровавые пузыри из открытого рта. Разобравшись с "соседом" и пристроив его рядом со старшиной, он освободил и лежащего на соседней второй полке. Этот признаков жизни не подавал и Ленька, приложившись к его груди ухом, понял, что помощь ему уже не требуется.
– Помоги, браток,– раздался голос у него над головой и Ленька, удивленно задрав голову, обнаружил еще одного зафиксированного на боковой полке. Одна нога у него уже болталась, набухая сквозь повязки кровью, а вторая запуталась в ремне, и солдатик пытался ее освободить, извиваясь со стонами. С этим Леньке пришлось повозиться особенно долго и при этом тот так чувствительно ухватился за его руки, что Ленька взвыл от боли, но не выпустил его из объятий, пока не переместил все на ту же боковую стенку вагона и не пристроил рядом с уже лежащими там. При этом он оступился и упал в оконный проем, провалившись в щебенке по колено. Зашиб его при этом о край металлический так чувствительно, что боль новая почти перекрыла предыдущую. Матерясь и шипя от боли, Ленька схватился за ушибленное колено и присев, обнаружил, что снизу чувствительно сквозит.
– Братцы, здесь яма,– заорал он, забыв про боль и, принялся расшвыривать грунт, расширяя отверстие. Встав затем на четвереньки, Ленька принялся грести и через минуту выбрался из вагона.
– Ура!– обрадовался он, забыв про боль в травмированном организме, и нырнул обратно в проделанную им нору. Еще пять минут у него ушло на то, чтобы расширить ее до размеров совсем приличных и первым выволок на свет Божий однофамильца старшину. Вытащил, огляделся по сторонам и понял, что повезло вот таким образом со складками местности не одному ему. Вагон завалился боком на насыпь и в паре мест пассажиры из него выбирались таким же манером. Стелился дым по земле, лениво размазываемый легким летним ветерком по окрестностям и наверху во всю уже шли спасательные манипуляции. Люди покидали вагон частично горящий, но его уже забрасывали грунтом и чад от горящей краски и перегородок, добавлялся в дымовую завесу.
Вытащив оставшихся троих, Ленька не поленился и, смотавшись еще несколько раз, вышвырнул из норы сидоры с имуществом. Всего их оказалось десяток, столько же шинелей в скатках, которые Ленька так же не поленился вытолкнуть из норы. Выбравшись в последний раз, как он думал, Ленька свернул "козью ногу" и с чувством выполненного долга, закурил.
– Спасибо, земеля,– прохрипел лежащий рядом с ним тот самый боец, что ободрал с него повязки.– С меня пол-литра.
– Не забудь,– попробовал отшутиться Ленька и зашипел от прикосновения к его травмированным конечностям.
– Дай курнуть, земеля, и с меня литр,– похлопал его легонько боец, и Ленька сунул ему в губы цигарку.– На, кури. Только не хлопай больше по болячкам моим своей клешней антисанитарной. Душевно тебя прошу,– скрежетнул зубами Ленька.
– Извини, земеля,– прохрипел сконфуженно боец.– Тебя как звать? Меня Серегой.
– На Леньку откликаюсь,– представился и Ленька, скрипя зубами. Боль в местах обожженных стала нестерпимой, и его прошибло ознобом.
– Сейчас, Лень, санитары подгребут из соседних вагонов, перевяжут. Главное – живы остались,– Серега затянулся дымом и, закашлявшись, пожаловался.– А мне вон ноги осколками посекло и один гад под ребра залетел. Самый поганый оказался. Дышать не могу нормально. Швы трещат. Чуть курить не бросил.
– Не повезло,– посочувствовал ему Ленька.– Потерпи чуток и все заживет. Тогда-то уж и накуришься, а пока терпи.
– Терплю. Куда деваться? А вот этому пареньку не повезло совсем. Отмаялся,– Серега бережно прикрыл лицо умершего бойца вафельным полотенцем, выдернув его из попавшего под руку сидора.
– Схожу за санитарами,– поднялся Ленька на ноги и, вернувшись через пять минут, сообщил друзьям по несчастью:
– Не до нас им. Там в первом вагоне вообще кошмар что творится. Вот бинтами разжился и зеленкой. Сами перевяжемся как-нибудь. С той стороны уже ремонтники прикатили, сейчас расцепят где надо, подгонят паровозик и поедем дальше через часок, другой. Полотно совсем не пострадало. Промазал Фриц. Лишь бы снова не налетели. Майор велела не паниковать, оказывать друг другу помощь и ждать команды на погрузку. Отползти еще велела от вагона. Сейчас тягач подгонят Т-34-ый и оттащат вагоны. Пылит уже от станции. Здесь рядом, в двух верстах. Я бы и пешком дошел. А вам придется потерпеть, братцы. Перевяжи, Серега, мои клешни и будем выполнять указание товарища майора.
Двух часов дорожникам не хватило на устранение последствий крушения, не хватило и трех, и только к вечеру оставшиеся вагоны удалось сдвинуть с проклятого места подошедшему сзади эшелону. На станции Щигры не оказалось свободного паровоза и свободных вагонов для перегрузки увечных и раненых, выгруженных из двух первых вагонов. Пришлось загружать тяжелораненых в оставшиеся – не поврежденные, выгрузив из них легкораненых. Пока вся эта толкотня и суета продолжались, солнце стало опускаться к горизонту.
– Товарищи легкораненые, двигайтесь в сторону станции – это совсем рядом. Там вы получите пищевое довольствие и будете ожидать дальнейших указаний,– обратилась к бойцам майор на прощанье и вагоны залязгали в сторону Щигрей, растворяясь в вечерних сумерках.
– Понятно, что в сторону станции, не на запад же шлепать,– проворчал Ленька, распрощавшийся с Серегой и Иваном.
– Пол литры у меня сейчас нет, Лень. Потом как-нибудь, после войны встретимся и отметим. Возьми пару банок тушенки в моем мешке заместо пол литры. Нас-то накормят скоро по любому, а вам еще вон сколько тащиться до станции и потом, как там сложится одному Богу известно. Бери, бери, не стесняйся,– Серега сунул в руки Леньке банки и помахал с носилок на прощанье рукой.
А старшина однофамилец, впавший в забытье, и вовсе с Ленькой не попрощался. Кинул ему в ноги его сидор со скаткой Ленька, шепнув на прощанье:
– Выздоравливай, дядь Вань,– в ответ услышал невнятное мычание и, вздохнув, отправился к месту сбора остающихся в поле легкораненых. Командовал здесь тот самый капитан гвардейского роста и, построившись в колонну по три, сводная, увечная рота, побрела в сторону станции, цепляясь друг за друга.
– Шире шаг,– попробовал подбодрить бойцов капитан и услышал в ответ из строя столько матерщины сразу и такой разнообразной, что счел за лучшее промолчать и более не командовать. Два пройденных до станции километра показались Леньке бесконечными, и когда в сгустившихся сумерках рота добрела до первых изб и без команды повалилась с ног под заборы, он тоже упал и с удовольствием свернул цигарку.
– Товарищи бойцы, нам придется остаться здесь до рассвета. Блуждание в потемках, по населенному пункту, считаю нецелесообразным,– обратился к раненным капитан.– На этом подворье я вижу колодец, рекомендую им воспользоваться, для пополнения запасов питьевой воды и далеко не разбредайтесь. Место сбора здесь.
– Спасибо, Серега,– помянул добрым словом Ленька своего попутчика давешнего, распуская лямки сидора и вынимая из него банку с тушенкой и котелок с сухарями. Выплывшая на небосклон ущербная луна, неожиданно довольно ярко высветила унылую реальность, наполненную стонами, приглушенными голосами и скрипом колодезного ворота с толпящимися рядом с ним людьми.
Угнездившийся рядом боец с подвязанной рукой, молча протянул ему нож, и Ленька, молча приняв его, с удивлением отметил, что это кинжал немецкий, но промолчал, пожав плечами и вскрыв свою, вернул так же молча его обратно. Сил на разговоры и желание разговаривать, просто не было.
– Мою ковырни,– попросил боец, протягивая ему такую же стандартную армейскую банку и отстраняя ей протянутый нож.– Одной рукой – несподручно.
– Угу,– Ленька вскрыл скользкую от солидола посудину и, поставив ее перед бойцом, не удержался и спросил, возвращая нож.– Трофейный?
– На пять пачек махры выменял. Эсэсовский – динсдольх называется. Привезу домой, буду свиней им колоть,– отозвался боец, воткнув трофей в землю по рукоять.– Умеют фрицы ножи делать. Лезвие держит, как бритва.
– Умеют. Сухари будешь?– Ленька подвинул в сторону бойца котелок с сухарями.– Сам откуда будешь? Меня Ленькой зовут.
– Александр. Саня. Я из Новгорода. Не, сухари не хочу. У меня еще полбуханки ржанухи есть. Хочешь?
– Давай,– Ленька взял протянутый ему ломоть хлеба и принялся за тушенку.– Почти земляки мы с тобой. Я из Ленинграда.
– Ага. Лаптем по карте,– хмыкнул Саня.
– Ну, уж и лаптем. Рядом совсем. Лаптем – это какой-нибудь Мурманск или Свердловск. А Новгород, Псков, Луга – это, если на глобусе смотреть, то сантиметр какой-нибудь,– Ленька выскреб остатки тушенки и, запив ужин водой из фляги, потряс ее.– Кончается родниковая, переходим на колодезную.
– Колодезная – тоже родниковая. А вот в этом вообще ледяная. Цепь метров тридцать. Представляешь, сколько ковыряться пришлось хозяину?
– Не повезло мужику от избы одни головешки остались,– посочувствовал хозяину колодца Ленька.
– А тут всем не повезло. Два раза фронт через село прокатился. Одни трубы торчат. Я через эти Щигры днем проезжал, пепелища сплошные,– Саня протянул Леньке свою флягу.– Попробуй.
– Класс,– оценил Ленька, сделав пару глотков.– Обязательно наберу утром.
– Капитан нам попался с шилом в заднице, поднимет ни свет, ни заря и к колодцу тогда хрен протолкаешься. Советую запастись сейчас, пока все дрыхнуть завалились,– посоветовал Санька.
– Уговорил. Сразу видно, что ты, Сань, из пехоты,– Ленька поднялся, кряхтя и отправился к колодцу, бросив через плече сидящему Саньке:
– Не уходи никуда, пригляди за мешком, чтобы не сперли. У меня там портянки ценные, первой категории, байковые.
– Ха-ха-ха,– отозвался из темноты свеже-обретенный приятель и когда минут через пять Ленька вернулся к нему, он уже сопел носом с вещмешком под головой, завернувшись в шинель. А вот поспать в эту ночь им, к сожалению, не удалось. Только Ленька прилег рядом с Саней, как в небе загудели ночные немецкие бомбардировщики. Летом 1943-го советские асы, в буквальном смысле этого слова, сбросили их с неба в дневное время суток и господствовали там, превосходя по численности. Однако задачи боевые следовало выполнять, и командование Люфтваффе прибегло к тевтонской хитрости, принялась наращивать ночные бомбежки стратегически важных объектов.
Железнодорожных, узловых станций в том числе. И Щигры, таковыми являясь, именно в эту июльскую ночь с 13-го на 14-е июля подверглись массированной атаке сверху. ПВО на этом объекте не располагало, к сожалению, средствами обнаружения противника световыми, в виде прожекторов и стервятники Геринга практически безнаказанно сыпали на станцию свой смертоносный груз, правда, тоже практически наугад. Перепахивая всю округу в радиусе пяти километров от узловой и превращая и без того безжизненный ландшафт поселка, в лунный.
Загремевшие взрывы совсем рядом раздавшиеся, подняли роту инвалидную на ноги, и бойцы заметались в потемках, впадая в панику.
– Товарищи раненые, сохраняйте спокойствие,– раздался командирский рев капитана.– Немец бомбит станцию и сюда на окраину может упасть только случайная бомба, поэтому организованно отходим вон в то поле и там пережидаем налет. За мной марш,– проорал он это все на одном дыхании, и личный состав согласился с принятым им решением, загремев каблуками вслед за командиром. В поле пшеничном, за неимением леса, укрываться все же гораздо разумнее, чем сидеть среди развалин в ожидании этой случайной бомбы, которую какой-нибудь фриц сбросит тебе на голову заместо того чтобы вывалить ее куда следует.