«Родина» наша. Есть ли будущее у северной деревни?

Предисловие

…Однажды я путешествовал со своим товарищем-журналистом из столицы по Вологодчине, и он под конец наших поездок спросил:

– Я не видел в ваших лугах ни одной коровы и усомнился в справедливости того, что ваш край считают молочным.

– Ты что, не знал? – удивился я. – Уже лет десять, как коров заменили биохимическими установками по производству искусственного молока!

Я пошутил, но как-то пошутил убедительно, что даже сам в это едва не поверил.

– И теперь, – говорил я, – все эти кефиры, ряженки, «домики в деревне», «резные палисады», сливки и сливочное масло, которые вы потребляете в Москве – всё это делают из молока, полученного на этих установках!

Товарищ был ошарашен, но вынужден был поверить. Биохимия нынче шагает семимильными шагами. Он как-то сник, потерял интерес к молочным витринам в супермаркетах, даже на вологодское масло перестал восторженно реагировать. Так что пришлось исправляться: вести его на ближайшую ферму, договариваться с руководством хозяйства, ветслужбой, чтобы пустили столичного человека взглянуть на настоящую живую корову.

Это был колхоз «Родина», самое знаменитое хозяйство на Вологодчине, да и на всем пространстве матушки России, таких гигантов не много, по пальцам можно пересчитать. Помню, мы попали на «контрольную дойку». Это своеобразный экзамен для коров, когда по взятым у них пробам молока определяется жирность, содержание белков, протеинов и еще масса других показателей, по которым будут составлять индивидуальные рационы и определять витаминные добавки и иные элементы, необходимые для полноценной жизнедеятельности и молокоотдачи.

Как раз замеры брали у коровы по кличке Жара, величавой, холеной красавицы, белого с редкими темными пятнами окраса. Так вот в утреннюю дойку она дала 18 литра молока, в обеденную – 19, а про вечернюю мы не могли узнать, потому что к тому времени уехали в город, но, наверное, литров под двадцать дала тоже. И это была, в общем-то, рядовая корова.

Эти результаты поколебали мою гордость за землячку, знаменитую шекснинскую корову Вену, которая в сороковых годах установила мировой рекорд по суточным надоям молока – 82, 4 литра… И рекорд этот продержался 17 лет, пока его не побила кубинская корова Убре Бланка – Белое Вымя, надоившая 127 килограммов молока. Сегодня в Гаване стоит памятник этой легендарной корове. Наша легенда удостоилась быть выставленной в виде скелета на зоотехническом факультете Вологодского молочного института. Но и он был утрачен при очередной реорганизации…

Реорганизация… Вот, наверное, ключевое слово нашего беспамятства. Революция, реорганизация, ревизия, репрессия, рецессия… Все эти слова-заклинания имеют приставку «ре», означающую «движение назад» или «откат»… Теперь вот в рамках бесконечных и непонятных реформ придумали еще оно ключевое слово: «оптимизация…», которое так же к развитию нас не призывает… А вот к оптимизации памяти ведет напрямую: потому что хранителей памяти оптимизировали, вычистили из нашей жизни, переписали, вычеркнули прошлое, что бы нынешнее «кое-как» и откровенное «хуже некуда», выглядело более или менее сносно…

Мне давно мечталось и хотелось развить эту коровью тему, копнуть ее поглубже, поискать корешки молочного животноводства здесь на Севере. Не зря предки наши искали мифологическое Беловодье, где «земля полна молока и меда». Искали, искали и, видимо, нашли, обрели его… Беловодье —то.

Мы снимали с Валерием Татаровым, известным телеведущим из Санкт-Петербурга, фильм о нашем великом земляке Николае Васильевиче Верещагине, создателе молочной отрасли в той дореволюционной царской России, о которой мы все чаще вспоминаем со вздохом сожаления. А дело его с революцией не погибло, а осталось и окрепло в колхозах, в сети малых сепараторных, сыроварен, головных маслозаводов, о которых мы так же вспоминаем сейчас со вздохом сожаления.

Так вот, снимая этот фильм, приехали мы к созданной еще при коммунистах искусственной гидросистеме, отсекающей гигантской дамбой весенние воды Сухонских разливов.

Было ранее утро. Мы запустили квадрокоптер, способный улетать от оператора на пять и более километров, фиксируя на видео картины природы, остающейся внизу. И мы были потрясены: в лучах восходящего солнца под камерой лежали необозримые территории такого могучего, густого цветущего разнотравья, которое могло на поверхности своей удержать садящихся на него птиц…

Это было то самое разнотравье, лучше которого нет и не может быть во всем мире… Невостребованное, заброшенное, забытое пространство, способное накормить и напоить десятки, сотни тысяч человек… Дать лучший в мире продукт, называемый Вологодским маслом…

Эти пространства в десятки тысяч гектаров заливных присухонских лугов при желании легко увидеть из окон правителей Вологодской области, для которых наш знаменитый земляк, как политическое завещание оставил эти записки: «Государству, имеющие такие заливные луга, не нужны золотоносные прииски…»

И верно, во второй половине 19 века, крестьяне Сибири, а затем и Северо-Запада, следуя советам и рекомендациям Верещагина по созданию маслодельческих артелей, за несколько лет вышли по производству и продаже коровьего масла самого высокого качества на такие показатели, которые превзошли результаты всей золотодобывающей отрасли Сибири.

И вот из года в год десятилетиями уже зарастает и уходит в небытие это заливное Беловодье нашего края… Сегодня все чаще в руководящих кругах можно слышать заявления, что производство сельскохозяйственной продукции в наших условиях слишком дорогое удовольствие. И что это обстоятельство стало причиной того, что наша область не попала ни в одну из 14 агломераций, разработанного либеральными экономистами проекта пространственно-территориального развития России. А потому развития у нас не предполагается, а есть необходимость сокращать посевные площади и освобождающиеся пространства заращивать лесом.

Да что же это, у нас память, что ли напрочь отшибло…

Эта книга о непреходящем: о родине, деревне, корове, мифической прародительнице славянского племени… Это прошлое, настоящее и будущее современного животноводства. В центре книги – Геннадий Шиловский, самородок из деревни Перебор, хранитель деревенских устоев, и создатель самого современного в стране молочного производства.

Под звездным небом

В детстве самым любимым занятием у меня была пастьба деревенского скота. Мне жалко тех, кто не бывал в ночном. Впрочем, я и слов не буду тратить, потому что рассказать какие чувства ты переживаешь в ночном, дело невозможное. Это нужно самому пережить.

И мы бегали с мальчишками в ночное к пастухам. Одно время у нас появился в деревне необычный человек, совсем не деревенского склада. Рассказывали, что человек тот не просто специалист, но даже ученый, судьба которого выбросила из городов в наш колхоз. И этот человек устроился к нам на ферму пасти колхозное стадо.

Кто-то может быть, усмехнется – мол, профессия пастуха всем известна. Пьяницы и зимогоры, бобыли к тому же. Но кто ближе деревенскую жизнь и традиции ее знает, тот понимает, что на пастухе лежит чрезвычайная ответственность за скот, а значит, за всю деревню и ее благополучие. Пастух на деревне – высшая категория ремесел, которые бытовали прежде. Чего только не должен знать и уметь пастух. И природу, и приметы, и травы, и повадки зверья, и скотские болезни и лечение их, заговоры, предания и сказки, которыми в ночном можно побаловать ребятишек и взрослых.

И вот у нас появился в пастухах необычный ученый человек, и мне удалось побывать с ним несколько раз в ночном.

…На костре варилась уха, булькал кипяток для чая. Скотина давно уже устроилась на ночлег, расположившись полукругом у нашего становища. Мой старший товарищ не спешил с рассказами, которых я жаждал более всего.

– Вот погоди, проглянут на небе звезды, с них и начнем разговор. – Добродушно отклонял он мои расспросы.

Долго не гасла заря. Солнце уже давно скрылось за темными кряжами леса, а сполохи и отблески его все еще играли в полнеба. Наконец, у горизонта проклюнулась одна звезда, вторая и вот, словно по команде волшебной палочки над нами засверкала вся гирлянда небесной люстры. Мы лежали на траве, подложив под головы фуфайки, и вглядывались в призывный свет мерцавшего созвездиями неба.

– Ты видишь Большую Медведицу, – спросил пастух дядя Паша.

– Вижу. Вот она, семизвездная, светится над нами. – Отвечал я.

– А теперь найди Малую Медведицу. – Попросил дядя Паша.

– Нашел… Вот она… Малая.

– Так вот, милый друг, в очень древних преданиях – «Ведах» много тысячелетий назад это созвездие называли – Небесной коровой Земун.

– Коровой?! Как она на небо попала? И почему ее звали Земун?

– Не спеши, друг мой, – придержал меня дядя Паша.

– Я еще не все сказал про это созвездие. Так вот в него входила еще одна звезда – восьмая.

– Восьмая? – Тут я завис.

– Если было восемь, то куда же девалась еще одна. Она что, упала с неба, сгорела, взорвалась?

– Ни то, ни другое, ни третье, – отвечал спокойно пастух. – Восьмой звездой было наше Солнце.

Тут меня просто подкинуло. Шутит что ли надо мной дядя Паша? Я к нему с полным расположением, а он как с дурачком со мной разговаривает. Что я не знаю, где Солнце, а где Медведица?

– Этого не может быть! Оно такое огромное, оно не могло прилететь к нам, переместившись на миллионы световых лет! – Возмутился я.

– Это если смотреть с Земли. – Возразил бесстрастно дядя Паша.

– А ты представь себя в другой точке галактики. А что, если ты видишь звездное небо с Млечного пути? Вон с той его части. – Пастух показал посохом на сияющий таинственным и призывным светом Млечный путь. Я оторопел. То, что сказал мой ночной собеседник, ни как не укладывалось у меня в голове.

– А как туда попасть, в эту точку? Даже если со скоростью света лететь – жизни не хватит.

– А кто скажет, может, мы пришлые на этой Земле? – Все так же невозмутимо отвечал дядя Паша. – А вот память человеческая имеет такие свойства, что и через сотни, тысячи поколений сохранила отблески минувшего. Подумай об этом. – Озадачил меня пастух.

Я был ошарашен открывшимся передо мной возможным вариантом происхождения человека на Земле. Верить в происхождение себя от обезьяны не хотелось как-то.

Я долго лежал молча, пытаясь привыкнуть к новым для себя горизонтам человеческого бытия. И то верно, столь примитивному развитию человека с палкой-копалкой в шкурах, которое преподавали нам в виде истории в школе, тоже не хотелось верить, хотя так привычней… И может быть, спокойней.

А если ты потомок пришельцев с дальней планеты, погибшей в результате катастрофы, тогда и ответственность за то, что происходит сейчас на Земле, на тебя ложится большая…

– А кто она такая – Небесная корова Земун? Ты хотел рассказать мне. —Спросил я, наконец, дядю Пашу, пока меня не тревожащего.

– Скажу. – Отозвался дядя Паша. – Наши древние предки, а вместе с ними и египтяне, и немцы, и греки, и многие другие народы считали, что Вселенная появилась от Небесной коровы, а Млечный путь – её молоко.

– Ох, как это все интересно! – воскликнул я, разглядывая Млечный путь.

– У славян в те времена единым Богом считался могущественный бог Род. – Продолжал пастух.– Это он создал Небесную корову, грозного бога Сварога, богиню любви Ладу, Ярилу-солнце и многих других славянских божеств. Вот от него-то и был рожден Небесной коровой покровитель скота и пастухов, охотников, земледельцев бог Велес… Услышав это имя, я сел и уставился на моего старшего товарища со страхом. Мне показалось, что рядом со мной коротает эту ночь славянский бог и покровитель скота Велес Пастух понял мое волнение.

– Успокойся. До Велеса мне далеко.

– Расскажите про Велеса еще, – попросил я. – Мифы говорят, что Велес был одним из величайших богов древнего мира. Считалось, что его главным деянием стало то, что он привел сотворенный Родом и Сварогом мир в движение. День стал сменять ночь; за зимой последовали весна, лето и осень; за выдохом – вдох, после печали – радость. От него люди учились преодолевать трудности и ценить счастье. А направляющей силой этого движения является Великая Любовь.

– Любовь?

– Да друг мой, любовь. Любовь мужчины к женщине, например. Без этого чувства мир быстро бы остыл и остановился в своем вращении. Именно об этой силе написал итальянский поэт Данте в «Божественной комедии»: «Любовь, что движет Солнце и светила». …Опять поразил меня дядя Паша. И я опять надолго погрузился в раздумья. Раньше я никогда об этом не думал. Правда, были у меня в школе странные чувства, которые я испытывал время от времени к некоторым девчонкам. Они мне нравились. Но чтобы представить, что за всеми этими чувствами стоит какой-то древний, одетый в звериные шкуры бородатый Бог моих дальних предков Велес, и что эта любовь движет солнца и светила, я и в сновидениях бы не смог.

– А дальше, дядя Паша. Говорите дальше, – очнулся я. – А откуда вы все это знаете, дядя Паша? – Спросил я озадаченно, потому что я даже краешком уха не слыхал, ни о чем подобном.

Пастух ответил не сразу, долго раздумывал:

– Все, друг мой, не просто. Многие знания на протяжении столетий были утрачены. Но наше сознание так устроено, что придумать то, чего не было или нет, невозможно. Все о чем мы сможем подумать или было или есть. Вот и у меня эти знания из древних преданий, мифов и легенд, книг, наконец. – Отвечал неспешно Велесов. – Именем Велеса – названа священная книга славян – Велесова книга. Некоторые ученые ставят под сомнение ее древность и истинность, однако на то они и ученые, чтобы спорить друг с другом. Так вот, во времена рождения мира, говорится в этой книге «Велес —небесный пастух шёл в ночи по Млечному Пути, что излился из сосцов Небесной Коровы Земун. Он гнал по небу коров – дочерей Земун. И то молоко – суть небесная Ра-река», что течет над земною Ра-рекою, которая суть грань между Явью и Навью, между Русью и миром иным, не ведомым, куда ушли пращуры русичей».

– Ра-река? Что это? – переспросил я.

– Небесная – Млечный путь, а земная – Волга. Название ее тоже происходит от Велеса. Велес, Волос, Вол… А «га» это движение…

– А куда ушли русичи? Ты сказал они куда-то ушли?

– По древним преданиям жили они на другой планете, которая была разрушена злыми Кащеями и превращена в астероиды. А люди перебрались на Землю, которая прежде называлась планетой Митгард. Но они знают, что где-то далеко в небесных чертогах есть их Прародина. Разлитое Небесной коровой молоко и есть тот путь. Эта воспетая в сказках и преданиях молочная река, окруженная кисельными берегами, течет в Ирий-рай, где нет смерти и рождения, где вечное лето и вечная радость. По кисельным берегам реки там растут волшебные молодильные яблони. Так что, отправившийся в посмертное путешествие по этому пути человек, мог отведать тех яблоков и прибыть в Рай молодым, здоровым и счастливым. И все благодаря Земун!

«От Череповча до Луковча…»

«От Луковча до Череповча шеснадцать верст, а от Череповча до Луковча – осьмнадцать», – частенько приговаривала моя бабушка, когда возникала какая – нибудь непонятная ситуация. А разгадка этой приговорки была проста, дореволюционная: это когда мужики возвращались с ярмарки из Череповца домой, то сворачивали в кабак выпить рюмку другую за успешную торговлю, и путь их становился на версту длиннее.

Но что это за Луковец, в который они возвращались: город, село, деревня? Может, это только в присказке существует некий сказочный Луковец, которого нет ни на одной карте в окрестностях Череповца? Луковец этот вспомнился мне, когда пытался разыскать другое село в окрестностях Череповца – Любец. В этом селе, родовом имении дворян Верещагиных, был похоронен в 1907 году теперь великий, чего уж там скромничать, для России человек – Верещагин Николай Васильевич – родной брат знаменитого художника Василия Васильевича Верещагина, кости которого покоится на дне Японского моря вместе с адмиралом Макаровым.

…А Череповец, он же Череповесь, Луковец, он же Луковесь, Любец, он же Любовесь – древние поселения племени «весь» по берегам реки Шексны.

Такую еще присказку хранит память от бабушки: «Черепана – те же англичана, только нарециё на «це». Или еще так: «Маменька, подай чюлоцки, в уголоцке на пеце…»

Череповцу несказанно повезло. Он был основан на высоком холме – «черепе», а вот Луковец, Любец, Пертовка, второе имение Верещагиных, ушли под воду при заполнении Рыбинского водохранилища в сороковых годах прошлого столетия, как ушли вместе с ними более 700 сел, деревень, город Молога и большей частью Весьегонск.

Ушли, и вместе с ними, теперь уже безвестными деревнями, ушла наша память, унесли ее воды Леты, замыло песком забвения.

Конечно, на Лету и песок свалить наше беспамятство проще, чем предъявить к себе претензии. А вот что же я сам не перенял бабкин опыт прошлого, не выспросил, не позаписал, как все было при ее жизни: кому кланялись, кому молились, о чем мечтали и как жизнь строили? Что, не хватило нескольких вечеров на это душевное общение под диктофон или карандаш?

Наверное, пронадеялся на учебники по истории, где все грамотно, исторично, проверено… А вот и напрасными оказались надежды на ученых историков и политиков: так все перемешали, как перевернули и вывернули, что только и остается тревожная растерянность: а с нами ли все это было и было ли?

Одно только могу сказать: историю мы должны писать сами. Историю семьи, рода, деревни, края, страны. Писать через собственный опыт, судьбы…

Начало нынешнего октября я встретил в Городище на Рыбинском водохранилище. Знаменитое древнее поселение сегодня превратилось в ухоженный дачный поселок под Череповцом, приют любителей природы, домашних огурчиков и помидорчиков, большой воды, рыбалки и охоты.

Еще раз скажу, мы снимали с Валерием Татаровым документальный фильм о Николае Васильевиче Верещагине, основателе молочной кооперации в царской России, закрепившего в России технологию производства знаменитого Вологодского масла. Благодаря его усилиям, в конце девятнадцатого века Россия стремительно выдвинулась в мировые лидеры по производству и продаже коровьего масла. Его опыт организации молочного дела, позволил России получать доходы, значительно превышавшие доходы от добычи золота… Вот как!

Сегодняшняя деревня во много напоминает стоящую на распутье раскрепощенную и отпущенную на волю деревню 1861 года: «Иди, куда хошь.» Вот куда бы обратить нам взор: на дела, труды и задачи, которыми загружал себя наш великий земляк, чтобы выбрать собственный путь развития, не навязанный извне…

…В Городище нас ждали вчерашние крестьяне, а ныне «черепана», братья Красушкины, которые все свое свободное время отдают земле, лесам и воде. Несколько дней дул северный ветер и отогнал воду от городищенского берега.

На песке лежала обездвиженно самодельная яхта Красушкиных. Поехали на «Прогрессе», за два раза. Четырех человек в катер брать было никак нельзя, по морю ходили стада белых барашков. Однако погода подарила нам солнце, появившееся среди осеннего мокропогодья. И это радовало и вселяло надежду, что мы на правильном пути…

Километрах в семи от Городища на просторах Рыбинского водохранилища есть крохотный островок пятьдесят на пятьдесят. Песок да кусты ивняка. Это и есть Любец, вернее самая верхушка холма, на котором еще лет пятнадцать назад стояла колокольня, опираясь четырьмя подмытыми уже ногами на затопленную землю. Она рухнула прямо на Пасху… А до сороковых годов вкруг любецкого холма стояла деревня Любец, там была и усадьбы Верещагиных, в которой провел свои последние дни Николай Васильевич.

Здесь в церковной ограде недалеко от церковной стены его и похоронили. Было это, я уже говорил, в 1907 году, через два года после героической гибели знаменитого брата, незадолго великих потрясений.

Мне рассказывали рыбаки, что время от времени вода отступает и обнажается северный склон холма. Что видели они не однажды могильную плиту Верещагина, но потом льдинами плиту ту своротило, по один год обнажился гроб, потом льдами натащило валунов и все пропало под завалами огромных камней…

Мы ехали на «Прогрессе», влетая на гребни волн и падая жестко в провалы. Где там, в глубине вод лежали безмятежно останки Пертовки и Луковца. Лежали тысячи и тысячи человеческих судеб воплощенные когда-то в крестьянские дома, поскотины, хлебные нивы, барские усадьбы, маслодельни, мельницы, мукомольни, монастыри и церкви, кладбища с крестьянскими и дворянскими останками…

Катер не берега дойти не мог, было мелко. Я разделся и пошел босыми ногами по воде, готовившейся стать льдом. Волны тревожили песчаную косу, перебирая ушедшие давно года. То и дело попали под ноги глиняные черепки, осколки кирпича, фрагменты церковной железной ограды. Я вышел на берег и перед моим взором предстали то тут, то там разбросанные горестные человеческие останки. Берцовые кости, челюсти с повыпавшими зубами, черепа, обломки досок, скорее всего гробов, крестьянская обутка, которой снаряжали в последний путь усопших крестьян…

Я поднял с песка одинокий опорок. Это была резиновая калоша, в которую когда-то был обряжен покойник… И эта сиротская калоша почему-то пронзила сердце более всего. Я подумал тогда: стоит ли ворошить прошлое? Ведь ничего же уже не поправить. И можно ли сейчас из нашего благоустроенного сегодня судить о прошлом, когда надо было вырвать Россию из разрухи, отсталости, подготовить к грядущей и неминуемой уже войне… Может быть, все правильно?

Но кости, разбросанные по всему приплеску, скорбели и молчаливо вопрошали о милости.

– Видите вот эту каменную гряду? Вот здесь, по всей вероятности, и будет могила Николая Верещагина, – сказал Виктор Красушкин, сопровождавший нас, – сейчас она под водой, но не глубоко. Там она, если от нее что-то осталось…

Вы знаете, какая страшная сила у ледохода? Льдины ворочают такие валуны… Бывает за одну весну картина меняется резко… Колокольню посмотрите, как размолола вода. Тротилом так не разбить, а волна тихая, ласковая, все размывает…

На этой каменной гряде мы и решили оставить привезенный крест и венок Николаю Васильевичу в память от создателей будущего фильма о создателе вологодского масла…

– Мистика какая-то, – сказал Татаров. – Оба брата Верещагина покоятся под водой. Один на восточном краю отечества, другой здесь вот. Под водами искусственного моря

…27 октября в Череповце в доме-музее Верещагиных мы снимали традиционные уже мероприятия в память о семье Верещагиных. Сделали театрализованное представление и погрузились во времена царствования Александра второго, а может быть и третьего. А дети из Череповецких школ приготовили свои рефераты о семье Верещагиных и выступили с ними на конференции в городской усадьбе, стены которой дышат таким уже далеким прошлым. Далеким и близким одновременно.

Основатель нового Беловодья

«Для того, чтобы объяснить, почему я занялся молочным хозяйством и притом не частным делом, а общественным, прошу позволения обратиться к тому времени, когда мне пришлось начать заниматься сельским хозяйством. По образованию моряк, я при всем желании не мог приучить себя переносить морскую качку, и из офицерских классов Морского корпуса перешел в Петербургский университет. Здесь на естественном факультете я, между прочим, посещал лекции профессора Светлова и в его горячей проповеди о травосеянии видел одну из лучших гарантий для обеспечения нашего скотоводства кормовыми средствами. Мне уже тогда рисовалось, что только усиленные заботы об улучшении скотоводства могут поддержать наше хозяйство…»

Это выдержка из письма Николая Васильевича Верещагина министру земледелия Ермолову, в котором он объясняет причины своего увлечения молочным хозяйством. Николай Васильевич родился в деревне Пертовка, родовом имении Верещагиных 13 октября 1839 года. Сегодня это древнее селение, как и второе родовое имение Любец, покоится на дне рукотворного моря – Рыбинского водохранилища. А вверху на неспокойной поверхности его скандалят чайки, сверлят пространство лодочные моторы, проплывают, похожие на многоэтажные дома, лайнеры и нефтегрузы. И всего в нескольких километрах в небо поднимаются дымные трубы Череповецкого металлургического комбината. Когда ветер дует в сторону города, кажется, что молочные реки дымов затопляют и весь город.