Рецепт на тот свет

– Это было до того, как покойная государыня лечилась бальзамом, или после того? – поинтересовался Маликульмульк.

– Точно не скажу, но вернее, что после того. А когда сама государыня похвалить изволила, какой еще славы надобно? Вот они и вздумали налететь на готовенькое! А откуда у них взялся рецепт бальзама Кунце? – спросил Лелюхин. – Вот этого я, хоть убей, не понимаю! Они же все дружно от этого рецепта отказались! А теперь, когда батюшка мой сделал бальзам Кунце модным снадобьем, вроде как в России – «Ерофеич», они вдруг стали его сами готовить и предлагать покупателям! Как вы полагаете, Иван Андреич, что сие значит?

– Не знаю, я не аптекарь.

– Скорее всего, они купили несколько бутылок нашего бальзама и общими усилиями примерно сообразили, что там понамешано. А рецепта, который принадлежал покойному Кунце, у них нет, да и быть не может! Потому что он – у нас! Батюшка его в конце концов выкупил. Из милосердия выкупил – пока Кунце был старый нищий чудак и жил чуть ли не из милости у Карловских ворот, в доме носильщика соли Валта, никому из здешней родни он не был нужен. А проведали, что он получает свою долю от продажи бальзама, тут и прискакали. А он обидчив оказался и сказал батюшке так: ты, Семен Лелюхин, мой благодетель, так доверши благодеяние, купи у меня рецепт и отправь меня с деньгами прочь из Риги, подальше от моих аспидов! У него, оказывается, где-то жена с детьми осталась, он о ней лет двадцать не вспоминал и вот вспомнил. Решил – приедет, помирится и будет при внуках век доживать.

– А что, Егорий Семеныч, у нас в государстве можно так рецептами торговать?

– Можно, Иван Андреич. И вы, сударь, так его сиятельству и доложите: рецепт купили мы, Лелюхины, и только мы имеем право готовить и продавать тот бальзам, что получил высочайшее одобрение! Батюшка в столицу ездил, в департамент мануфактур и внутренней торговли, в Медицинскую коллегию ходил, и то не сразу все разрешения получил. А как назвать тех, кто к чужим трудам, пальцем не шевельнув, примазываются – пусть его сиятельство самолично решит!

Маликульмульк усмехнулся – он представлял себе, как князь назовет аптекарей, очень даже хорошо представлял. Сам он этих слов не любил, но для такого случая придется выслушать…

– Вы можете при необходимости предъявить рецепт и купчую на него? – спросил он.

– Когда его сиятельству угодно. Бумаги лежат наготове. И коли его сиятельство соблаговолит… Савелий! Принес?

– Принес, – откликнулся из сеней поразительной густоты бас, и в столовую вошел лелюхинский приказчик с корзинкой.

– Вот сюда мы уложили для их сиятельств четыре бутылочки на пробу, соломкой переложили, как полагается, полотенчиком укутали, – сказал Егорий Семенович.

– Да помилуйте, его сиятельство уж пробовал рижский бальзам!

– Пробовал, да не тот. Ему в аптеках покупали. А настоящим бальзамом мы в Риге и даже Лифляндии не имеем права торговать, весь наш товар на сторону уходит – за море и в столицу. И его сиятельство, поди, даже не знает, что мы, как сказано в указе покойного императора Павла Петровича, делаем бальзам двух видов – «рижский» и «кунцевский»…

– Но рецепт-то у вас куплен один!

– «Кунцевский» мы точно делаем по старому рецепту, который мой батюшка приобрел. А в «рижский» еще кое-чего добавляем, и он лучше расходится. Берите, берите, их сиятельствам понравится! Надо же знать, какова разница меж тем варевом, что продают аптекари, и нашим бальзамчиком.

– Благодарствую, – с тем Маликульмульк принял корзинку. – А известно ли вам, как вышло, что бальзам Кунце попал к покойной государыне?

– А чего ж ему не попасть? Средство отменное, оно у многих рижан дома имелось, и у ратсманов тоже, как простынут – так им отпиваются. Неудивительно, что его государыне рекомендовали.

– А вам ведь это было весьма кстати?

– Батюшка говаривал: трудись, не жалуйся, Богу молись, а Божья помощь – она вдруг придет. Вот и пришла.

И тут Маликульмульк вспомнил про Анну Дивову.

– Послушайте, Егорий Семеныч, есть еще одно дело. К обозу где-то у Вендена прибилась женщина. Ее привезли в Ригу, и здесь она пропала. Я сам видел ее на постоялом дворе. А эта женщина… ее сиятельство княгиня Голицына принимает в ней участие… то есть ее сиятельству нужно видеть эту женщину… и когда она еще не покинула Клюверсхольма…

– Вы хотите, чтобы мои молодцы доставили ее в замок?

– Нет! – воскликнул Маликульмульк. – Этого как раз не надо! Мне только нужно знать, где она прячется… чтобы донести ее сиятельству…

– Мне сказывали, будто подобрали бродяжку. Потому лишь подобрали, что говорила по-русски. Диво, что она не замерзла по дороге, время не для увеселительных прогулок, и все богомольцы тоже смирненько сидят по своим углам, в дорогу не пускаются, – заметил купец. И уставился на Маликульмулька, ожидая каких-то объяснений. Но тот молчал – не рассказывать же всю печальную историю семейства Дивовых…

Видя, что начальник генерал-губернаторский канцелярии многозначительно молчит, Лелюхин свернул на другую тему – заговорил о Троицком храме. Храм был открыт с весны по осень, когда в большом количестве приходят струги и струговщики, сплошь православные, нуждаются в окормлении. Зимой же он закрыт, а напрасно – хотя до Московского форштадта и Благовещенского храма напрямик, через реку, чуть больше версты, но версту эту хорошо одолевать зимой, в морозец, или летом на лодке, а в ледостав и ледоход православные на Клюверсхольме лишены богослужений, и даже случается, что на Пасху не могут попасть в церковь, если по каким-то причинам застряли на острове. Так нельзя ли рассказать про эту беду его сиятельству.

Маликульмульк согласился – и можно, и нужно.

Отправили его в замок по-царски – на прекрасных санях, с бубенчиками под дугой, укутали медвежьей полстью, хотя ехать было – всего с версту.

По дороге он сравнивал обе истории и даже ругнул себя – ведь прямо сказал герр Струве, что аптекари готовят свой рижский бальзам, так чего бы сразу не спросить: а по какому рецепту? Пришлось признаться – старик оказался с хитринкой и заморочил канцелярскому начальнику голову.

Корзинка стояла на коленях у Маликульмулька, укрытая полстью, и он уже воображал, как будет сравнивать все три бальзама. В Рижском замке наверняка была хотя бы одна бутылка аптекарского – вот и будет их сиятельствам развлечение после ужина.

Варвара Васильевна даже рассмеялась, увидев, как Косолапый Жанно вносит в гостиную корзину, укрытую холщовым полотенцем.

– Да тебе, Иван Андреич, никак взятку всучили! – воскликнула она. – Вот уж и на тебя здешние нравы влияние оказывают!

– Давай-ка, братец, сюда свою добычу! – потребовал князь. И на свет явились четыре глиняные бутылки с наклейками.

– Маловато взял! Твое словцо в моем кабинете дороже стоит! – веселился Сергей Федорович. – Этот Лелюхин по пятнадцать тысяч бутылок в год в Россию и за море отправляет – а тут, вишь, пожадничал! А мог ведь и деньгами дать!

Наконец удалось объяснить, что это за бутылки и зачем понадобились.

Аптекарский бальзам нашелся у Аграфены Петровны, только почтенная дама повинилась – она перелила его в другую бутылку, потому что купила его вскладчину с Натальей Борисовной. Та свою часть давно выпила с чаем, леча простуду, а бутылку выбросила.

Княгиня велела принести из буфетной рюмки, из кабинета – корзинку с цветной шерстью, которой вышивала подушки, и пометила рюмки цветными ниточками: красными – для аптекарского бальзама, синими – для «кунцевского», и желтыми – для «рижского».

– Ну, начнем, благословясь! Наливайте, князь! – велела она супругу.

У стола собрались все домочадцы – дети, придворные дамы, Тараторка, доктор Христиан Антонович, аббат Дюкло, поодаль стоял дворецкий Егор Анисимович. Все замерли, когда Голицын с мрачной торжественностью взялся за первую бутылку. Но горлышко оказалось залито сургучом, пришлось сбивать его тяжелой рукояткой ножа, затребованного с поварни, и много было веселой возни, прежде чем все рюмки наполнились – по четыре каждого сорта.

Первой дегустировала княгиня. Она отпила из всех трех своих рюмок, потом вернулась к синей ниточке, потом – к красной.

– Ну-ка, пробуй ты, мой друг, – сказала она мужу несколько озадаченно. – Я потом скажу.

Князь проделал те же манипуляции – и в той же последовательности.

– Кажись, ты права, душенька, но давай-ка для надежности угостим Христиана Антоновича, он врач и в снадобьях разбирается, – и князь по-немецки объяснил доктору его задачу.

Христиан Антонович попробовал бальзамы.

– Честь имею доложить, что тут не три напитка, а лишь два, – сказал он по-немецки. – В рюмках с красным и синим знаком содержимое одинаково.

– Верно! – воскликнула княгиня. – Я думала – мерещится! Так быть не должно, я же знаю, что этот бальзам – аптекарский, а тот – лелюхинский! Им надлежит быть разными! А они, вишь, одинаковы – я и растерялась!

– Они точно одинаковы, – подтвердил князь. – Ну-ка, братец, твоя очередь!

Маликульмульк отпил из трех рюмок. Аптекарский и «кунцевский» бальзамы словно наливали из одной бочки, «рижский» немного отличался и был приятнее их обоих.

– Они сделаны по одному рецепту, – сказал Маликульмульк. – Кто ж тут кому врет?..

– А что за вранье? – спросил князь, и Маликульмульк рассказал трогательную историю о том, как бедный Абрам Кунце пытался предложить свой рецепт рижским аптекарям, как вступил в союз с Лелюхиным и как в конце концов продал ему свое сокровище, чтобы уехать домой зажиточным человеком.

– Врут тут, братец, исключительно тебе, – объявил князь. – Аптекарь твой врет, чтобы утопить Лелюхина, Лелюхин врет, чтобы показать себя единственным законным владельцем рецепта, а уж Абрам Кунце – тот и вовсе враль записной. Могу биться об заклад, что он перед отъездом продал рецепт еще и кому-то из аптекарей, а то и всем им сразу!

– Так как же докопаться до правды? – спросил озадаченный Маликульмульк.

Князь подозвал Аграфену Петровну с Натальей Борисовной и спросил, как к ним попал подозрительный бальзам. И тут началась путаница. Дамы плохо знали город и объяснить, где приобрели бутылку, не сумели. Над каждой аптекой было соответствующее изображение – или слон, или красавец-лев с кудрявой гривой, или плывущий лебедь, так ведь дамы смотрели только себе под ноги, боясь поскользнуться, и заблудились наконец, и остановили ормана, который очень быстро доставил их к Рижскому замку.

Голицын, выслушав оправдания, только рукой махнул – и они отступили, переругиваясь почти беззвучно.

– Прежде всего – поезжай-ка, братец, завтра по аптекам и в каждой возьми по бутылке бальзама. Будем сравнивать! – распорядился князь. – Ведь если эти вруны сами, как они утверждают, готовят бальзам Кунце, то между их произведениями может явиться какая-то разница. Скажем, один разводит водой чуть больше, чем прочие, у другого цвет иной…

Княгиня взяла две рюмки, но освещение не позволило ей сравнить цвет настоек.

– И что из этого выйдет? – спросила она.

– То, что мы, может быть, поймем, кому еще Кунце продал рецепт. И тогда уж Лелюхину придется доставать и показывать свою купчую. Если формально владелец рецепта – он, то тут может быть судебное дело. Поскольку явится, что аптекарь, купивший рецепт уже после того, как составлена лелюхинская купчая, жертва мошенника, то он особо не пострадает, только ему запретят производить этот самый кунцевский бальзам. Мне, ей-богу, странно, что сам Лелюхин не додумался, вместо того чтобы слать жалобы в столицу, решить это дело здесь через суд.

– Вот как раз здесь он бы проиграл дело, – возразила княгиня. – Трудно ли состряпать фальшивую купчую и доказать, что кто-то из аптекарей приобрел рецепт раньше, чем Лелюхин? Может статься, она давно уже лежит у кого-то из них в надежном месте.

– Если бы лежала – давно бы они Лелюхина одолели, – возразил князь. – И его фабрикой бы завладели.

Он взял рюмку с желтой ниточкой и крошечными глотками выпил до дна.

Маликульмульк последовал его примеру. Бальзам был довольно крепок, ароматен и куда больше годился для застолья, чем два прочих. Они тоже были хороши – но тот, кто попробовал «рижского», его бы и покупал впредь, а не «кунцевский». Прямо беда, что Лелюхиным запретили продавать свой товар в Риге, теперь вся надежда на новорожденное приятельство – глядишь, будут иногда привозить с Клюверсхольма такие корзинки…

Потом, после ужина с чаепитием, князь отвел Маликульмулька в сторонку.

– Княгиня сказывала, там, на Клюверсхольме, Анна Дивова объявилась?

– Да, ваше сиятельство. Я просил Лелюхина ее поискать. Она от меня сбежала, но, я чай, на острове осталась. Ее ведь подобрали обессилевшей, больной, вряд ли она через реку побежала. И на левобережье ей делать нечего, она там никого не знает. Ее, может статься, обозные мужики спрятали.

– Ее необходимо сыскать.

– Да, разумеется…

Маликульмульк понимал, зачем Анна нужна князю. А вот почему Анна, завидев его, скрылась – никак толком не мог понять. Она горда, самолюбива, не желает явиться в рубище перед теми, кто знал ее в иных нарядах и в более благополучную пору жизни. Но она больна, у нее нет денег, и если уж она вернулась, то, значит, узнала правду о смерти своего мужа. Ей бы, наоборот, устремиться навстречу, рассказать о новых подвигах графини де Гаше, чтобы мошенницу поскорее изловили! Неужто ей до такой степени стыдно, что поверила опасной авантюристке? Зачем же она тогда явилась в Ригу?..

Ничто в этой женщине его не привлекало – только имя.

Да и оно… зачем, думая о нем, душу бередить, снова вспоминать недосягаемую Анюту? Вот едет человек домой, в Петербуржское предместье, выезжает из городских ворот, пересекает эспланаду, видит бескрайнее белое пространство справа и слева, тут есть о чем задуматься и помимо событий десятилетней давности… а у него старая болячка вскрылась некстати, и нечем от нее отвлечься…

Наутро Маликульмульк, поработав немного в канцелярии, задолго до обеда послал человека за извозчиком. Он знал рижские аптеки поименно, а где которая – еще не запомнил. Ближе всего была Коронная – на Малой Замковой, если идти пешком – шестьсот с чем-то шагов. От нее можно было доехать до Синей аптеки – еще столько же. Потом на Сарайной – аптеки Лебедя и Льва, чуть ли не друг напротив дружки…

Из восьми рижских аптек пять находилось в аристократической части крепости, к северу от Известковой улицы, две – в мещанской, одна – в Петербуржском форштадте. Объездить их Маликульмульк собирался за час, ну за полтора. Долго ли – купить бутылочку пресловутого бальзама?

Оказалось – мощная фигура начальника генерал-губернаторской канцелярии рижанам уже хорошо известна. Всюду его принимали как любезного гостя и норовили всучить бальзам, не беря денег. В самом деле – велика ли стоимость бутылки? А знакомство в Рижском замке пригодится, тем более что князь Голицын не слишком дружит с немцами и подступиться к его сиятельству трудно.

Бутылка из Коронной аптеки, бутылка из Синей, бутылка из Лебединой, Бутылка из Львиной – там пришлось задержаться, потому что не хватило ума взять с собой корзину, и аптекарский ученик бегал куда-то за вместилищем для добычи. За это время Маликульмульк, попросив у аптекаря Фишера карандаш, пометил бутылки, которая откуда. Фишер догадался – его сиятельство ищет место, где брать наилучший бальзам. Тут же принялся нахваливать свой – пришлось спасаться бегством.

Развернуться, чтобы ехать в аптеку Слона, орману было несподручно – пришлось сперва навестить аптеку Известковой улицы. Оттуда сам Бог велел ехать в форштадт, из форштадта – обратно в крепость, а там ожидало недоразумение – на углу Известковой и Сарайной сцепились две упряжки, опрокинулись сани, ни проехать, ни пройти, выстроился целый строй экипажей, и развернуться они уже не могут, приходится ждать.

– Едем по Большой Кузнечной и поворачиваем на Грешную, – велел Маликульмульк орману. Это было удобно – аптека Оленя на углу Господской и Грешной, и от нее можно ехать прямиком в Зеленую. А от Зеленой, отпустив извозчика, пойти наконец в аптеку Слона и отдохнуть от суеты. То-то повеселится смешливый Гриндель, увидев приятеля с целой корзиной бальзама!

Но следовало решить, рассказывать ли Давиду Иерониму о том, что обнаружено подозрительное сходство между аптекарским и лелюхинским бальзамом? Что, коли как раз у него это сокровище и куплено? Недаром старый хитрый герр Струве отвлек Маликульмульково внимание от рецепта бальзама, ох, недаром…

Решая эту задачку, Маликульмульк попытался отворить дверь Зеленой аптеки – и ничего не получилось. Среди бела дня она оказалась заперта. Он постучал увесистым дверным молотком в виде лаврового венка – с тем же успехом. Тряхнул дверь посильнее – ничего не вышло. Тогда он встал у стены, соображая, идти ли сразу в аптеку Слона, а сюда вернуться попозже, или подождать, благо не слишком холодно. До аптеки Слона – чуть более ста двадцати шагов, там кофей, там Давид Иероним. Но именно там непременно выяснится, что начальник генерал-губернаторской канцелярии уже опаздывает к обеденному столу князя, и придется бежать, лететь!..

Философ и Косолапый Жанно вступили в неслышный спор. Косолапый Жанно считал такое опоздание сущим преступлением. Философ Маликульмульк вяло отбивался – за стол садятся в два часа пополудни, время еще есть, что ж не обождать еще пять минут, заодно поглядывая на проходящих фрау и фрейлен? Посмотреть на хорошенькие личики очень полезно человеку, который видит лишь бумаги, да рожи подчиненных, да голицынских домочадцев, и настолько от них одурел, что был рад даже знакомству с бойким сбитенщиком Демьяном Пугачом. Это даже не безобидное вертопрашество и волокитство, это – истинное лекарство от хандры, именно лекарство!

Но, прописав себе сие невинное средство, Маликульмульк и вообразить не мог, каким окажется первый прием.

Он увидел фрау, спешащую к Зеленой аптеке, но на вид этой фрау было лет этак двести восемьдесят шесть, и она громко рыдала. Под руку ее поддерживала служанка, немногим помоложе, за ними шли еще две фрау, также в расстроенных чувствах, обе – лет сорока с лишним. Судя по одежде, это были бюргерские жены.

Почтенная фрау, оттолкнув Маликульмулька, попыталась открыть дверь аптеки. Слабыми руками она ухватилась за дверной молоток, но служанка и две особы помоложе молоток у нее отняли, а саму повели дальше по Торговой улице и свернули в узенькую Девичью, куда выходили калитки и ворота дворов. Заинтригованный Маликульмульк пошел следом и увидел, что все четыре женщины входят в калитку – буквально в десяти шагах от угла. Очевидно, это был черный ход, ведущий в помещения Зеленой аптеки.

Вот теперь стало ясно – там стряслась беда.

Маликульмульк пошел в аптеку Слона. Там он застал и герра Струве, и Давида Иеронима. Расстраивать старого аптекаря он не захотел, а пошел с Гринделем смотреть установку для его новых опытов и рассказал, как пытался проникнуть в Зеленую аптеку по просьбе придворных дам княгини – они там какие-то особенные домашние конфекты покупали и еще хотят.

– Старая женщина очень маленького роста? – уточнил Гриндель. – Так это, наверно, сестра герра Илиша. Не случилось ли с ним чего? Он ведь даже старше герра Струве. Я пойду, узнаю.

– Пойдем вместе, – предложил Маликульмульк. – Я ведь пришел только за бутылкой бальзама для ее сиятельства.

– Я возьму для вас бутылку здесь, – Гриндель вошел в чулан и сразу же появился оттуда. – Деньги потом отдадите герру Струве. Идем… но отчего вы ходите по городу с корзиной?..

– Там вещи для ее сиятельства, – несуразно вывернулся Маликульмульк. Благовоспитанный Давид Иероним не задал более ни единого вопроса.

Он оставил Маликульмулька на Девичьей, сам вошел в калитку и вскоре появился.

– Там не до визитеров, любезный друг. Старый Илиш не на шутку расхворался. С утра еще был свеж и бодр. Боятся, что уже не встанет.

– А что говорит доктор?

– Доктору эта внезапная болезнь сильно не нравится. Мне тоже… – хмурясь, сказал Давил Иероним. – Но по разным причинам. Илиш задыхается, у него сильнейшее сердцебиение, головокружения, судороги, губы посинели. Доктор Вайсман пытается давать ему сердечные средства, а я… а я бы промыл желудок…

– Вы сказали ему это?

– Ему было не до меня.

Гриндель стоял у калитки в растерянности – то ли уходить, то ли вернуться и настоять на своем.

– Вы полагаете, он выпил что-то… что-то опасное? – спросил Маликульмульк.

– Да.

– Но отчего герр Вайсман этого не понимает?

– Оттого, что герр Вайсман – ровесник Илиша и не читает научных журналов! – выпалил Давид Иероним. – А я для него мальчишка, задирающий нос, и… и латыш…

– Очень хорошо, – сказал Маликульмульк. – Пойдем вместе. Я – не латыш…

– Русских он еще меньше жалует.

– Тогда я сейчас же пойду в управу благочиния, до которой в худшем случае полсотни шагов. Меня там знают и ссориться с его сиятельством из-за дурака-докторишки не захотят.

– Предки этого дурака-докторишки живут тут по меньшей мере четыреста лет.

Маликульмульк, который не на шутку загорелся походом в управу благочиния, хмыкнул.

– Давид Иероним, вы ведь прямой немец, – сказал он. – Ваша матушка, насколько я понял – немка, ваш батюшка…

– Для них и мои правнуки будут латышами, – ответил Гриндель. – Когда человек ограничен и туп, его мысли сводятся к простым предметам. Мое происхождение – это предмет простой, а вот журнал, в котором описаны опыты Шееле с синильной кислотой, – это предмет сложный…

– Какой кислотой?

– Синильной. Карл Вильгельм Шееле, тоже аптекарь, кстати, аптекарь из Чепинга, открыл ее двадцать лет назад и описал. Тогда же стало ясно, отчего бывают случаи отравления настойками, в которые входит горький миндаль. Но Вайсман не бывает больше в анатомическом театре, где встречаются настоящие врачи, желающие знаний, а не гонораров. Он не читает ученых журналов. Ему это ни к чему.

– Значит, надо идти в управу благочиния! Вы ведь хотите спасти герра Илиша?

– Хочу. Он добрый приятель герра Струве. Когда они собираются вместе и вспоминают былое, не нужно никаких романов и никакого театра, они же – из тех аптекарей, что были бродячими подмастерьями. Это я хочу купить аптеку, получив знания в университете…

– Давид Иероним, на что вам эта аптека? Вас же звали в столицу!

Гриндель уставился на носки своих сапог, измазанные в снегу. Потом вздохнул и снова отворил калитку.

– Я скажу ему, что это может быть. И если не послушает…

Он вошел в крошечный дворик, Маликульмульк остался стоять посреди Девичьей улицы.

Откуда в Зеленой аптеке взялся яд? Это был недавно открытый яд – значит, в старые снадобья, рецепты коих передавались от деда к внуку, он входить не мог. Конечно, Гриндель мог и ошибиться. Вряд ли он каждый день видел отравленных синильной кислотой, он знал признаки по ученому журналу… надо же, как любопытно устроена аптекарская голова, для всего там найдется полочка…

У Гринделя – знания и память, у философа – живое воображение. Сейчас он не дремлет, для удобства облачившись, как в теплый архалук, в свою многопудовую ипостась – Косолапого Жанно, сейчас он стоит по щиколотку в снегу, и на согнутой руке корзинка с бутылками. Девичья улица плохо убирается, потому что по ней почти не ходят. Она – для хозяйственных нужд и для вывоза всякой дряни, в том числе нечистот. А раньше, когда почти все горожане держали скот, сюда глядели ворота хлевов. Страшно представить, какая вонь стояла в Риге, если и теперь по улицам порой пройти жутко.

А философ не лежащий, но стоящий, рассуждает с большим удовольствием. Ему действительно любопытно, как могла попасть отрава в аптеку. Герр Струве, скажем, может приобрести какое-то новые лекарства – Гриндель для него вычитывает их названия в немецких журналах. Может, какой-то жулик предложил Илишу снадобье, сам не зная, из чего оно состоит? И аптекарь, наживший немало старческих хвороб, решил его на себе попробовать? Сие логично… Только вот рижские бюргеры мошенников остерегаются в любом возрасте, а раз Илиш все еще управлялся с аптекой – значит, он в своем уме и у незнакомого продавца ничего не возьмет. Давид Иероним, надо полагать, ошибся – и это ошибка простительная, проистекающая от нелюбви к доктору Вайсману.

Рассуждая, Маликульмульк стоял лицом к Сарайной улице, наблюдая за прохожими. Вдруг он ощутил прикосновение к плечу и обернулся.

– Илиш скончался, – сказал Давид Иероним. – Я иду в управу благочиния и прошу вас составить мне компанию. Необходимо, чтобы тело доставили в анатомический театр и исследовали.

– Вы убеждены, что это отравление?

– Бедный Илиш задохнулся. Это не болезнь сердца. У него были судороги, он кричал, порывался куда-то идти, потом потерял сознание. И задохнулся…

– Вы это видели сами?

– Когда я вошел, все было уже кончено. Я спросил ученика, Нольда. Он тоже ничего не понимает… Сказал: с утра Илиш был свеж и бодр, сам обслуживал покупателей. Его это развлекало – с каждым ведь можно поговорить, узнать новости… Бедный Илиш… Нольд возился с ним и сказал важную вещь – от старика пахло миндалем, как будто он съел по меньшей мере фунт. А это – признак! Фунт миндаля может отправить на тот свет здорового мужчину – такие случаи бывали… Илиш наверняка о них слыхал…