Совершенство

«Оглянувшись назад, ты поймёшь, что у нашего существования не так уж много смысла. По сути, его нет совсем, кроме одного: почувствовать каждым атомом своего тела, что такое настоящая любовь, и что значит её утрата. И только опалив сердце этим огнём, омыв слезами рану в груди, опустошённый и одинокий ты готов двинуться дальше. Тебе уже нечего делать здесь, потому что ты оставляешь свою любовь на этой стороне, но только лишь для того, чтобы встретиться там – за мостом; ведь любовь – единственно возможный эквивалент во Вселенной сразу и всему. Именно ею можно рассчитаться с Творцом, когда Он коснётся тебя взглядом. И когда пульс мироздания замрёт, тебе станет очевиден замысел всего сущего – буря неизбежна, она погубит тебя, не оставив и следа! Ты не прячешься, ты не закрываешь глаза, ты встречаешь бурю с улыбкой. Это и есть предназначение – дар, способный превратить бурю в поток, который отнесёт тебя к звёздам».

Серое, плотное марево метели дезориентировало, смешивая лево и право, верх и низ, превращая всё вокруг в единое, скованное холодом пространство – и, если бы не гул разъярённых лопастей ветрогенератора за спиной, Эйдан Ридз побоялся бы сделать вперёд ещё хоть один шаг. Где-то за линией горизонта, с трудом пробиваясь сквозь стужу и метель слабо светило невидимое и неподъёмное солнце, сил у которого хватало лишь стыдливо обозначить своё присутствие, распространяя безжизненный свет среди безжизненных снегов. Через несколько месяцев, когда светило наберёт высоту и надолго поселится в зените, его ослепительные лучи будут всё так же беспомощно озарять бескрайние белые просторы, пока тьма не поглотит вековые льды и небо на полгода не нарядится звёздами. Арктика.

– Что там? – прокричал бесшумно подошедший Рон Корхарт.

Его отросшие за пару месяцев неряшливые усы с бородой покрылись белыми бусинами пойманного в ловушку мороза дыхания. Скрывавшие глаза огромные очки отразили стоявшего напротив Эйдана с не менее неряшливой бородой и такими же очками на пол лица.

– Мне показалось, что я заметил движение, – выкрикнул он, выплёвывая клубы пара. – Там! – Эйдан вытянул руку в пухлой перчатке призывая коллегу посмотреть в указанном направлении.

Рон Корхарт несколько секунд стоял неподвижно, повернув голову вслед за рукой. Его обезличенное очками и густой бородой лицо, упакованное в плотный капюшон, застыло под ударами бури. Ветер нещадно вонзал в худые щёки полярника острые ледяные зубья, отвешивал пощёчины и силился сорвать капюшон. Наконец, Корхарт нехотя отлепил очки от лица и щурясь, прикрывая глаза рукой, долго искал горизонт взглядом пытавшимся проникнуть сквозь обжигающе-холодную взвесь.

– Что тут можно вообще разглядеть?! – бросил он раздражённо, вернув очки. – Конкретнее ничего не можешь сказать? Медведь? – добавил он с тревогой и, поймав собственное отражение в непроницаемых очках Эйдана, взялся за ремень висевшего за спиной карабина.

Сквозь зеркальные стёкла, Эйдан разглядывал осунувшееся лицо мужчины, его запавшие лихорадочные глаза в ореоле тёмных следов от бессонных ночей и мучительного ожидания. Вместо своих тридцати семи, Рон выглядел на все пятьдесят: затравленный худобой, которая уже начала вытёсывать острые скулы на тонком лице, и избитый бессонницей, которая зловещей гостьей стала всё чаще посещать всех троих обитателей арктической станции.

На груди Корхарта ожила рация: из неё послышался взволнованный и придавленный перегруженной трансляцией голос Ломака:

– Где вы, чёрт возьми? Давайте обратно на базу! – начальник станции не отключался и мужчины слышали, как Ивлин Ломак шумно дышит в микрофон, обдумывая свои дальнейшие слова. – Мне… мне кажется… я поймал сигнал! – в его голосе слышалось не то ликование, не то истерика.

Внутри жилого модуля, за толстенными стенами звук ветрогенератора было не разобрать, как и вой бури – они попросту слились в один протяжный гимн арктического холода. Сквозь бесполезный стрёкот аппаратуры был слышен стон проводов и потустороннее «А-у-у-у!» в каналах вентиляции постройки; вооружённый оледенелым бисером ветер всячески пытался попасть внутрь полярной станции, в которой укрылись люди.

Ивлин Ломак – сорокалетний исполин, заросший по самые глаза рыжей курчавой бородой, сидел в кресле, которое, казалось вот-вот распадётся под весом могучего полярника. Тем не менее, заметно похудевшее и бледное лицо начальника станции выглядело тревожным: тяготы последних недель изрезали морщинами высокий веснушчатый лоб, посекли уголки глаз трещинами и придавили веки усталостью. Эйдан смотрел в тревожное измотанное лицо начальника и не видел в нём отражения того самого Ломака, который встретил его на вертолётной площадке несколько месяцев назад перед самой заброской на Коргпоинт. «Да ты ещё совсем юнец! – гудел „тот“ розовощёкий Ломак, с лёгкостью, словно это был не тяжеленный рюкзак, а небольшая сумка, принимая из рук Эйдана ношу и закидывая в вертолёт. – Двадцать пять тебе, не больше? Двадцать восемь? Понятно… Совсем салага!» Эйдан помнил, как будучи уже в вертолёте, пролетая над бескрайними льдами и торосами, Рон Корхарт, видимо, заметил, что сидевший напротив Ломака новичок (помня взгляд Корхарта, Эйдан мог бы поклясться, что тот взгляд расшифровывается именно этим словом, с презрительной интонацией в произношении!) украдкой рассматривает начальника, изучающего какие-то бумаги. «Ну, скажи, на кого он похож?» – раздаётся голос Рона в наушниках, от звука которого Эйдан вздрагивает, начальник станции удивлённо поднимает взгляд, а пилот коротко оборачивается. В это время Корхарт ощупывает лицо Эйдана насмешливым взглядом: «Подкинь ассоциаций, для моей коллекции, ну же, не робей! Как бы ты его назвал? Ну, давай, между нами… „Херувим-переросток“? „Чакки“? Смелее, будь оригинален! Ну, я не знаю… быть может: „Ульрих Рыжий викинг-девственник“?» – «Это с четырьмя-то детьми? – усмехается Ломак и подмигивает новичку (а в этом взгляде интонации совсем другие, они дружеские и задорные, словно рыжий гигант ободряюще хлопает по плечу). – И вообще, отстань ты от парня со своей коллекцией». Корхарт всё ещё ждёт, чуть склонив голову набок. Эйдан неуверенно откашливается и говорит: «Ульрих – не скандинавское имя, – собственный голос в наушниках звучит плоско и даже жалко, поэтому „новичок“ делает вдох и добавляет громче и уверенней: – Оно немецкое». Ломак перебрасывается с Корхартом искристым взглядом, однако Рон не отступает и снова требует придумать прозвище для начальника. «Да скажи ты уже что-нибудь этому прилипале, – звучит в наушниках голос начальника, – иначе он не отстанет. Он всех новичков (вот – оно! „новичок!“) достаёт со своими ассоциациями! Давай, мне уже и самому интересно… но помни, салага, что я твой начальник и торчать нам на станции до Дня благодарения минимум!» Ломак усмехается в рыжие усы и, отложив документы устремляет на Эйдана взгляд серых глаз. Корхарт придвигается ближе и вытянув руку в направлении начальника доверительно шепчет (это выглядит особенно смешно, учитывая общую бортовую трансляцию): «Подумай, хорошенько подумай и посмотри на него ещё раз – кого он тебе напоминает? Пополни мою коллекцию». Эйдан отлично помнил напряжение, которое испытывал в тот момент под взглядом двух бывалых полярников, помнил тишину трансляции в наушниках и даже помнил, как коротко обернулся пилот, сверкнув солнцезащитными очками. «Рэндалл Пай-Луковая голова, – неуверенно и смущённо выговаривает Эйдан. – Да, Луковую голову напоминает… простите мистер Ломак… сэр». В наушниках он слышит удивлённый тройственный возглас, в котором одновременно слились: «Что за хер? Кто это? Это что?» Эйдан собирается с мыслями и объясняет: «В конце нашей улицы жила соседка – чудная и одинокая миссис Диеверро, – она любила делать разные поделки, а потом дарить их соседям, так как родных у неё не осталось… Милая старушка с небольшим вывихом, – Эйдан закатывает глаза и стучит пальцем по виску. – Она тащила в дом всякий хлам и со временем её задний двор стал напоминать небольшую свалку. Как-то раз она приволокла моей матери довольно большое панно с чертами чьего-то лица и сказала, что это Рэндалл Пай-Луковая голова. Его нужно повесить в столовой и тогда, он будет помогать моей матери готовить вкуснейшие блюда, что продукты перестанут портиться (с чего она вообще взяла, что они у нас портились), и тесто станет подходить даже без дрожжей… Я же говорю – старушка была с причудами». Эйдан умолкает и жмёт плечами. «Погоди, погоди, это что – всё? – разочарованно бросает Рон и даже сквозь трансляцию бортовой сети слышно, как обесцвечивается его голос. – Вот так просто: Луковая башка? И всё?» – «М-да… как-то слабо, – соглашается с другом Ивлин, и в его голосе слышится нота потянутой струны. – С Ульрихом и то повеселей было. Как этот Лукоголовый выглядел-то хоть, из чего сделан был?» Эйдан чертит в воздухе большую рамку и вспоминает: «Чёрная фанера, видимо промазанная клеем; окружность, полностью заполненная рыжими опилками в которой половники – это были глаза, а ржавая тёрка – рот. Нос милая старушка сделала из оконечности старого здоровенного фаллоимитатора, видимо, не особо соображая, что это такое». Эйдан отлично помнил, как бортовая сеть вертолёта взорвалась громким хохотом мужчин, как глаза Ломака утонули в пунцовых щеках, и он несколько раз стукнул рукой по коленке. «Луковая голова!.. – звучит в наушниках весёлый голос пилота, а согнувшийся пополам Корхарт придушено резюмирует: – Куча опилок… а посреди резиновый член!» – «Силиконовый», – смущённо поправляет Эйдан и улыбается под весёлый дружеский хохот мужчин…

Казалось, это было так давно, что надумай Эйдан Ридз записать историю знакомства с полярниками в дневник, то непременно использовал бы старинный шрифт с вензелями, а первую букву абзаца выделил красным. На поля легли бы скорые зарисовки, в штрихах которых с трудом узнавались нынешние обитатели полярной станции: три испуганных осунувшихся лица, замотанных в дряхлую паутину собственных бород; брошенные птичьи гнёзда из черноты которых торчат шеи птенцов, выглядывают глаза полные страха за своё будущее.

– Это первый сигнал за столько дней! – сказал Ломак, сильно волнуясь. Он с надеждой заглянул вошедшим в глаза и облизнул губы. – Никогда ранее в этом диапазоне вещание не велось – я абсолютно случайно забрёл на эти частоты и… Судя по журналу, – начальник уткнулся в экран и лихорадочно прошёлся пальцами по клавиатуре, – последний раз диапазон опрашивался системой почти три месяца назад: никаких всплесков не наблюдалось! Значит, сигнал появился в этом промежутке, и я не знаю, что это… Пока не могу сказать, но это точно не помехи!

Он выдернул провод наушников из разъёма, и в небольшом помещении заставленным радиооборудованием раздался резкий тоскливый звук на фоне треска и помех.

– Тридцатисекундный сигнал, он постоянно повторяется, – Ломак покрутил ручку громкости. – Я записал сигнал в файл и… и я понятия не имею что это!

Троица затаила дыхание и задрала подбородки к потолку вслушиваясь в звук похожий на короткий тоскливый вой. Эйдан покосился на коллег и на мгновение в полутьме радийной увидел те самые чёрные гнёзда, из которых торчали тонкие шеи – жуткий звук из динамиков лишь усилил этот образ. После нескольких повторов, Корхарт морщась замотал головой:

– Хватит, вырубай! Словно кошку машиной размазало, даже слушать тошно! Я не знаю с чего ты взял, что это сигнал – лично я думаю, что нечто генерирует помеху и выбрасывает в эфир!

– Я тоже так сначала решил! – согласился горячо Ломак. – Но посмотри на это! – он постучал пальцем по монитору, на котором был виден длинный столбец с аудио файлами. – Обрати внимание на частоту: она у каждого сигнала разная! Один-два герца, но она ещё ни разу не повторилась…

– Это ни о чём не говорит! – перебил Корхарт раздражённо. – Из-за бури приёмная антенна может давать такое искажение.

– Или такое искажение может давать тот, кто умышленно посылает такой сигнал, – вмешался Эйдан. – Во всяком случае, мы впервые за два месяца слышим хоть какой-то сигнал в эфире!

– Это перегрузка, говорю тебе! – закипел Рон, продолжая смотреть на друга и явно игнорируя мнение «салаги». Было заметно, насколько опытный полярник разочарован, как он злится из-за того, что не оправдались его собственные ожидания. – Или флюктуационные помехи… В любом случае это – ничто!

Эйдан не раз бывал свидетелем того, как ворчливый, зачастую жёсткий и упрямый Корхарт шёл на конфликт с начальником станции, отстаивая свою точку зрения. Пожалуй, если бы не проверенная стужей и временем дружба двух полярников, – которая порой удивляла парня, – находиться в сложившейся ситуации в столь экстремальном месте и вовсе не представлялось возможным. Ломак… Именно он, с его дипломатией, непоколебимым и железобетонным авторитетом, и в то же самое время чёткими и тактичными высказываниями, нивелировал нервозность на станции, не давал впадать в панику и настраивал коллег на рабочий лад.

– Но раньше-то их не было, – возразил спокойно начальник.

– Раньше у нас связь была, а не этот скрип!

– Не переворачивай, Рон…

– А ты не ищи смысла в том, в чём его нет! – бросил зло Корхарт, опалив взглядом и Эйдана заодно. – Ты же отличный связист и сам понимаешь, что этот сигнал ни хрена не стоит! И дай тебе его послушать пару месяцев назад, – когда связь у нас ещё была, – ты бы на него внимания не обратил! Скорее всего отключил бы питание, а потом включил всё по новой, как ты обычно и делаешь!

– Я уже так делал, Рон, он не пропадает… Это внешний сигнал!

– Тогда расшифруй его, раз это сигнал! – выкрикнул Рон и грохнул рукой об стену. – Что там слышно про нас?! Когда людей с Коргпоинт снимать собираются, слышно? Нет?! Хреново – ведь должны были забрать ещё сорок два дня назад! Да, мать вашу, я считаю дни! – мужчина обвёл коллег пальцем и прищурился. – Считаю дни, как и все вы! Да-да, как и все вы! Так что там говорят о нас, ты расшифровал?

Корхарт умолк, тяжело дыша. Сжав зубы, Ивлин процедил голосом, который напоминал треск колющихся орехов:

– Как расшифрую, ты узнаешь это первым.

Мужчины затравлено озирались, боясь поверить в то, что после пятидесяти одного дня полного отсутствия связи с внешним миром, в эфире радиостанции слышался сигнал, отличавшийся от шороха безжизненной трансляции. Неоднозначный, противоречивый, но всё же хоть какой-то звук… оттого и воспринятый каждым по-разному! Без малого два месяца назад связь на станции оборвалась неожиданно, словно она вся была сосредоточенна в одном кабеле, который попросту выдернула из розетки чья-то рука. Разом перестала работать спутниковая связь, радиосвязь, а также интернет. В течении последующих нескольких дней практически полностью перестала работать и местная связь на станции, съёжившись в радиусе приёма-передачи до пары сотен футов. Однако настоящим шоком для обитателей станции стала новость о том, что все, абсолютно все компасы, имевшиеся в распоряжении полярников, перестали функционировать, флегматично демонстрируя из-за прозрачных стёкол разом омертвевшие стрелки. Это потрясло полярников! Спустя несколько недель после инцидента у мужчин появилось жуткое ощущение катастрофы, произошедшей где-то за пределами белого безмолвия. Поначалу никто не высказывал никаких предположений, старались говорить буднично и по-деловому, обвиняя в отсутствии связи то материковых техников, то виденное накануне обрыва связи необычное сияние в небе, охватившее весь горизонт – и частенько появлявшееся впоследствии, драпируя ночное небо пурпурно-изумрудными туманами. Между тем, каждый носил под сердцем жуткое чувство неотвратимости и утраты, когда уже ничего нельзя изменить и судьба берёт старт от новой точки, которая, возможно, является последней – так надолго на Коргпоинт ещё никогда не оставались без связи! Все последующие дни наполнились ожиданием и надеждой, изучением горизонта в бинокль и напряжённым сканированием радиоэфира. Часы перед сном обрастали предположениями о произошедшем (предположениями осторожными, похожими на вялые барахтанья в болоте); подсчётами провианта и вычислениями оставшегося топлива для генераторов. А затем в пристройке с отапливаемым складом провизии случился такой нелепый, неуместный и разорительный пожар! Несмотря на то, что огонь довольно быстро удалось потушить, полярники, к своему ужасу, на месте полок с полуфабрикатами и консервами обнаружили почерневшие жирные угли, немногочисленные уцелевшие банки и пару ящиков крекеров, до которых не смогло дотянуться жадное пламя. Среди затворников разразился скандал относительно возникновения пожара. Вспыльчивый Корхарт стал недвусмысленно намекать на Эйдана, как на виновника трагедии, однако благодаря такту и рассудительности начальника станции, инцидент решили списать на скачок напряжения и слабую проводку. Остановились на этой версии, так как точно установили, что пожар начался внутри помещения рядом с выключателем. Дни ожидания потянулись и того угрюмее прежнего, скупые разговоры всё больше сводились к сухим отчётам съеденных пайков и оставшемуся топливу для генераторов. Изредка более старшие Корхарт и Ломак заводили разговоры о своих семьях и детях, вспоминали случаи из жизни и обменивались историями, но через какое-то время диалоги начинали разъедать паузы, которые становились длиннее, драматичнее – и в итоге превращались в молчание трёх обречённых людей.

– А ещё, температура продолжает расти, – Ломак заглянул в журнал с записями и поднял глаза, – что совсем не типично для этого времени года. Это аномалия! За сегодняшние сутки почти на три градуса. Итого, почти на двенадцать градусов за последний месяц…

Корхарт рывком расстегнул куртку и обозлился:

– Да и чёрт с ней! Надеюсь, здесь будет как в Альпах раньше, чем мы сдохнем от голода! Может хоть тогда про нас вспомнят; может долбанная экспедиция нагрянет с туристами, оркестром и репортёрами!

Он порывисто вынырнул из куртки и развернулся, собираясь уйти. В створке двери, полярник внезапно задержался и потянул ручку – увлекаемая дверь издала слабый скрип.

– Сигнал! – воскликнул Рон с глупым и наигранным выражением лица. – Слышали? Сигнал, мать вашу! – он глянул на начальника через плечо и бросил: – Будь добр: расшифруй и его заодно!

Когда за Корхартом захлопнулась дверь, Эйдан на мгновение встретился с руководителем экспедиции взглядом, в котором таился немой сговор: состояние товарища в последнее время заставило мужчин встать под одни знамёна. Пару дней назад Эйдан стал невольным свидетелем нервного срыва Рона, когда тот, не подозревая, что за ним наблюдают, рвал на себе одежду и дико орал, будучи уверенным, что его не слышно в помещении с работающими генераторами. После метаний по комнате и криков, Корхарт повалился на пол и долго рыдал, так и не заметив мрачного и обескураженного Эйдана за дверью со смотровым оконцем. Пойманный в ловушку своего положения, молодой полярник был вынужден прятаться за преградой, пока Рон не покинул помещение. Под треск генераторов и вой обессиленного мужчины, Эйдан и сам уверовал в безысходность и неотвратимое приближение развязки. В голове разорвался всполох мыслей среди которых метались совсем уж страшные о неминуемом голоде и каннибализме… «Нет! Этому не бывать! – твёрдо решил тогда Эйдан. – Уж лучше я пущу себе пулю!» Однако в следующую минуту внутренний голос предательски зашептал: «А все ли готовы поступить так же? Не окажусь ли я чьей-то консервой, например того же Корхарта, который, похоже, начинает терять рассудок? Что я о нём знаю, что он за человек?» Удивительно, но настоящий страх перед голодом, – истинным, смертельным голодом, – обнажает в человеке невероятный прагматизм сродни животному инстинкту хищника и убийцы. Один готов положить на алтарь собственную жизнь для спасения других, – иной готов выкрасть с алтаря чужую для спасения собственной.

Следующее утро не принесло ничего нового, как, впрочем, и ничего хорошего: с самой побудки обитатели станции практически не разговаривали друг с другом, поспешив разбрестись в свои комнаты. Часы ожидания (вот только чего?) разразились унылым стоном так и не стихшего ветра, а когда серый дневной свет нехотя наполнил окна, Эйдан с тоской увидел, как полуночный гуляка за ночь похоронил в сугробах вездеход и почти наполовину засыпал башню ветрогенератора. За стеной послышался громкий звук того самого «сигнала», который вчера так взбудоражил Ломака, и тут же стих – Ивлин просидел за оборудованием практически всю ночь и всё утро, в попытке интерпретировать источник.

«Это ловушка, – думал с тоской Эйдан, лёжа в собственной постели. Его бесцельный взгляд побрёл по топографическим картам, висевшим вперемешку с откровенными постерами девиц, но запутался среди газетных и журнальных вырезок, затем окончательно застрял на престарелых фотографиях рок-звёзд. – Я попал в ловушку! Нас не могли здесь бросить, этого не может быть! Что-то произошло, что-то глобальное и дерьмовое; что-то, что даёт материку право бросить троих людей на краю света!.. Но без связи нет навигации! Так? К нам не добраться… Не добраться за два месяца? Не говори ерунды! Раньше Арктику на собаках пересекали и на самолётах из фанеры! Чёрт, чёрт, чёрт! Почему никого нет?.. А что, если?.. А вдруг там уже и правда нет никого?»

При слове «там», разум рождал десятки меняющихся изображений, в которых виделись разрушенные мегаполисы, горы испепелённых тел, свалки из брошенных машин… Среди этого хаоса Эйдан так же видел почерневший отеческий дом, в котором должны быть его мать и младшая сестра. «Должны быть». Огненный ветер треплет разбитую дверь и выметает страшный пепел на порог, который на самом деле не пепел… который… «Да всё это чушь! Господи, какой же ты идиот!»

Эйдан замотал головой и вспомнил, что аналогичная тема как-то уже поднималась в обсуждении. Тогда Ломак сказал, что произойди нечто подобное на самом деле, – они бы это поняли, даже находясь на краю земли. На вопрос Эйдана – не является ли внезапная пропажа связи и постепенное потепление признаком ядерного удара, Ивлин занервничал и ответил, что случись ядерная война, он бы обязательно зафиксировал вспышки в ионосфере, а станционные воздушные фильтры уловили столько серы и углерода, что их бы хватило написать на снегу слово «помогите» огромными буквами и поджечь. И всё же, Эйдан видел в глазах начальника смятение и неуверенность, а в твёрдом голосе опытного полярника слышалась бравая фальшь командира, уверявшего солдата в несерьёзности ранения. Да ещё и Корхарт, чёрт бы его побрал! После осторожного разговора с Ивлином тет-а-тет, на следующий день Эйдан поделился своими мыслями с Роном, когда мужчины покинули станцию и отправились расставлять силки на песцов. Опытный полярник слушал доводы Эйдана молча, легко скользил на лыжах рядом и отыскивал в снегу цепочку звериных следов, а когда Ридз договорил, остановился и оперся на лыжные палки. «Формально, находясь здесь, – начал он, – мы собираем метеоданные, данные геомагнитных колебаний, следим за Солнцем, считаем эклиптику, записываем состояние ионосферы и бла-бла-бла… Собираем образцы льда, изымаем керны, консервируем образцы воздуха с фильтров и так далее. Мы следим за шельфом, за его изменением в связи с потеплением – и, кстати, это моя четвёртая экспедиция с Ивлином здесь на Коргпоинт. Так вот, у меня с ним сложилось впечатление, что все данные, которые мы собираем являются фикцией!» Эйдан хорошо помнил, как Корхарт стянул с лица очки и смачно плюнул себе под ноги. Помнил потому, что изнурённое худое лицо полярника, вернее, его обращённый на запад заострённый профиль, сильно напомнил профиль уже больного отца, таявшего от рака желудка каждый день. Однако, как только Рон повернулся к Эйдану, и посмотрел в глаза, жутковатая схожесть улетучилась, но парень всё равно не сдержался и отвёл взгляд. Корхарт продолжал тем же голосом в котором слышалось и призрение изобличителя, и уверенность в собственной догадке: «По большому счёту, наш с тобой работодатель – полувоенная исследовательская организация, арендующая эту станцию под благими предлогами у института. И по стечению обстоятельств, торчим мы здесь, как кость в горле у русских военных, у которых под здешними льдами, – Рон метнул взгляд к горизонту и снова плюнул себе под ноги, – проходной двор для подлодок! Так вот зная, что у нас здесь есть база для слежения за ионосферой и океанским дном, они вынуждены оттеснять свой маршрут дальше в океан, что на руку НАТО! Таким образом, наши военные ничего не нарушают: всё в рамках прежних договорённостей, но и сидя здесь со своей „исследовательской“ миссией в составе трёх человек, мы столько дерьма на вентилятор кидаем, что у русских скрипят зубы! Мы передаём весь необработанный трафик с датчиков слежения таким объёмом, что для Пентагона не составляет большого труда произвести трассировку сигнала и вычислить направление субмарин. Это в теории. Но, вполне возможно, это же дерьмо вернулось к нам – может так сталось, что наше руководство предпочло „забыть“ о нашем существовании в силу какого-то политического или военного противостояния. Во всяком случае у нас с Ивом сложилось такое вот впечатление. Понимаешь, о чём я?» Эйдан помнил, что хоть и кивнул, однако смутно представлял себе смысл абстрактных догадок коллег, – его больше удивило (он даже помнил лёгкий укол обиды в сердце), что о мыслях насчёт военных и, возможно, о нарочном забвении, с ним не поделился Ломак!