Совершенство

– Ты так говоришь, будто за связь отвечаешь ты, а не я, – пробасил Ломак окинув Корхарта насмешливым взглядом.

– Зато за тебя отвечаю я! – парировал Рон и ткнул начальника станции кулаком в плечо. – Сворачиваешься – и рвёшь обратно! Никакой самодеятельности! Кофе и еда в термобоксе, и, да, Ив… не дай двигателю заглохнуть!

Ломак сжал губы и взглянул из-под нахмуренных бровей.

– Ты же его отремонтировал! Или нет? – он переместил взгляд на стоявшего рядом Эйдана, ища то ли объяснений, то ли поддержки.

– Двигатель работает ровно, – Корхарт поморщился и затянул капюшон. – Зажигание подводит: что-то с замком, чёрт бы его побрал! Поэтому и предупреждаю, чтобы не глушил машину и следил за временем.

Спустя десять минут, перемешивая голубые сугробы широкими траками, вездеход двинулся прочь, оставляя в морозном воздухе чуть заметный выхлоп и едкий запах отработанного топлива. Порядком замёрзший Эйдан провожал машину тоскливым взглядом, кутаясь на морозе да расталкивая ногами примятые комья снега. Несколько недель назад мужчины уже предпринимали попытку связаться с Хара-Ой – норвежской станцией, расположенной без малого в трёхстах милях восточнее и севернее Коргпоинт, однако, тот марш-бросок результатов не принёс: радиоэфир оказался мёртв. В прошлый раз Ломак с Корхартом так же выезжали за пару десятков миль от Коргпоинт (в отсутствии простейших ориентиров отдаляться дальше было опасно), собирали четырёхметровую антенну и пробовали связаться с Кнутом Каадегардом – руководителем норвежской станции. Косточка была ближайшей к Коргпоинт восточной возвышенностью, – а именно, являлась ледником в несколько миль длинной и высотой в пару сотен футов, – видимым издалека и служившим хорошим ориентиром. Летом ледник подтаивал, сбрасывал накопленный снег, худел и становился похожим на огромную кость, торчавшую среди скалистых макушек. На момент первой попытки связи онемевший радиоэфир воспринимался, как временный сбой, как нечто допустимое, хотя и маловероятное. Редкие обрывы связи происходили, но они не были столь продолжительными и такими ошеломляющими – почти за два месяца безмолвия на связь со станцией не вышел никто! Ни малейшей попытки связаться с полярниками! К началу второго месяца безмолвия у мужчин сложилось впечатление, что их не просто бросили на краю земли, о них не просто все позабыли, – а просто никого не осталось, кто мог бы прийти на выручку… Полярники сами по себе превратились в артефакт человеческой цивилизации, который вот-вот смоет время. Последняя неделя и вовсе выдалась нервной и напряжённой: малейший звук снаружи заставлял людей вскакивать с мест и выбегать наружу в надежде заметить пролетающий вертолёт. Страх остаться во льдах навсегда без надежды на спасение, невольно породил в полярниках «синдром часового», когда каждый из мужчин, под любым предлогом, а зачастую и без, одевался, хватал ружьё и выбегал на снег. Расхаживая вдоль комплекса, расстреливая взглядом небо и горизонт, «часовые» едва ли не до обморожения проводили часы под ледяным ветром в ожидании увидеть долгожданные маячки приближающегося транспорта…

– Там топлива миль на пятьдесят, – Корхарт развернулся, и Эйдан перехватил мимолётный взгляд коллеги, полный надежды и отчаяния. – Я ещё несколько канистр закинул на спальное место, так как не хочу чтобы этот увалень зря рисковал и увеличивал дистанцию, – Рон осмотрел небо, приложив к глазам руку в перчатке, и добавил: – Если он прав, и буря вернётся, надо до темноты расчистить сваи, иначе нас точно похоронит под снегом.

Быстро надев поляризационные очки, он словно поспешил отгородиться от собственных эмоций; его лицо превратилось в безликую маску, однако в памяти Эйдана застыло искажённое отчаянием лицо Корхарта, который метался по помещению под шум генераторов – тридцатисемилетний полярник, который осознаёт всю безнадёжность своего положения. Эйдан до сих пор испытывал неловкость вспоминая то, как оказался заложником нервного срыва своего более опытного товарища, как вжимался в угол за дверью и как воровато подсматривал за агонией взрослого человека. После того, как Корхарт успокоился (обессилил и сдался) и, вытерев слёзы, ушёл, – Эйдан долгое время стоял за дверью в неудобной позе без движения. Он всё ещё был ошарашен увиденным. Захвачен чужими эмоциями и ошеломлён бездонным отчаянием мужчины; поглощён душераздирающей драмой, к которой оказался случайно причастен, и от созерцания которой ему стало легче. Легче, твою мать! Словно тогда, Корхарт выл и плакал за двоих!

Совсем скоро полностью стемнело. Наглые звёзды вновь оккупировали почерневшее небо и бесстрастно взирали на крохотное людское убежище посреди промёрзшего безмолвия. Слепленные вместе несколько жилых модулей, а также шестнадцатифутовая антенна-мачта, придавали исследовательскому комплексу вид терпящего бедствие судёнышка в бескрайнем океане. Разбуженные слабым ветром лопасти ветряного генератора – ещё живой, но уже смертельно потрёпанный парус посреди седых волн. Даже свет прожекторов по периметру станции выглядел удручающе жалко, воспринимаясь как призыв о помощи, нежели как победа человеческого духа над суровой природой.

Шорох безлюдной трансляции в комнате радиосвязи звучал вкрадчиво и монотонно. Двое мужчин сидели молча, прислушиваясь к электронному шёпоту из динамиков и звукам ветра; пили горячий чай, который раз подряд, и просто молчали. Непостижимая блокада связи сковывала мысли, загоняла в оцепенение и сдавливала грудь тягостным ожиданием. Настроенный на заранее оговоренную Ломаком частоту радиоприёмник лишь злобно шипел, изредка отплёвываясь цифровой помехой. Это означало, что начальник, параллельно попыткам связаться с норвежской станцией, так же, как и в первый раз, безрезультатно пытается пробиться в эфир к своим товарищам сюда – на Коргпоинт, находясь на двадцать миль восточнее. Шорох пустого эфира монотонным голосом озвучил известный уже почти как пару месяцев приговор: связь работает максимум в радиусе пятиста футов!

Эйдан украдкой посматривал на косматое и потрёпанное лицо Рона, благо сам находился в плотной тени крепкого шкафа. Уже с полчаса оба человека с тревогой вслушивались в настойчивые удары ветра за толстыми стенами модуля, которые с каждой минутой становились всё более продолжительными и упругими. Надвигалась буря.

– А я ведь не хотел в этот раз в экспедицию ехать! – подал неожиданно голос Корхарт, глядя в пол. Он поднял глаза и отыскал в полумраке лицо Эйдана. Убедившись, что его слушают, он снова заговорил: – Накануне командировки мы с женой сильно повздорили и я, что называется с горяча… Уехал, чтобы досадить ей – мол, пусть помучается и всё такое! В итоге мучились-то мы оба, пока прощались в аэропорту, а когда объявили мой рейс, так меня ноги вообще перестали держать. Она обнимала и плакала, – и не потому, что мы вроде как помирились, – а потому что ей так же хреново было, как и мне. Представляешь: первый раз за все семнадцать лет моих командировок Пейдж заплакала…

Корхарт замолчал и взяв кружку двумя руками, заглянул внутрь словно хотел разглядеть нечто в клубах пара. Пауза явно затянулась и Эйдану пришлось спросить первое, что пришло ему в голову:

– А как до этого провожала?

– Я не помню, – ответил Корхарт тихо и не сразу. – Я бы сейчас всё отдал, чтобы помнить каждый свой отъезд, понимаешь? Где-то с шутками, где-то с ласковыми обещаниями, которые я начинаю забывать – и это меня чертовски пугает… Неистовый и пьяный секс двух готовящихся на долгое расставание людей, жаркие и тесные признания; часы перед отлётом вместе с семьёй, поездки в Акадию с Итаном и Пейдж – все эти воспоминания сейчас так много значат! Самое страшное, что мне начинает казаться, что эти воспоминание и есть то единственное, что у меня осталось от моей семьи. Стоит мне что-то забыть, хотя бы какую-то мелочь, – и я не смогу воссоздать то, к чему возвращался после каждой экспедиции. Как же я скучаю за ними! – застонал полярник с тоской в голосе, но тут же твёрдо добавил: – Но слёз не было никогда! А тут, на тебе – расплакалась! И тогда мне самому как-то не по себе стало, хоть бери её в охапку и беги домой, – мужчина неожиданно хмуро заглянул в лицо Эйдана и резко бросил: – Но тебе этого не понять, у тебя нет ни семьи, ни детей!

Глядя на измотанного и мрачного человека, Эйдан вдруг остро, и тяжело ощутил его боль и отчаяние, – и тем острее ощутил собственное забвение на краю света. В голосе Корхарта он слышал вой обречённого волка, попавшего в западню и чувствовавшего приближение смерти. Чувство было такое, что надумай Эйдан потянуться к корзинке печений с предсказаниями, то непременно вытянул бы то, на бумажке которого имелось послание: «Вам не спастись!»

– Это не означает, что я тебя не понимаю, Рон, – сказал примирительно Эйдан и слегка подался из тени, чтобы тот мог видеть дружескую, хотя и натянутую улыбку. – Связь с близкими и родными людьми не теряется и не слабеет из-за расстояния, а зачастую только крепнет вопреки ему. У меня есть мама, младшая сестра – мне есть о ком думать! – Ридз немного запнулся и совсем уж неуклюже, как это делают далёкие от религии люди, добавил: – Молиться… и просить милости у Бога.

– Вот как? И ты молишься?

Смущённо хлопая ресницами, Эйдан ответил:

– Знаешь, я не очень-то религиозен, чтобы молиться, однако наша ситуация… Сам понимаешь.

Корхарт смерил парня тяжёлым взглядом и пригладил непослушные волосы на висках.

– «Ре-ли-ги-о-зен»… – повторил он, растягивая слово, кивая головой в такт. Словно что-то вспомнив, он прищурился и наставил на Эйдана палец. – У религии есть одно удивительное свойство: делить всех на праведников и – нет. Причём рай уготован только для первых, а вот в ад могут попасть и те и другие!.. Не думал об этом? Это не мои слова, а человека, который был здесь до тебя.

Корхарт замкнулся, впрочем, как и всегда, когда речь заходила о таинственном предшественнике Эйдана на станции. Молчание снова повисло в воздухе, собираюсь в тучу. Эйдан неуютно заёрзал в кресле и решился продолжить диалог.

– И он верил в это всё? В ад и в рай?

– Здесь полярная станция, а не монастырь! – ответил Рон грубо, сверкнув глазами. – К тому же мы были с ним не настолько близкими друзьями, чтобы говорить по душам. Во что он верил – мне не известно, но судя, по его словам, думаю, что если он во что-то и верил, то держал это при себе! Выгляни в окно – реальность не изменится от твоих иллюзий, как бы ты их не называл.

Потупив взгляд, Эйдан тихо прокомментировал:

– Моя сестра считает, что истинная реальность лишь та, в которой живут наши мечты. Всё остальное плод наших пороков.

– Почему бы ей не помечтать о своём братце, который вот-вот вернётся из Арктики? – нахмурился Корхарт ещё больше, и с подозрением взглянул на Эйдана. – Как тебя вообще угораздило попасть к нам на станцию? Знаешь, давно хочу тебе сказать: всё то время пока ты здесь, ты как-то старательно избегаешь прямого ответа. Что ты забыл в Арктике, ты же говорил, что был рыбаком?

«Моряком, а не рыбаком! – поправил мысленно собеседника Эйдан. – Ну, и, уж если ты снова лезешь со своими расспросами, то напряги память – я лоцман, и чертовски хороший лоцман! Северная часть Атлантики, Северный Ледовитый океан… Да что ты знаешь, хотя-бы, о море Баффина? По оттенку серого цвета в чернеющем небе Атлантики я с точностью до минуты могу сказать, когда обрушится буря и как долго она будет продолжаться; мне достаточно взглянуть на макушки припая – и я могу назвать тебе место на карте, где лёд соединён с берегом… Да, чёрт возьми, я отлично помню их все! Я даже помню очертания стамух, севших на мель, а многим из них я давал имена! Мне стоит взглянуть на нилас, – и я точно знаю, кокой он толщины и будет ли крепнуть; по звуку его наката на борт, по его шёпоту и трению я могу сказать какова температура воды, воздуха и чего ждать впереди… Мне было достаточно взглянуть на волнение шуги, на матовый блеск воды – и я знал размеры ледяного поля, убегающего за горизонт!.. Так что именно тебе рассказать, Рон? Например, как несколько месяцев назад, я едва не просрал всю свою жизнь и не попался на перевозке наркотиков через Атлантику? Как тебя такая история от салаги, а? Как в последний момент огромная партия порошка летит за борт, впрочем, как летит к чертям и надежда на дальнейшую нормальную жизнь… Нормальную, сука, жизнь! Нор-маль-ну-ю! Так тебе понятней? Какой же я был идиот! Какой же ты был мудак, Эйдан, мать твою, сука, Ридз! Неужели ты думал, что Мексиканец и его братец-головорез поверят, что при этой долбанной облаве ты выкинешь за борт товара на два миллиона долларов? Но ты-то выкинул! Господи, да я до сих пор помню его спокойный голос по телефону: „Да-да, я всё понимаю, братишка. Ты всё правильно сделал – ты не попался. Где ты сейчас, в каком порту швартанулись, братишка?“ Голос, мать его, голос Мексиканца!.. Да я до сих пор помню, как меня резал этот фальшивый голос из трубки телефона – от уха до уха! „…В каком порту швар-та-ну-лись?“ Назови я тогда порт, – через сутки он со своим братцем разбирали бы меня на органы, чтобы вернуть хоть часть той суммы, которую я слил за борт… и если бы я всех не сдал, – разобрал бы точно! Так что из этого тебе рассказать, Рон Корхарт-Длинный нос? Как я настрочил анонимный донос на сервер Интерпола с липового адреса? Или то, что меньше, чем за неделю Отдел по борьбе с наркотиками накрыл практически всю сеть вместе с лабораторией по чье-то „анонимной“ наводке… О чём я тогда думал, ты спросишь? Господи, а о чём я думал, когда эта сука Паула (теперь, я даже не уверен, что это её настоящее имя!) знакомила меня с Мексиканцем! Как же они меня тогда обработали на пару!.. А как она меня за пару месяцев посадила на кокс, – шлюха! Подстроено, всё было подстроено! Все её крики по ночам – всё фальшь! „Милый, попробуй тоже, закинься разок – ты меня так заводишь, когда под кайфом, ты такой зверь! Ещё, ещё, ещё!“ А потом: „Дорогой, я задолжала кое-кому денег… Да, много… Ну ты же не думал, что это всё бесплатно, мне просто давали в долг“. Долбанная сука, потаскуха! „Знакомься, милый – это Рауль, но все зовут его Мексиканец. Вам надо поговорить, мальчики, а я пока побуду в баре“. Лучше бы ты в аду побывала, тварь продажная! И этот голос, голос Мексиканца, спокойный и острый, как бритва: „Вы задолжали мне денег, дружище – ты и твоя подружка, – но меня они не интересуют… на данный момент. Мне нужна от тебя одна услуга, я в долгу не останусь“. Господи, какой же я был идиот! И что теперь? Я прячусь чёрте-где, пока идёт процесс над всей шайкой, – и надеюсь попозже реабилитироваться в нормальной жизни? По-поз-же… Ну, да, план таков… Пока… а там посмотрим. По крайней мере я не прохожу свидетелем и меня закладывать никому нет резона – на мне ничего нет! К тому же, бывшие „знакомые“ меня здесь…»

– Ты заснул что ли? – резкий скрипучий голос Корхарта подействовал, как пощёчина.

Эйдан нацепил маску с глуповатой улыбкой, и уклончиво ответил:

– Да, что-то на землю потянуло. Вот и решил завязать с морем.

– Ты снова изворачиваешься, приятель, – процедил раздражённо Рон. – Тебя что, не могло потянуть на землю более плодородную, чем эта?

– Меня всегда манил Север, – снова врал Эйдан, с трудом выдерживая подозрительный взгляд коллеги. – Этот экстрим, суровые условия… да что я тебе рассказываю? Ты и сам всё знаешь! А люди? На Севере настоящие закалённые люди, не испорченные фальшивой цивилизацией – вот я и захотел быть поближе, окунуться во все их тяготы, быт…

Эйдан развёл руками и пожал плечами, намекая на то, что он говорит очевидные вещи и не понять его Рон не может. Но Рон – мог, поэтому делая глоток из кружки, продолжал следить за молодым полярником прищуренными глазами.

– Насчёт людей ты прав – люди здесь настоящие, закалённые… И закаляет их не холод и невыносимые условия жизни, не каждодневная опасность остаться в снегу! Закаляет их честность, ответственность и взаимовыручка; готовность пожертвовать своей жизнью, если придётся, – и понимание того, что ради твоей жизни другие так же пойдут на жертвы. Поэтому люди здесь настоящие, салага… А вот ты – нет!

«Кто бы говорил о честности? – подумал уязвлённый Эйдан. – Видели бы вы себя оба, когда речь заходит о моём предшественнике здесь на Коргпоинт! Как же его звали-то? Ах, да!.. Вас же обоих трясёт, когда я начинаю его вспоминать… Да я специально завожу о нём разговор, когда меня достают ваши расспросы о моём прошлом – например твоя рожа, Рон, сразу напоминает престарелый лимон, а Ломак прячет глаза, так, словно я застукал его с эрекцией на детской площадке! Что ты скрываешь? О чём вы умалчиваете оба? И почему меня так быстро одобрили в вашу смену? „Несчастный случай прошлой зимовкой“ – ни хрена не объясняющий, расплывчатый термин, тебе не кажется?»

Между тем, изобразив изумление, молодой человек воскликнул:

– Что это значит, Рон? Ты меня в чём-то хочешь…

– Это ты добряку Ивлину будешь петь про то, как тебя всегда манил Север, – перебил Корхарт негромко, однако у Эйдана было такое чувство, что его приподняли за ухо. – Мне этого дерьма не нужно! Севером либо бредят с детства и готовы остаться в его снегах навсегда, либо страшатся даже мысли о нём. Сюда едут, не боясь ни обморожения, ни офтальмии, готовые к каждодневному риску…

– К тому, что происходит сейчас невозможно подготовиться.

– Не передёргивай мои слова, ты прекрасно понял о чём я говорю! Ты не «болеешь» Севером, и я это вижу. Быть может океаном, льдами и айсбергами – да, пожалуй… Я вижу, как горят твои глаза при упоминании океана, но здесь – на суше – ты проездом; ты просто турист, который что-то прячет у себя за спиной в рюкзаке, и это мне не нравится! Ивлин – мой друг, который тебе доверяет, и я не хочу, чтобы ни он, ни я в тебе ошиблись. Тебе что-то надо от этого места, а стало быть, и от нас тоже – и это мне чертовски не нравится! Ты сюда проник, как контрабандист, в тебе чувствуется какой-то страх, и ты его пытаешься закопать здесь, салага!

Данное ещё по приезду Ломаком прозвище «салага», прозвучало из уст Корхарта не случайно – матёрый полярник хотел подчеркнуть, что говорит за двоих, что его отсутствующий друг пускай и не высказывается напрямую, но мыслит также. А при слове «контрабандист», Эйдан и вовсе почувствовал неприятный холодок, тронувший затылок и шею.

– Давай для начала успокоимся, хорошо? – парень примирительно поднял руки и подался вперёд, чтобы быть на свету. – Рон, все твои подозрения, лишь из-за этой ситуации с потерей связи и, поверь – меня она пугает не меньше твоего! Она меня пугает даже больше! Никакой я к чёрту не контрабандист и единственное что могу здесь закопать – это свои надежды на будущее… Пойми, я поменял профессию, можно сказать поменял всю свою жизнь и с чем я столкнулся? С тем, что влип в ситуацию, которая заставляет даже бывалого полярника подозревать меня в скрытности!

Эйдан изобразил на лице сожаление и недоумение, однако его мысли отмеряли барабанную дробь – необходимо было что-то скормить подозрительному коллеге, причём такое, что выходило бы за рамки обыденности и именно этим отвело подозрение. Мысль о том, чтобы вновь перевести тему и заговорить о человеке, которого сменил на станции Ридз, вдруг показалась Эйдану слишком поверхностной и явной. Взвинченный Корхарт с лёгкостью поймает лгуна на трюкачестве, а стало быть, заподозрит ещё больше! Требовалось что-то неожиданное, даже для самого себя.

– Понимаешь… Как тебе объяснить?.. Направляясь сюда… я преследовал цель написать серию очерков о жизни полярников… Однако теперь понимаю, что материала хватит на целый роман. Да, на целый роман о жизни людей на краю света… Отшельников, если хочешь, – таких людей, как ты с Ивлином! Да, чёрт возьми, именно так! О таких людях, которые двигают этот мир вперёд, оставаясь за пределами затхлой и душной цивилизации. Для этого мне было необходимо стать причастным к этому, понять каково это оставаться человеком за чертой вечного холода. Настоящим человеком, открытым, сильным и честным…

Не готовый к напористым расспросам коллеги, Эйдан врал на ходу. Взволнованный внезапной подозрительностью Корхарта, он едва мог удержать поток мыслей, которые всё дальше и дальше увлекали молодого полярника в дебри вранья и выдуманной сказки. Слова скрытой лести и хвальбы лились из молодого человека, как из рога изобилия.

Обескураженный и сбитый с толку Рон слушал молча, хмурясь всё меньше и меньше. Где-то посреди пространных воспоминаний Эйдана о том, как он отлично писал эссе ещё в колледже (и даже за деньги на заказ), Корхарт не выдержал и замотал головой:

– Стоп, погоди! Ну, допустим… Но ты не делаешь никаких записей! Не ведёшь дневник, – или что там принято в таких случаях, – у тебя нет ноутбука, у тебя даже нет диктофона! А у писателя есть диктофон, я точно знаю.

– К чёрту диктофон! – воскликнул Эйдан порывисто и театрально. – Говорю тебе – к чёрту! Вот мой самый важный инструмент, – Ридз постучал себя пальцем по виску, – самый надёжный и самый правдивый. Самое важное – выплеснуть на страницы эмоции, отфильтрованные памятью, провести события через лабиринты мыслей и дать взвешенную оценку через призму собственного эго! Иначе, ты просто осуществляешь дерьмовый пересказ имевшими место фактам, понимаешь? О чём я должен писать, слушая собственные записи в диктофоне? О том, что я видел? Или правильнее будет возродить весь тот напор чувств, который я ощутил и уже не смогу вытравить из сознания? Сито, понимаешь, сито – вот то, что должен уметь творить публицист! Всё остальное – шелуха, которой заполняют строки. Взять, к примеру наш с тобой разговор сейчас – что я, по-твоему, должен надиктовать? Что у меня состоялась неприятная беседа с Роном Корхартом и он меня в чём-то подозревает? И всё? И многое ты извлечёшь из этого потом, когда будешь слушать сухой отчёт из динамиков? А теперь представь, что способно выдать сознание, когда пройдёт время и надумай я, допустим, изложить наш сегодняшний вечер. Слова, эмоции, чувства… всё это спрессованное, смешенное, дозревшее и созревшее в памяти, как хороший виски в бочке – вот оно изложение! Ты словно спустился в тёмный подвал, пошарил по пыльным полкам и среди паутины отыскал бутылку «Скэйркроу», которую припрятал в момент памятного для себя события… Ты вытаскиваешь её на свет, откупориваешь и наливаешь в бокал ту самую историю, которая была закупорена в бутылке, в подвале, в памяти!.. Вот она – история! Это не конспект, с записанной ситуацией «тогда», – это видение уже целой истории «сейчас», раскрытой перед читателем только что!

Если бы Эйдан был бегуном, то он должен был стоять за финишной чертой с разорванной ленточкой у ног, с вздымающейся грудью и победоносной улыбкой – во всяком случае вытянутое лицо Корхарта говорило о том, что красноречие молодого человека его убедило. Тем не менее, попроси Рон повторить заумную тираду Эйдана ещё раз, – Ридз не вспомнил бы и половины. Разбежавшийся по венам адреналин слабел, а вместе с ним отпускало и чувство опасности. И всё же, молодой человек был доволен собой в тот момент. Нежизнеспособная идея написать роман, когда парень ещё совсем недавно служил лоцманом на судне, внезапно дала лгуну хорошую фору, словно неожиданно вытянутый за уши кролик из шляпы фокусника. «Ошеломительную фору», – глядя в удивлённые глаза Рона, поправил бы Эйдан с самодовольной ухмылкой. Хрупкий характером и ранимый Эйдан тотчас вспомнил ночные вахты на капитанском мостике, наивные мечты о собственной книге, всеобщем признании и восторге критиков; бесконечные диалоги с самим собой в голове; пылкие полёты яркого воображения среди гранитных волн и звёздного неба. Эйдан даже пытался делать зарисовки и скупые записи, ныне покоящиеся в толстой полупустой записной книжке, – а теперь, весь тот наив внезапно нашёл своего слушателя в лице матёрого и подозрительного полярника.

– Вот такая у меня стратегия, дружище, – подытожил Ридз, ликуя в душе. – К тому же у меня есть близкий друг в хорошем издательстве… Это он надоумил; говорит, что сегодняшнему читателю интересно изложение материала, выходящего за рамки его – читательского ореола обитания. Эра экстрима, знаешь-ли… Жизнь в джунглях с голыми жопами, целые месяцы на деревьях или на плотах посреди рек с аллигаторами и прочее. Возвращение к корням – взгляд изнутри… Глядишь, – и стану знаменитым публицистом!

Корхарт пришёл в себя, угрюмо посмотрел в ответ поверх кружки, и сделал глоток.

– Если будет кому читать твою писанину, – сказал он хрипло, однако спустя мгновение его глаза ожили: – Не думал, что так вляпаешься?

– Не думал, – согласился Эйдан мрачно и честно. – Прилетев сюда, мне казалось, что яйца у меня покрепче…

Сверля молодого полярника взглядом, Корхарт тихо произнёс в кружку:

– Ни у одного тебя, салага. Мы, вот, с Ивлином хоть и помотались за столько лет по Арктике, но такого не припомним. Всякое было, но… как бы это сказать? Не так… не так…

Рон сделал паузу, подбирая слово и его взгляд пополз по тёмным стенам.

– Фатально? – подсказал Эйдан тихо.