Совершенство

Эйдан потянулся к книжке, которую кто-то из прежних обитателей оставил на станции, но его взгляд упал на небольшое обветшалое зеркало, приютившееся среди книг и журналов на столе. С него смотрел малознакомый тёмноволосый человек средних лет, с неопрятной бородой и спутанными волосам, усталым угасшим взглядом карих глаз на осунувшемся лице. Отстранённо разглядывая «незнакомца», Эйдан с горькой усмешкой в душе припомнил своё отражение в боковом стекле вертолёта в день отлёта на Коргпоинт: гладковыбритое и сытое лицо, в меру смазливое из-за больших карих глаз и полных капризных губ. Немного искажённое отражение растягивало облик стоявшего напротив человека – и Эйдан помнил, как крутился у стекла поворачиваясь то боком, то окидывая себя взглядом из-за плеча, придирчиво оглядывая свою упитанную фигуру. «Ты не толстый! – возник неожиданно в голове подзабытый голос Паулы. – Ты просто довольный и сытый мужик! Точно: натраханный, накормленный и во всех смыслах сытый мужик! Ты – „сытик“, мой „сытик“».

При внезапном воспоминании о девушке, Эйдан скривился, будто под ноготь загнал занозу, и сгрёб книжку рукой.

– Сука! – процедил он презрительно. Листая страницы, Ридз усиленно пытался отогнать образ обнажённой подружки, пока «эта тварь» не успела выбраться из того подвала, куда её поместил Эйдан. – Сука продажная!

Вскоре ветер сдался и утих, лишь обессилено и монотонно продолжая бороться с лопастями ветрогенератора. Изредка, он то взбирался на крышу жилища, то путался между свай жилого корпуса словно пьянчуга, пытавшийся попасть домой. Стемнело внезапно и скоро: свинцовое тучное небо буквально обрушилось на станцию, придавив бескрайний белый саван до самого горизонта и уже морозные дребезжащие звёзды всецело хозяйничали на небосклоне в отсутствии луны.

Несмотря на скомканное и молчаливое начало дня, вечер выдался неожиданно шумным и по-дружески тёплым, что за минувшие дни случилось лишь однажды – на Рождество, которое троица была вынуждена встречать на Коргпоинт в отсутствии связи. Тогда аномалия воспринималась ещё не так фатально, проведённые в безмолвии дни казались затянувшимся испытанием, которое вот-вот закончится – по-другому и быть не могло! Могло. И было. Чуда не произошло и долгожданного подарка в виде объявившейся экспедиции так и не последовало. После праздника, тяжесть каждого проведённого в одиночестве дня лишь удвоилась, превратившись в невыносимое ожидание, с которым каждый из полярников засыпал и просыпался…

Очевидно, добровольная ссылка по разным комнатам надоела мужчинам, и уже к ужину все трое собрались в общей столовой. После короткой и пустой болтовни о загадочной помехе, – а Ломак осторожно предпочёл использовать именно это слово, после безрезультатно проведённой над расшифровкой ночи, – разговор как-то незаметно переметнулся в область воспоминаний бывалых полярников и, видимо, уставшие от гнетущего ожидания последних недель, мужчины разговорились. Эйдан и ранее слышал от коллег не мало интересных историй (особенно ими изобиловали первые недели его пребывания на станции), но теперь, в сложившейся ситуации, дружеская болтовня казалась особенно ценной. Звяканье посуды, упоённое потягивание обжигающего чая из кружек и короткий искренний смех мужчин – вечер и впрямь удался! Эйдан с удовольствием следил за ожившим разговором двух друзей, за их безобидными шутками друг над другом, подвижными лицами. Ему нравилось выступать в роли арбитра, к которому попеременно перебивая друг друга обращались полярники. Порой им приходилось даже подскакивать, а иногда и перекрикивать собеседника, скороговоркой вываливать свою версию произошедшего прямо в смеющееся лицо молодого человека.

«…Представляешь, а этот дуралей побрился! – кричит хохочущий Корхарт, тыча в Ломака пальцем. На его осунувшемся лице искрятся хитрые глаза, а на тонкой шее подскакивает нервный кадык вторя скорой речи полярника. – Сбрил бороду и волосы, побрил руки, грудь и пах – проиграл спор Джею и Конрою! И когда эта лысая задница выскочила из сауны на снег для своей фирменной пробежки, собаки его не признали и погнали к корпусу столовой в чём мать родила!» – «Я был в ботинках», – добродушно гудит Ивлин и трогает всклокоченную бороду рукой. Рон только отмахивается и продолжал взахлёб: «Бабы визжат, собаки заходятся лаем и вот-вот его догонят, а этот дуралей ревёт как медведь на течку!» Ломак усмехается и поправляет: «Я просто кричал, чтобы не закрывали дверь!» – «Просто кричал? – оборачивается на голос Корхарт, но тут же возвращается взглядом к Эйдану: – Помнишь, как он не заметил свой же капкан и наступил в него? Помнишь, как он орал?» Парень утвердительно кивает и усмехается: «Орал до того, как попал в капкан или после?» Рон мотает головой и пропускает шутку мимо ушей – ему не нужен диалог, ему нужен слушатель, пока столь редкие, в последнее время, эмоции захлёстывают полярников, пока есть кураж. «В тот раз он ревел даже сильнее, – продолжает Корхарт, – только он был голый, нёсся по снегу и размахивал своим членом!» – «Ну, я же собирался к дамам», – наигранно вежливо усмехается Ломак и подмигивает Эйдану, под непрекращающуюся болтовню друга. Ридз приветствует взгляд начальника станции приподнятой кружкой и с улыбкой кивает в ответ. «А что был за спор? – выждав паузу в трескотне Рона интересуется Эйдан и смотрит на начальника. – Ну, тот, который ты проиграл?» Корхарт совсем по-мальчишески машет руками и заслоняет друга в кресле: «Я расскажу, я расскажу! – кричит он, не давая Ломаку вставить слово. – Дело было на Хейгалл Плэйн – научка в Антарктике… на расконсервированной станции. Мы с Ивлином прилетели со вторым корпусом принимать вновь запущенную станцию после двухгодичного перерыва. И что мы видим по прилёту? Занесённый снегом русский вездеход, торчащий в сваях основного корпуса (как он вообще их не снёс), пьяный вповалку персонал, – а это семь человек, которые должны были запускать станцию, – и какую-то мелькнувшую полуголую шлюху в окне! Причём шлюху успел заметить только Ив и с воплем бывалого пирата а-ля „Поднять паруса!“ заорал: „Эти русские притащили шлюх!“ На самом деле русские – их было трое, – притащили с собой спирт в канистрах, которым вся станция и упивалась две недели… Самое невероятное было то, что все системы были запущены и работали, а выполнили эти работы те самые полупьяные русские; к слову, – они были единственными, кто держался на ногах! Как они запустили генераторы и ветряк, практически не зная английского – для нас так и осталось загадкой!» – «КГБисты» – тихо и с издёвкой доносится из угла Ломака, однако Рон только отмахивается и продолжает, тыча пальцем в друга: «Когда он поднял всех на ноги и привёл в чувства, то устроил жесточайший разнос и допрос с пристрастием. Этот медведь ходил перед шеренгой подчинённых и орал так, что я себя почувствовал снова в армии перед сержантом!» Из-за спины рассказчика показывается весёлое лицо начальника: «Он правда испугался и умолял отпустить его домой! Мне кажется, я даже уловил какой-то неприятный запах». – «Когда дело дошло до „шлюх“, – продолжает Корхарт громко и язвительно, – все, разумеется, начали отпираться. Русские так и вовсе засобирались, и вскоре уехали: они пожимали плечами и крутили у виска. На все уговоры персонала о том, что никаких баб на станции не было, наш „Пуаро“ твердил, что он не слепой и деваться ей некуда! Кончилось всё тем, что он поспорил с Джеем Руппа по прозвищу Эхо, и Гленном Конроем, что выведет всех на чистую воду. И что ты думаешь? Он таки её нашёл на следующий день! Ею оказалась Рамона Гонсалес, – и вид у неё оказался весьма потрёпанный! Она не отвечала на вопросы нашего сыщика, как бы он её не расспрашивал!» – «Погоди, – перебивает Эйдан удивлённо, – получается, что спор то он выиграл! И откуда он узнал её имя, если девушка не отвечала?» Корхарт подаётся вперёд и повисает над столом, его глаза светятся, а рот сжат, как пружина, не в силах удержать улыбку. «Имя было написано прямо на ней, маркером на пояснице в виде корявой татуировки, – шипит он, раздуваясь от смеха. – Оказалась, что она – надувная подружка старины Эхо, а подписал он куклу преследуя аутентичность с той самой Рамоной Гонсалес, которая жила по соседству и трясла своими баллонами всякий раз, как приходила к матери Руппа на причёску! Тринадцатилетний Джей всякий раз давился слюной при виде подруги матери и, по его словам, когда она склонялась чтобы чмокнуть его в лоб, чувствовал, как ему в штаны наливают кипяток! Образ жгучей брюнетки так запал Джею в память, что, будучи взрослым мужиком, он решил воссоздать свою фантазию и для этого прикупил компактную „подружку“ максимально похожую на мамкину знакомую! Но чёртов хитрец Руппа не просто выиграл спор – он обменял свои вскрытые интимные воспоминания (а Ив с мужиками тащили их клещами, дико хохоча и дразня Эхо) на новые воспоминания, которые затмили его собственные». – «Ой, да брось ты! – фыркает Ломак с кресла. – Ну пробежался голым, подумаешь!» – «Руппа дождался прилёта основного корпуса научки, – не обращая никакого внимания на друга, чеканит Рон, – а это без малого двадцать шесть человек среди которых девять женщин, – и потребовал вернуть должок за проигранный спор!» – «Да он мой кумир! – смеётся Эйдан и подмигивает Ломаку. – А почему „Эхо“? Что за прозвище?» Ивлин меняется местами с Роном у стола, ждёт пока тот усядется в кресло; закидывает в рот несколько крекеров и смотрит на молодого полярника. «Перед тем, как попасть в Антарктику, – говорит Ломак с набитым ртом, – Руппа работал на исследовательском траулере: ну, знаешь там, всяких зверюшек морских достают, меряют, изучают потом отпускают… И как-то раз при выборе сетей, за борт судна зацепился траловый буй, который сорвало и тот попал Джею в голову. Парню повезло, и он остался жив, но буёк смял лицевые и височные кости, а также повредил внутреннее ухо. После нескольких операций, лицо Руппа почти приняло свой прежний облик, а вот на ухо Джей стал сильно глуховат. Съехавший набок нос и всегда полуприкрытый глаз так и остались… Чёрт побери! Мне только что пришла в голову мысль: а что, если из-за своей внешности Руппа не мог найти себе подружку и выдумал всю эту историю с резиновой куклой, вернее с подружкой своей матери?» Ивлин возвращается в кресло и отпивает из своей кружки: «Как бы то ни было, после выздоровления он и приобрёл привычку повторять последнее услышанное слово. Что-то вроде: „Эй, Джей, как у нас дела с батареями?“ – „Батареями… Заряд слабый, надо проверить цепь!“ – „Когда займёшься?“ – „Займёшься… Планирую после обеда“. Вот за это его и прозвали Эхо». С минуту Эйдан разглядывает коллег с каменным лицом, потом спрашивает, перемещая взгляд с одного на другого: «Я правильно понял: парню едва не оторвало голову, а ему кто-то даёт кличку „Эхо“? За то что он едва не остался инвалидом?» Мужчины переглядываются и Ломак, хмурясь, говорит: «Так и есть, чёрт возьми! Руппа ещё так голову набок поворачивал, будто прислушивался… ну и повторял за тобой… последнее слово. А что ты так смотришь? Это же не я его так прозвал! Он уже прибыл на Хейгалл Плэйн с таким прозвищем – его так и Конрой называл, и Ходжес, которые с ним прилетели!» Эйдан жмёт плечами и со скучающим выражением лица сообщает потолку: «Да я ничего не имею против, просто это прозвище… оно… как бы это сказать?» – «Охрененно для него подходит?» – подсказывает Корхарт и в его глазах таятся бесы. Эйдан переводит взгляд на Ивлина, которого распирает смех, однако начальник пытается сдерживаться и прячет взгляд в кружке; снова замечает, как дрожит подбородок у Рона, как заострился его нос, словно мужчина вот-вот чихнёт. «Ну вы и скоты, – говорит с трудом Ридз и на выдохе добавляет: – Как же оно ему, сука, подходит!» В комнате раздаётся дружный истерических гогот, которого эти стены не слышали уже давно…

Ближе к ночи проснулся настороженный ветер, воровато обшарил углы основного корпуса, швырнул ледяной крупой в окна. Стоя у стола с чайником в руке, Ломак поднял гривастую голову к потолку и прислушался к тихому вою в проводах.

– Рейчел всегда пугалась этого звука, когда была совсем маленькой, – вспомнил он неожиданно. – Закрывала уши ладошками и кричала чтобы он ушёл, – Ивлин задержался взглядом на Эйдане и пояснил: – Младшая близняшка.

– Кто – «он»? – уточнил Ридз, кивая утвердительно головой. Разумеется он помнил, что у Ломака четверо детей, но никак не мог запомнить имена всех.

– «Ветряной» – так она называла того, кто «страшно гудит». Причём идею со страшным Ветряным ей подкинула Эмми – её близнец. Такие похожие и такие разные по характеру…

В своём кресле зашевелился Рон и вздохнул:

– Ты, кстати, обещался поделиться секретом, как ты их различаешь? – он покосился на Эйдана и состроил гримасу недоумения: – Они совершенно одинаковые, как зеркальное отражение, ей-богу! Ни я, ни моя жена не различаем их абсолютно! Мой сын, который видится с ними по пять раз в неделю на одной и той же улице – и то не может их различить!

Корхарт подождал пока Ломак вернётся в кресло и снова спросил:

– Или ты сам их не различаешь?

– Шутишь? Чтобы потом Джейн меня на порог не пустила?

– Тогда рассказывай, тем более ты обещал!

– Обещал, когда спор проиграю, – произнёс многозначительно Ломак. Ивлин уже и сам был не рад заключённому пари, в котором ему предстояло не курить до конца экспедиции, которая, как назло, так неожиданно и пугающе затянулась.

– Да брось! Давай я сгоняю тебе за сигаретами, а ты мне поведаешь свой секрет. Я никому не скажу из своих – и унесу его в могилу!

Последние слова Корхарта прозвучали двояко и драматично. В комнате повисла тяжёлая гнетущая пауза, словно в помещение проникла шаровая молния, которая вот-вот разорвётся. Эйдан хотел разрядить обстановку и пошутить, что и сам жаждет узнать тайну и готов даже поддержать начальника станции закурив вместе с ним, однако глядя в хмурые каменные лица коллег промолчал.

– Эмми слегка наклоняет голову направо, когда что-нибудь увлечённо рассказывает, – произнёс Ломак глядя в пол, пару минут спустя. В его рыжих усах заискрилась нежная задумчивая улыбка. – И губы кусает от волнения. К тому же у неё на ушке, внутри, есть крохотная родинка. О ней не знает даже Джейн, хотя на руках мы Эмми качали поочерёдно – ну, а я вот рассмотрел… Рейчел всегда пытается вытереть о бедро ладошку. Когда дочке не было и двух, она её случайно обожгла, а когда ручка стала подживать и чесаться, Рейчел приноровилась тереть ладонь о ножку и делает это до сих пор. Так забавно! А ещё, она в паузах при разговоре дышит носом, – Эмми же глотает воздух ртом и смеётся взахлёб. Рейчел ненавидит варёную морковь и шпинат, не пьёт «Кока-Колу» (предпочитает «Пепси»), причём не любит пить холодной! Говорит, что она «деётся в голушке» и всегда просит, чтобы я подержал стакан в руках – нагрел. Любит томатный сок, который Эмми терпеть не может, и пока никто не видит грызёт ногти, вернее только один: на большом пальце левой руки. Эмми сильнее топает – я могу сидя в зале сказать кто спускается по лестнице; у неё ладошки прохладнее чем у сестры и, когда, подбегая сзади и закрывая мои глаза они требуют отгадать – кто, – я без труда это делаю, чем нередко удивляю даже Джейн. Они с рождения были разными… с самого рождения. Рейчел всегда спокойная и тихая постоянно искала глазами сестрёнку, а Эмми – требовательная и голосистая только и делала, что высматривала Джейн. Эмми появилась первой, да с таким криком, что закладывало в ушах! Зато Рейчел напугала врачей своим молчанием и отсутствием эмоций. И жену напугала, и меня… Крохотное неподвижное тельце, всё ещё соединённое с другой реальностью пуповиной.

Эйдан мог бы поклясться, что видит в глазах начальника станции блеск отеческих слёз, которые тот старательно прячет за полуприкрытыми веками и застрявшем в досках взглядом. Привычным и частым жестом Ломак вращал на пальце обручальное кольцо, будто пытался удостовериться, что оно на месте. Ридз покосился на Корхарта, – тот с угрюмым видом смотрел в окно, пожёвывая усы.

– Это вовсе не означает, что я меньше люблю Джошуа или Сару, – продолжил начальник, всё ещё увязая в дощатом полу глазами, – но Рейчел и Эмми – это другое… Они же у меня младшие… Джейн говорит, что, наблюдая за тем, как я вожусь с дочками, как дурачусь с ними и целую, она понимает, что самый искренний поцелуй между мужчиной и женщиной может быть только между отцом и дочерью – он хранит в себе единственную и настоящую любовь. Жена говорит, что это как луч света через пустой космос. Я не знаю так ли это… Однако знаю одно: я бы всё отдал, чтобы быть рядом с ними! Душу бы заложил!..

Широкая грудь начальника запрыгала под свитером, а в горле утонули последние слова – ему явно не хватило воздуха закончить свою мысль. Спустя минуту молчания, Ломак поднял взгляд и встретился глазами с Роном:

– Вот и весь секрет. Всё запомнил?

Корхарт глубоко вздохнул и едва заметно кивнул головой.

– Для этого нужно быть настоящим отцом, – произнёс он тихо, – чтобы запомнить. Ты – хороший отец, в отличие от меня.

– Да брось ты… – начал было Ивлин, но резко поднятая рука друга запечатала уста начальника станции.

– А я, вот, не присутствовал на родах Итана, – Рон пожал плечами и виновато осмотрел мужчин, – так уж вышло. Я сказал Пейдж, что меня отправляют в обязательную командировку в Канаду и, отчасти, это было правдой… В той части, в которой командировка и впрямь была, но обязательной не являлась. К тому моменту, как супруга забеременела, мы были женаты три года, и я бы не сказал, что это оказались простые три года для нас; поэтому, когда мы узнали, что ждём ребёнка, то по-разному восприняли новость. Пейдж была вне себя от счастья и уже с первых дней разболтала об известии всем кому только можно, а я, хоть и нацепил образ глуповатого «вот-вот папаши», чувствовал себя на старте затяжного марафона, которого боялся не преодолеть. Боялся просрать даже сам старт! Я хочу чтобы меня правильно поняли: я люблю Пейдж и очень люблю своего сына, я безумно рад, что он появился в моей жизни… но это не отменяет того факта, что известие о его рождении застало меня за просмотром панорамных снимков созвездия Лебедя и тот восторг, нет, – тот экстаз который я испытывал, ни в какое сравнение не шёл с новостью об отцовстве… Иными словами: находясь в демонстрационном зале Института минералогии и органики, я был рад, что стал отцом, но в то же время задыхался от восторга рассматривая изображение у себя над головой. Чувствовал ли я себя дрянным отцом тогда, как сейчас? Да ни хрена! А всё потому, что в моей голове тлела поскуднейшая мысль о том, что я наверстаю. Понимаешь о чём я? – Корхарт заглянул в лицо другу, минуя бездетного Эйдана. В его глазах застыла надежда на понимание и многолетняя затаённая боль; дождавшись утвердительного угрюмого кивка Ивлина, он продолжил: – И я пытался… как мог пытался. Думал, что расту над собой, над своим отцовством. На-вёр-сты-вал! А потом стал всё чаще замечать, что держа на руках сына я не смотрю в его глаза – моя дурацкая голова обращена к звёздам и именно глядя на них я её и теряю…

– Это не делает тебя плохим отцом, – авторитетно, но уж как-то неуверенно выступил в роли адвоката начальник станции.

– Ещё как делает! – не согласился сокрушённо Рон. – Глядя как я качаю на руках Итана, мой отец как-то сказал, что, взяв впервые меня на руки, он понял, за что действительно мог бы убить другого человека. А ещё он сказал, что расплакался, когда я впервые ему улыбнулся. Когда мне впервые улыбнулся Итан, я ничего подобного не испытал, просто подумал, что он похож на лысого Траволту, и что у карапуза вот-вот выскочит ямочка на подбородке. И знаете, меня совсем скоро стали бесить молодые папаши, которых мне всё время приходилось замечать: дурацки сюсюкающие, с идиотским выражениям гордости и умиления на лице – одинаковые маски с приблажной ухмылкой на морде. Я себя считал не таким… Да и был не таким! Всегда держал дистанцию и воспитывал Итана, как подобает мужику!

Корхарт неожиданно замолчал и отвернулся к тёмному окну. Ломак бросил на Эйдана тяжёлый взгляд и вздохнул:

– Ты и воспитал настоящего мужика! Он твоя копия – Итан отличный парень и в свои…

– А знаешь, что? – перебил неожиданно грубо Рон, резко развернувшись к другу всем корпусом. – Я бы сейчас всё отдал, чтобы вернуться в то время, когда я держал его на руках, понимаешь? Чтобы вот так, как те папаши с дебильными лицами! Чтобы вернуть тот день, когда он мне впервые улыбнулся, я бы всё за это отдал!..

Ветер с удвоенной силой врезался в стену и попробовал накрепко запертую дверь на прочность. Его ледяные руки с силой помяли крышу и загрохотали по одной из труб вентиляции. За маленьким оконцем полярную станцию окружила тьма, без стеснения заглядывая внутрь. Ломак покосился за стекло и задумчиво произнёс:

– Нас к утру заметёт вместе с прожекторами, хотя, судя по скорости ветра – фронт уходит на северо-восток. С такой скоростью циклон вскоре накроет станцию Каадегарда.

– Скорее, проскочит её, – поправил друга Корхарт.

– Вот я как раз вдогонку и двинусь, – согласился Ивлин. Заметив на себе удивлённый взгляд Эйдана, начальник пояснил: – Завтра хочу ещё раз попробовать выйти на связь с норвежцами, может на этот раз удастся. Как рассветёт, отправлюсь на Косточку.

Молодой полярник снова ощутил неприятный укол обиды – несмотря на вчерашнюю перебранку и, казалось, полное отсутствие общения с утра, друзья уже успели договориться о новой попытке выйти на связь с ближайшей полярной станцией. Эйдан вновь почувствовал себя чужим здесь, почувствовал себя чужим этим двум матёрым полярникам, отдавшим друг другу полжизни!

Корхарт поднялся и сделал шаг к выходу из комнаты, но у двери остановился.

– Выключай аппаратуру, – сказал он сухо, обращаясь к Ломаку, – и гаси прожектора снаружи – надо экономить. Я проверю уровень в накопителях, – и спать.

Ломак усталым взглядом изучал закрытую дверь, позабыв об Эйдане, затем полез за пазуху и достал сложенный листок. Буркнув что-то в усы, он бросил на подчинённого странный взгляд, и выудил из кармана штанов огрызок карандаша. Начальник станции жирно обвёл на бумаге крохотную область и поднялся.

– С прошедшим Днём рождения меня, – произнёс он хмуро, протягивая пятерню.

Эйдан поднялся и пожал каменную ладонь рыжего великана.

– Сегодня? – растерялся парень. – Вот так… неожиданность! Я забыл, как же я забыл, ведь помнил, что в январе… Прости! А что же… что же это получается, мы всё пропустили? Давай отметим, что-ли? Давай вернём Рона и скажем ему – он ведь тоже потерял счёт дням. Он обрадуется!

Сурово покачав головой, начальник станции ответил, не выпуская руки молодого коллеги:

– Ничего мы ему говорить не будем, а когда он спохватится, я скажу, что забыл, как и ты. Подыграешь мне, понял?

– Да. Но, почему?

– Джейн с детьми всегда по видеосвязи дозванивались, поздравляли, шумели, песни пели… – голос начальника сломался, и мужчина махнул рукой на тёмный монитор. – Пейдж с Итаном обязательно приходили к моим – и они все вместе поздравляли меня. А, Рон… он вот тут встанет, вот прямо, где ты стоишь, – и держит в руках «торт» со свечкой. Слепит «торт» из снега, польёт сиропом, стоит, лыбиться, ждёт, когда я его при всех жрать начну… Традиция у нас такая… была.

Отпустив руку, Ломак шагнул к двери, однако задержался на пороге.

– Получается, и они тоже о нас забыли? – пробасил он сокрушённо.

– Нет, Ивлин, не забыли… – Эйдан не знал, что ответить, однако начальник застрял в проёме двери, словно в позабытом празднике был виноват именно салага. – Вся эта аномалия… Всё дело в ней!

К утру ветер и впрямь стих, напоминая о себе лишь редкими слабыми порывами да горбатыми наносами вокруг погребённой в снегу станции. Пару часов у мужчин ушло на то, чтобы сделать раскопы жилого модуля, а также пробиться к вездеходу. Ломак, с красными щеками и обмёрзшей бородой подозвал к себе мужчин и показал на чьи-то практически полностью занесённые следы, едва заметной цепочкой терявшиеся где-то в темноте. Ближе к обеду горизонт начал светлеть, звёзды постепенно таять и небосвод наполнился глубоким синим светом.

– Надо спешить! – Корхарт выпрыгнул из кабины вездехода, уйдя в снег по бёдра. Его возбуждённое дыхание вырывалось из груди словно его наружу толкали не лёгкие человека, а паровой молот. – Топлива в баке под завязку, плюс шесть канистр в грузовом отсеке. Это значит, что ты удаляешься от станции не дальше двадцати миль, а от Косточки – в пределах видимости, а затем возвращаешься! – он строго посмотрел на Ломака, который запрокинув голову изучал запоздалый рассвет.

– Не дальше двадцати, я понял, – повторил начальник, всё ещё рассматривая небосвод. – Облаков нет и небо пустое – это значит, что ветер вернётся.

– Тогда тем более поторопись! Занимаешь высоту, раскрываешь антенну и пытаешься связаться с Кнутом. Если Каадегард не отвечает, «топчешься» на малом радиусе и снова пробуешь. На всё про всё тебе сорок минут, затем убираешь мачту и рвёшь обратно.