О любви моей расскажет вечность
У него было чувство, будто он выиграл важное сражение. На какое-то мгновение он даже позавидовал Марии, чья судьба так благосклонно решилась. Не без его участия, конечно, хотя… на то была и божья воля, иначе он не вел бы себя так странно.
Ещё ни одна женщина не брала его в плен. Он побеждал, не особо утруждаясь. И дворянки, и селянки становились лёгкой добычей, причём, последние, как ни странно, были ему интереснее: наивно хитрили в надежде получить больше денег, ведомые инстинктом отдавались естественно и вольно.
У высокородных барышень инстинкт был убит воспитанием, любовь сводилась к игре: вздохам, запискам, любопытству, боязни, слезам и птичьей болтливости в самый неподходящий момент. Они напоминали Александру тряпичных кукол, в которых жизнь вдыхали на одну минуту, и ту они не могли употребить иначе, как, выпрашивая обещание на них жениться.
Всем своим звериным существом он почуял в Марии живую плоть и сам словно ожил, проснулся, вмиг изменился, в общем, с ним что-то произошло. Он знал: отныне в его жизни наступят мир и покой. Если в этой девочке чувства ещё не развиты, он разовьет их, хотя она обещала иное…
На отпевании отца ему хотелось быть рядом с ней, но девушка была так отключена от мира, будто на самом деле провожала родную душу к воротам преисподней и не хотела, чтобы ей мешали в этом важном деле.
Заревновав, он ушел, надеясь завтра стать её хозяином безраздельно.
Пусть хоть все французы с испанцами, а также англичане перебьют друг друга, он знает вход в подземный замок, где можно продержаться и год, и два. Запасов мёда, круп, муки, вина хватит надолго.
Он жаждал времени уединенья и любви!
С мечтой об этом и уснул крепко, будто безгрешное дитя…
А утром Мария долго не выходила из комнаты, и он испугался, что она – совсем не то, что он про неё придумал, и будет кукситься, бояться, окажется обычной барышней.
Каково же было его удивление, когда к обеду она вышла необычайно красивой, в платье его матери, перешитом по её стройной фигуре, с копной блестящих волос. И приветствовала его словами: «Спасибо вам за доброту, но, если хотите, возьмите свои слова обратно. Я не могу воспользоваться минутной щедростью. А именно так расценивает ваше предложение мой дядя. Поверьте, я не обижусь. И буду искренне служить вам. Только, пожалуйста, не отправляйте меня в монастырь. Я не из тех, кто может жить в клетке, а, впрочем, я ко всему готова, не смогу жить, умру. Смерть может стать благом. Отец вчера был таким счастливым рядом с матерью и другими добрыми людьми, я видела…»
«Мы с ней фаталисты» – обрадовался Александр.
– Ты назвала щедрым человека, желающего приобрести жемчужину, которая думает, что она соринка, – почти исповедался он.
– Соринка? – лукаво переспросила Мария. – Отец говорил: я ангел!
– Но ты так неприхотлива…
– Общества моей мамы искали короли, а она предпочитала беседовать с придорожными столбами.
– И ты… вся в неё?
– Нет, я больше люблю ручьи и воздух, он так вкусно пахнет!
Мария потянула ноздрями.
– То есть, жизнь для тебя…
– Свобода и любовь! Самое малое облачко в небе чувствует, что я его люблю, а если попрошу его обратиться в тучу, беременную дождём, вряд ли мне откажет!
И она засмеялась, смахнув с ладошки воздушный поцелуй.
– Умеешь разговаривать с небом?
– Со всеми.
– Разыгрываешь меня?
– Нисколько. У всех, конечно, свой язык. Но переводчик один – любовь. Вы, например, сейчас себе говорите, что поторопились, я не сосем нормальная, в понимании простецов, конечно, и со мной вам будет не просто. Хотя, должна сказать, если вы будете любить меня немного меньше, чем Бога, мы сможем жить счастливо. Ведь вы тоже не такой, как все.
– Так ты не против, выйти за меня?
– Нет!
– Нет? – испуганно переспросил он.
– Не против, значит, да! – покровительственно улыбнулась Мария.
«Колдунья!» – чуть не произнёс вслух Александр, радуясь её ответу и… пугаясь своей зависимости от неё.
– Ну, вот, вы подумали, что я… – встревожилась она, спросила, – отчего люди так пугливы, даже самые смелые?
– От голода. Похоже, я не ел сто лет, – скрылся за шуткой он.
А на прогулке после трапезы продолжил разговор…
– Не очень-то ты любишь людей!
– Их мало.
– Аки звери многие? – вопросительно подыграл он.
– Бог всем даёт шанс дорасти до Себя, – прояснила ситуацию она.
– И откуда ты такая взялась? – почти взвыл он, почему-то обращаясь к небу.
– Не знаю, – взяв его за руку, потащила она его вдоль внешней каменной стены замка с бойницами под углом кверху, – ты, что, с птицами собираешься воевать, или… с теми, кто на небесах?
– Мой прадед направил бойницы к небу, надеясь, что однажды, в день солнцестояния, божественные лучи проникнут сюда, соединятся и превратят замок в страну Кукану, где хлебы и сыры растут на деревьях. Кстати, его тень иногда разгуливает среди бела дня…
– А тень твоей мамы не довольна, что я перешила её платье.
– Плутуешь? Моя мать никогда не рассердилась бы… – на полуслове осёкся он, вспоминая сон, в котором мать-птица расклевала ему руки в кровь.
– Наверное, вы правы, – погрустнев, вновь перешла на «вы» Мария. – Простите, пойду к отцу. Долго не думала о нём, и это наказание…
Она вытащила свою руку из его руки и убежала.
«Законы общежития написаны не для неё» – посмотрел он ей вслед, и будто отрекаясь от прошлого, подумал: отныне жизнь его потечёт по руслу, проложенному фантазией Марии, и он может на неё сердиться, но выбросить из своей жизни – никогда, потому что она и есть его жизнь!
И вдруг его воображение нарисовало картину их соития с Марией.
Её любовь пришлась ему по вкусу.
Не потерять бы голову.
Она нетронута, и этим… защищена.
Более того, ему хотелось охранять её чистоту. Но ничего не мог с собой поделать, всем телом чувствовал её распластанной под ним, как будто они одно целое, и земля им постель, а небо одеяло.
Раньше он мог управлять собой. С Марией его естество взбунтовалось.
Скорее под венец!
И пусть Малахии не по душе его скороспелый брак, он произнесёт: отныне перед лицом Господа вы муж и жена, иначе… распрощается с жизнью.
Легче заплатить пеню за убийство, чем терпеть выходки лицемерного святоши!
Но, едва вкусив радость от воображаемой расправы над личным духовником, Александр ужаснулся: вдруг его мысли прочитает Мария?
Не стоит её пугать. Кровожадным он никогда не был…»
*«Земля постель, а небо одеяло» – эхом откликнулось сердце Маши.
Разве не о такой любви она мечтала?
И если она и Мария одна душа, значит, однажды в её жизни так и было.
«А, может, и не однажды?» – снова приросла она к бегущей строке…
«…Межгорная низина была пологой, ковром из свежей зелени стлалась к реке. В поле копошились крестьяне. Как муравьи. Сравнение пришло, когда он бросил взгляд под ноги и как будто в увеличительное стекло увидел, что там, внизу, идёт своя жизнь. Все заняты делом. Муравьи затеяли какую-то великую стройку.
Александр даже замер на мгновение, боясь опустить ногу, потревожить, смять эту жизнь, этот неведомый мир.
Мария улыбнулась, быть может, каким-то своим мыслям. А может быть его порыву покровительствовать даже самому малому, что рождено землёй. Он перехватил её взгляд. И обрадовался. Ему показалось, отныне у него с ней одно зрение. И они одинаково видят отяжелевших, лениво размахивающих хвостами коров, и пастуха с собакой, убаюканных мирной картиной и уснувших под деревом. О том, что сон сморил их ни сию минуту, Александр догадался по тому, что тень перестала закрывать их, а солнце припекало пуще одеяла.
В другой раз влетело бы от него пастуху.
Но не сегодня.
Мария благодарно прикоснулась к руке. И счастье захлестнуло его…
Почему?
Что значит эта девочка для него?
Откуда у неё такая власть?
Почему всё в ней мило и волнует?
Возможно, Бог создал их друг для друга.
И вот… они нашлись. От неуверенности и ожидания чуда он привлёк Марию к себе так крепко, что она вскрикнула. Но не раненой птицей. В её голосе он услышал… согласие. Почувствовал, как забурлила в её венах кровь, напряглись соски, будто готовые распуститься на яблоневых ветках почки. От неё даже пахнуло яблоневым цветом.
Он растерялся. Его сердце бешено заколотилось.
А Мария не испугалась.
Откуда она знала своё предназначенье, открывая губы для поцелуя?
Почему не стыдилась раздеться перед ним? И ему помогала срывать одежду…
Руки её будто знали все его потаенные, для радости созданные уголки. Не смутила Марию и его восставшая плоть.
«Мой огнедышащий дракон?!» – в радостном изумлении бормотала она, осыпая его поцелуями, которые казались Александру огненными.
Умереть в эту минуту – было бы блаженством.
А жить, когда в октаве сердца не семь – а тысяча звуков!
Вот что может природа!
Он приподнял Марию над собой, и она раскрылась навстречу ему. Всё завертелось в языческом танце любви.
«У Бога должна быть женщина, иначе и быть не может» – неожиданно подумал он, когда Мария еще билась под ним, но уже слабея, испытав только что высшее блаженство плотской любви.
Сколько прошло времени?
На поле ни души. Ни коров, ни пастуха с собакой.
Солнце почти село. Трава потемнела.
– От тебя идет пар, – стрункой вытянулась она на нём, прикрывая его.
– Не простудись, – забеспокоился он.
Но, почувствовав ответное движение, понял: снова готов на подвиги…
– Нас повенчала матушка-земля, – сказала Мария, уткнувшись носом ему подмышку.
– Иди сюда, – потянулся он к ней жарким ртом.
– Так пахнет честный пот. Лучший запах на земле, – приложила она свой палец к его губам.
– Смотри, земляничное дерево расцвело, – согласился он на передышку, на самом деле удивляясь, откуда взялся этот цветущий куст.
Заросли их были ближе к реке. А здесь, на лугу…
Впрочем…
Он принялся хохотать.
– Что? Что? – засмеялась и она.
– Однако мы с тобой скатились…
– Здесь трава мягче, – принялась она его целовать.
Всё повторилось. И снова. Снова. Их венчали птицы, трава, звёзды…
Многие за всю жизнь не получают столько любви, сколько выпало им испытать за один вечер и одну ночь…
– Распутница! – обозвал он её с любовью и ревностью утром…
«Невинность не может быть такой искусной в любви» – нашёптывал кто-то ему, когда его мозг мутился от ласк, а тело напоминало вулкан, готовый излить лаву.
Какими разрушительными бывают стрелы чёрных мыслей!
Мария знала это.
– Распутник тот, кто не любит, – тихо сказала она, смотря прямо ему в глаза.
В его зрачках любовь билась как рыба, пойманная бесовской сетью.
Страх быть обманутым сплёл эту сеть.
А, впрочем, страх и есть та сеть, в которую легко попасть, но выбраться трудно, почти невозможно, если только не победишь сам СТРАХ…»
*Маше показалось, сентенция о СТРАХЕ выбилась из контекста романа и посвящена именно ей.
Что ж, страх смерти она почти победила. Но как справиться с боязнью оставить дочь наедине с миром, в котором люди не знают своих предысторий, и каждую жизнь начинают с чистого листа?
Не День сурка, Век сурка какой-то!
Бедная Лада.
Остаться сиротой в тринадцать лет, смутное время взросления…
Отец предал. Мать умерла. У бабушки культ личности в семье…
Она горько вздохнула, ужаснулась: сколько событий из своей прожитой жизни она пропустила!
И снова нырнула в многомерный экран…
«…Роды были лёгкими. Мария не противилась тому, чтобы Александр присутствовал при появлении ребёнка на свет. А возражения священника и повитухи он не принял в расчёт. И был вознаграждён. Его жена родила ему дочь: маленькое свое подобие. Правда, когда показалась головка, повитуха радостно выдохнула: мальчик. Её ввели в заблуждение густые волосы ребенка. Александр же узнал в них кудри своей жены. Он так хотел дочку, что если даже на выходе был сын, то решил не рисковать и обратился в девочку.
Иногда мечты творят чудеса.
Мария не кричала, не звала небеса помочь ей.
Ритм её дыхания завораживал его.
И только когда её пальцы стискивали его ладонь и становились белыми, он понимал, какую боль ей приходится выносить. И склонялся над этими пальцами, и целовал их, и дышал на них, стараясь согреть. И давал себе слово, что больше не заставит её так страдать, не допустит её беременности, и любовь их будет похожа отныне на праздничный карнавал, где все только веселятся и радуются жизни.
Главное они уже сотворили – дочь.
И могут теперь отдыхать.
И никто уже и никогда не сможет отнять у него Марию, потому что «её» у него стало две. И он не понимал, кого любит больше: свою жену или только что появившееся на свет создание, раскрывшее от удивления глаза: кто это смеет так сильно хлопать её по спине?
Закричав от возмущения, его дочь потянула к нему ручонки, или это ему показалось?
Мария счастливо рассмеялась и попросила есть.
«Разрешитесь от детского места, тогда», – сердито буркнула повитуха, и, перевязав пупок девочке, унесла её в соседнюю комнату купать и пеленать.
Александр признательно поцеловал Марию и с удивлением обнаружил, что она провалилась в сон.
Тогда он с гордостью оглядел кровать, устроенную так, чтобы его ребёнку удобнее было появиться на свет, и тут что-то хлюпнулось в стоящее у кровати корытце, обрызгав его одежду, лицо.
Он отёрся, посмотрел на руку: кровь.
И испугался: вдруг это означает смерть?
Испугался так, что понял: нет у него никого дороже Марии, и если дочь – причина её смерти, он возненавидит дочь.
Но тут Мария легко вздохнула, спросила: где она?
Александр готов был разрыдаться: несчастья не случилось. Он прощён! И начинается совсем другая жизнь. Жизнь без проклятья.
Присутствие при родах сделало его отцом вдвойне. Впрочем, только присутствием его нахождение в родильной комнате назвать нельзя…
Уже потом он вспомнил, что старался дышать в такт дыханию жены, его ток крови грел ей руки и его мольбы, чтобы всё завершилось благополучно, достигли ушей Господа, а значит – и он рожал!
– Кажется, я потерял не меньше крови, чем ты, – шептал он вечером Марии, уже вымытой, переодетой: желанной, но недоступной.
– Ты чувствуешь себя немножко богом? – спросила она.
– Богом? Пожалуй, но теперь я точно знаю: у Него есть подружка!
– Иначе ничего не могло бы родиться…
– В детстве я подозревал, что Бог не только хром, горбат и зол на всех, но и, как бы это сказать, обходится мужчинами, – признался он.
– Услышал бы тебя мой дядя…
– Если церковь поощряет мужеложство, то Малахия еретик: к нему по ночам ныряют женщины.
– У нас в голове живет много богов: добрых и злых. Есть бог Морфей, поклоняясь которому, можно прожить жизнь в сладком сне, – покачала головой Мария, – но долго врать не получится…
– Возможно, мир лжив, потому что правда – неприглядна…
– Наверное, ты прав. Ни песен, ни стихов не слагают в честь прямой кишки, а зря! Если бы не она…
– Уволь, уволь, хотя, когда сегодня я увидел нашу дочь в слизи и крови, это её нисколько не испортило в моих глазах…
– Ты не такой как все, и я тебя люблю!
– Когда ты так говоришь, я чувствую себя Амуром! – осыпал Александр поцелуями руки Марии.
– Тогда принеси нашу дочь, я хочу её покормить.
– Но… она такая маленькая. Я боюсь её…
– Боишься?
– Уронить. Покалечить. Сделать больно…
– И боги трусят иногда, – улыбнулась Мария.
В её глазах было столько доверия к нему, что страх исчез, и Александр готов был горы свернуть, чтобы дочь была вовремя накормлена, а Мария – счастлива. Всегда.
Девочка оказалась с характером. Ей уже нужна была грудь, и если бы отец не подоспел вовремя, разразился бы настоящий скандал, то есть она уже начала подавать возмущённые звуки, и какие!
Оставалось одно: бегом доставить драгоценный груз по назначению – к материнской груди, к живительному источнику, приникнув к которому, его дочь, положив ладошку на явно понравившуюся «кухню», довольно зачмокала.
– Думаю, её жених не родился ещё, – заявил Александр, не имея сил оторваться от достойной кисти иконописца картины.
Мария только посмотрела на него.
Ей хотелось быть счастливой, и она гнала от себя дурные предчувствия.
Создатель милостив.
Она расплатится за чужие грехи, построит лекарню, амбар для сушки и хранения трав. Будет всем помогать, и в Книге Судеб перепишут проклятую страницу.
Время – её друг.
И у неё ещё много времени…»
*Стоп! Я знала о Книге Судеб? – вспомнила Маша небесную часовню, а в ней Книгу, медленно кружащую над початком кукурузы, или фаллосом, где вместо семени хранились файлы её воплощений.
«Не знать, что ждёт тебя завтра, с этим ещё можно смириться, но так и не узнать, что было прежде – несправедливо» – пронеслось в голове.
И даже Суфлёр, или тот, кто озвучивал кадры прошлого, в знак согласия сделал паузу. На секунду. И тут же продолжил…
«…Александр был уверен: Марии надо кормить младенца самой, у коров и то разное молоко, а уж у матерей…
Тем более, у Марии.
Её молоко должно быть лучшим на свете. И только им должна питаться его дочь. Тогда у неё появится больше шансов быть похожей на свою мать.
– Смотри, кажется, ей нравится! Какой аппетит! Пусть будет вкусной каждая минута твоей жизни, – ворковала над малышкой Мария, – я научу тебя всему, что умею и знаю. Небо будет стелиться у тебя под ногами…
– Я уже дал ей имя. София.
– Ты родилась в созвездье Козерога, и будешь жить за пазухой у Бога, – поправила чепчик на девочке Мария.
– Козерог. Бог. Хорошая компания. Но жить ей всё же придётся на земле, а времена не лучшие, война за войной, – тревожно вздохнув, заботливо прикрыл высунувшуюся из-под одеяла розовую пяточку дочери Александр. – Если бы я погиб от лучников английского короля, не было бы и её…
– Ты никогда не рассказывал.
– И сейчас не буду. Не для ушей малышки.
– София девочка не из трусливых, чем раньше узнает о подвиге отца, тем лучше…
– Вряд ли это можно назвать подвигом, да и, кажется, она уснула…
– Притворяется, а сама сосёт грудь и внимает…
– В бою под Креси-ан-Понтье меня спас тот, над кем я посмеялся, – шёпотом доверил своё бесславие жене Александр.
– Неважно, кто! – умоляюще посмотрела на мужа Мария.
О чём молил её взгляд?
Не умирать, пока она жива?
Умолчать о низких подробностях войны: не мешать молоко с кровью – напиток этот ещё не для Софии?
Для него главное: как не соврать и не упасть в глазах Марии?
Выход один: горькую правду подать под соусом ироничной улыбки…
– На севере Франции есть небольшое селение Креси-ан-Понтье, и в нём, явно, кто-то согрешил. Иной причины не нахожу, чтобы объяснить, почему два кузена, два короля, английский и французский, решили именно там схватиться. Эдуарду всегда было мало одной короны. Правда, стань он королем Франции, кто знает, возможно, у нас курс флорина не падал бы каждые десять дней, а цены на хлеб не поднимались бы так высоко, что народ от голода желал смерти своему королю. Но, что поделать: сама природа решила поработать на Англию! Да и сын Эдуарда принц Уэльский в свои шестнадцать лет был зрелым полководцем, если разбил французского короля у Креси…
Александр замолчал.
– Возможно, гороскоп Филиппа был неудачен, – подсказала Мария.
– Если на небе есть звезда пораженья, то Филипп родился именно под этой звездой. И один бог знает, почему лучший из рыцарей, но потерявший зрение король Богемии Иоганн решил послужить своему свату.
– Трудно хорошо служить плохому монарху, – согласилась Мария.
– Возможно, Иоганн встал на защиту Франции потому, что его любимая дочь вскоре должна была стать её королевой. Кстати, сейчас я его понимаю, – бросил нежный взгляд на аппетитно причмокивающую малышку Александр. – А тогда я хотел его отговорить. Заявил: плохо не видеть глазами, ещё хуже, умом. Он хотел со мной драться. Но я не петух, клевать всех без разбору…
– Ты говорил: он спас тебя…
– Моя насмешка подвигла его распорядиться накрепко привязать своего коня к лошадям своих оруженосцев. Английские лучники крушили нашу пехоту. На шлеме Иоганна воинственно развевались три белых страусовых пера, он скомандовал: и тройка связанных коней понеслась в самую гущу схватки. Я был рядом. Хотел помочь. Но стрелы тоже слепы. Меня ранили. А трёх богемских всадников убили. Кстати, падая, Иоганн прикрыл меня, чем сослужил двойную службу: сохранил мне жизнь и преподнес урок – никому слепо не служить!
– И не высмеивать чужие недостатки.
– Иногда моя желчь закипает, но, думаю, посмеяться над другими – грех не такой большой.
– Даже государство может развалиться, если смеяться над ним…
– Тогда день и ночь буду хохотать над выскочкой Валуа – Филиппом.
– А если Франция начнёт высмеивать твои пороки?
– Какое ей до меня дело? – недоумённо посмотрел на жену Александр, – и довольно! Смех всегда в моде и защищает порой лучше рыцарских доспехов.
– И насмерть разит друзей и врагов, – упрямо заключила Мария.
«А что, если она права?» – подумал Александр.
Его насмешка стоила жизни королю Богемии. Один за другим ушли в мир иной мать с отцом, их забрала чума. Но откуда она взялась? Уж, не вошла ли в открытую им дверь? Если так, пора сочинять эпитафию весёлости нравов…
– Думаешь, дочь Иоганна была бы хорошей королевой? – попыталась высвободить мужа из паутины сомнений Мария.
– По крайней мере, она была плодовита, – с трудом оторвался от своих мыслей Александр.
– Плодовита?
– Да, подарила мужу одиннадцать детей.
– Одиннадцать, – ужаснулась Мария, целуя дочку в нос, – наверное, я однолюбка.
– И я однолюб…
– Ты – двух люб! Иначе София обидится.
– Ладно, двух люб. Но, знай, для меня ты единственная… королева сердца. Даже твой дядя смирился и считает твоё правление разумным.
– Тогда поговори с ним о моей маме, – умоляюще посмотрела на мужа Мария.
– Нет ни одной твоей просьбы, которую бы я не выполнил, – приник он к её губам.
Счастье делает людей щедрыми…
Рождение Софии отметили весело. Кажется, зима потеплела оттого, что появилась на свет девочка, похожая на ангела. Жизнь в замке завертелась вокруг неё.
Она уже держит головку!
Сидит!
Прорезался зубик!
Сделала первый шаг!
Ещё восьми месяцев нет, а уже пошла!
Необыкновенный ребёнок! Мамина копия, папин хвостик.
– Я для неё – вымя, а ты – и мать, и отец, – смеялась Мария.
С рождением дочери из подростка она превратилась в юную женщину. Немного округлилась, но это сделало её ещё соблазнительнее.
Казалось, её заинтересовала земная жизнь. С духами почти перестала общаться. Софию от груди не отлучала: хотела, чтобы дочь нуждалась в ней.
И всё было так хорошо, как быть не может, потому что плохое должно уравновешивать хорошее, иначе наступит хаос, а с ним и конец.
В сентябре 1350 года пришло известие о кончине короля Филиппа. И будто бы на тот свет его отправила молодая жена Бланка, ежечасно вызывавшая у супруга приливы страсти. От неистовой любви король стал худеть. За неделю старился на год. Годовщину свадьбы встретил в могиле.
А вскоре Малахия от странствующих францисканцев узнал, что новый король Иоанн, больше в отместку отцу, чем по велению сердца женился на вдове герцога Булонского.
Герцогиня была намного старше Бланки, которую у сына увел Филипп. Иоанн не хотел быть посмешищем, сделал вид, что герцогиня предел его мечты, а утраченную честь компенсировал, транжиря деньги своей жены на Карла Испанского, щеголяя с ним под руку в кружевном плаще, не прикрывавшем зада. Народ смеялся им вслед: чума свела с ума королевский двор.
Смех был сквозь слёзы: что ждать французам от короля-безумца?
Новость не обрадовала…
Иоанн будет наживать себе новых друзей и врагов. Ни тем, ни другим Александру быть не хотелось.
Его устраивало отшельничество. Соседи, и те почти не навещали замок. Ровесники погибли в войнах. Друзья родителей давно ушли в мир иной.
Но!
Новый король мог захотеть устроить смотрины своих вассалов…
– Не думай плохо, а то король поймает твои мысли, – шутливо поучала его жена, – ты в возрасте и ранен. Пошли гонца, что, например, прикован ты к постели. Типун мне на язык!
– Я к тебе прикован. Так и напишу. Государь, приковала меня к себе жена моя. Дышать без неё не могу. Глаза, не видя её, слепнут…
– Уши, не слыша её, глохнут, – смеясь, подсказала Мария и обвила мужа руками.
– Па-па, – притопала в зал София. – Папа!
Она шла твердо, чуть переваливаясь с ноги на ногу.