О любви моей расскажет вечность

Намерение её вскоре всем стало ясным: будто паломник, добралась она до святыни, ухватилась за ногу отца, как за соломинку, вернее, за ось, вокруг которой отныне будет вертеться её жизнь.

А из другой, взрослой жизни, продолжали приходить неутешительные вести. Иоанн приказал отрубить голову коннетаблю де Бриену. Без суда и приговора второй человек в стране, начальник всех рыцарей поплатился своей головой за то, что королю вздумалось утешить своего фаворита должностью и землями бывшего военного советника. Памфлетисты тут же окрестили Иоанна сыном ненавистной Хромоножки, из-за которой чума пришла во Францию. Какая «чума» ждет французов снова?

И вот ещё новость: король собирает рыцарей.

И теперь ему надо оставить жену и дочь, чтобы отправиться в Париж.

– Знать бы, для чего Бог лишает разума королей? – машинально озвучил он тревожную мысль.

– Чтобы люди догадались себе правителя выбирать, – не растерялась с ответом Мария.

– Как это, выбирать?

– Доверять власть тому, кто лучше, умнее, справедливее…

– По-твоему, Бог не справляется и хочет переложить свои обязанности на нас? – едва сдержал улыбку он.

– Люди должны отвечать за то, что с ними происходит.

– И самозванцы разных сословий соберутся на площади и кто кого перекричит: я хороший!

– Сейчас это трудно представить…

– Тебе бы памфлеты сочинять, – привлёк к себе жену Александр, – а мне что-то не хочется ко двору.

Мария выразительно посмотрела на него.

– Не бойся, ты не во вкусе короля…

– Почему это? Я храбр, хорош собой…

– Ах, так?! – потянулась она прикусить ему ухо.

И между супругами началась одна из тех любовных игр, которую нельзя описать, потому что язык глаз, губ, рук, запахов и звуков богаче слов. Мелодию любовных ласк тоже не удалось ещё выразить в нотах, сыграть на музыкальных инструментах, может быть потому, что струны сердца приводят в движение иные музыканты.

– Жаль, дядя так мало рассказал о маме, – заметила Мария, отдыхая на груди Александра.

– Что знал…

– Чтобы так ненавидеть, надо больше знать.

Александр улыбнулся в усы: по рассказам Малахии всех костров мира не хватило бы, чтобы расправиться с этой женщиной, сущей дьяволицей. Как выяснилось, мать Марии была незаконнорожденной дочерью епископа.

Плод блуда с записочкой и кольцом – свидетелем невинной слабости и клятвопреступления, оказался на крыльце дома известного вельможи, старшего брата священника, которому ничего не оставалось, как поместить племянницу в монастырь. При этом карман монастыря пополнился настолько, что мог кормить его воспитанниц до ста, не меньше, лет.

Нетрудовые доходы, как водится, развратили монахинь, которые, поправ смирение, занялись алхимией, отчего монастырь превратился в вертеп, а все, кто находился в нём, в блудниц-еретичек. Скандал готов был выйти за стены монастыря, но кто-то (не иначе сам епископ) загасил его, вернее, снова заплатил, и немало.

«На земле деньги важнее Бога. Прости, Господи!..»

Перекрестившись, Малахия поспешил закончить рассказ тем, что мать Марии, покинув монастырь, вступила в еретическую связь с его младшим братом спиритуалом, которому и родила дочь. Но смущать умы дьявольскими наущениями продолжала, как и беседовать с душами умерших, предсказывать судьбы живых.

Благо, инквизиция не дремала, объявила её ведьмой и сожгла на костре.

О костре Александр, естественно, умолчал, но заметил жене: ты копия своей мамочки.

– Она заблудилась, – печально заметила Мария, – хотела поселиться в справедливой, радостной стране, а попала во Францию. Потом мы объехали всю Европу. Но везде встречали одно и то же: люди хотели и боялись её…

Всё в жене: от завитка волос за ухом до горбатенького мизинца на ноге – было мило его сердцу. Казалось, лёд проклятия растаял в груди. И всё же он знал: в нём живет злое, невероятной силы чудовище, способное всё уничтожить, если кто-то чужой дотронется до неё.

И вот надо её оставить.

Он получил уведомление о том, что ему следует прибыть в Сент-Уан, получить Орден Звезды.

«За какие заслуги?» – гадали они с Марией и решили: король вербует друзей, покупает верноподданнические чувства.

Как будто чувства – товар?!

И всё же, собирайся в дорогу, Александр!

Старый конь ещё в силе, а меч, щит и латы подновили кузнецы…

Дом в Сент-Уане, где собрались рыцари со всей Франции, поражал своим великолепием: и стены, и мебель были обтянуты золотой парчой, на столах стояла золотая посуда.

Александру, как и другим, были выданы: белый шёлковый плащ, алая шапочка с золотой пряжкой в виде звезды и золотое кольцо с финифтью, в знак обручения с королем, что воспринял он как оскорбление, и решил не оставлять без ответа.

Блеск золота, видно, многим помутил рассудок. Прежде всего, королю, который начал с того, что высмеял учрежденный королем Англии Орден Подвязки – ха-ха! и закончил тем, что учредил Орден Кутил.

Похвастать подвигами перед двумя писцами, призванными составлять летопись Ордена, рыцари не захотели, взяли реванш за столом, показывая чудеса чревоугодия. И с пьяных глаз, приняв друг друга за врага, разгромили всё вокруг в прах: навозными лепешками валялись под ногами золотые кубки…

И в этот же день – день Богоявления, англичане, пока комендант кутил в Сент-Уане, взяли французскую крепость.

Звезды явно не благоволили к Иоанну. По его расчёту рыцари должны были на Священном писании дать клятву никогда не отступать в бою и не сдаваться в плен врагу.

Но, видимо, король был пьян, когда мечтал об этом.

Наутро лишь полтора десятка из пяти сотен принесших клятву решили сдержать слово, и, протрезвев, ринулись отбить занятую неприятелем крепость. А, скорее всего, не протрезвев. И одурманенные хмелем удальцы погибли в неравной схватке.

Александра в этой горстке безумцев не было. Сорвав с себя белый шёлковый плащ, бросив под ноги коню алую шапочку со звездой, он мчался во весь опор домой. Его люди еле поспевали за ним, посмеиваясь: жена для хозяина дороже Франции.

Долетев до ушей, шутка омрачила его ум, и он снёс голову тому, кто посмел усомниться в его храбрости.

Лоб горел. Мысли были как ветки в костёр…

То ему чудилось: замок завоевали испанцы, и Марии нет уже в живых. То казалось, она птицей летит ему навстречу.

Он всматривался в даль, сердце учащённо билось: мираж!

Жизнь похожа на ад: ничто хорошо не кончается.

Смерть настигает всё и всех…

«Вернусь, прикажу возвести стены замка до неба» – решил Александр.

Первой его встретила дочь. Бросилась, раскрыв руки, обняла, спросила, будто не расставались ни на минуту.

– Папочка, наша мама чудная?

– Почему, чудная?

– Разговаривает с цветами, а у них нет ушек, – упорно повторила дочка, будто споря с кем-то невидимым.

– Ты сама так решила или кто-то сказал? – поинтересовался Александр.

– Она просила розу не вянуть, дождаться тебя, – чуть не расплакалась София.

– Запомни, лучше нашей мамы нет, – сказал он ей строго.

– Лучше папы! нет, – возразила она, прижавшись к нему ещё сильнее.

Александр давно понял: дочь похожа на мать только внешне. Мария была не от мира сего, фея, при желании могла превратиться в бабочку, сесть на облако и улететь в небесную даль…

Софии нравилось жить на земле. Она была смелой весёлой козочкой, которой всё время хотелось бодаться, и в этом она была похожа на него. И к Богу относилась так же, как он когда-то в детстве, без почтения и интереса: даже язык ему нельзя показать, всё равно не увидит, вернее, не увидишь, что он увидел – оттого и неинтересно. Священника хоть за бороду можно дёрнуть. И вообще много занятного вокруг. И люди такие смешные. И все ей рады…

Софию и впрямь нельзя было не полюбить. При взгляде на неё, душа оттаивала. Александр как-то назвал её медовой девочкой, прозвище прижилось, лучше не придумаешь, когда у волос цвет липового мёда, у глаз – каштанового. А всегда розовые от беготни и шалостей щёки так и хочется ущипнуть или поцеловать.

– Жаль, что у меня невнимательная дочка, – с напускным огорчением произнёс Александр.

– Почему? – недоверчиво подняла на него огромные глаза София.

– Потому что у всех есть уши. У кошек, у собак. У цветов. Только они маленькие, их совсем не видно.

– У них маленькие ушки, а у меня маленькие глазки? – забыв, о чём начала разговор, заёрзала на руках отца София.

Слишком много ещё предстояло дел: научиться быстрее бегать, чтоб догонять дворовых мальчишек; накручивать волосы, чтоб няня не жаловалась, что они жёсткие как солома, и нарочно не дёргала…

Но самое главное, и пока тайное дело – родить двенадцать детишек (до двенадцати она научилась считать), чтобы ей с ними было интересней играть.

И тогда папа похвалит её, не оставит, не умчится на своём коне…

А мама, если ей больше нравится разговаривать с цветами, чем со своей дочкой, то и пусть…

– Я знала, что ты сегодня вернёшься, – вышла встречать мужа Мария, да так и застыла на крыльце, любуясь сценой, достойной кисти живописца: рыцарь в доспехах с воздушной девочкой на руках.

– Розовый куст подсказал? – улыбаясь, спросил Александр.

– Откуда ты знаешь?

– Пап! – предостерегающе приложила палец к губам София.

– Птичка пролетела, чирикнула, – подмигнув ей, ссадил дочь на землю, раскрыл руки для объятий жены Александр.

Ночью бог Морфей пожадничал для него сна.

Утомлённая ласками Мария мирно посапывала на его плече, а он, не умеющий разговаривать ни с цветами, ни с птицами, в словах Софии о матери прочёл опасность: не иначе, кто-то затеял интригу против его жены, и ему надо вычислить и убрать из замка этого затейника.

Мысли об этом отогнали робкие поползновения сна утяжелить его веки. Он с нежностью провёл рукой по разметавшимся волосам Марии, очертил в воздухе милый овал её лица, залюбовался густыми ресницами, в тени которых цвет её глаз был похож то на листья салата на грядке, то на хвою в ночном бору. И всегда, стоило ему в них заглянуть, ухало, падало в бездну его сердце.

«Бездна подруга Вечности» – сложилась мысль в голове.

Если так, возможно, Мария права, и существует Книга судеб, и Господь размножается людьми, как земляника отростками…

На этом благостность покинула его. Ожили прежние претензии к Богу. Зачем Он сотворил людей?

Скучно стало? Придумал игру «Поверьте и полюбите меня», и будто гончар из глины слепил игроков?

А он с детства не любил и не верил, и почему-то особенно злился на слова: плодитесь и размножайтесь. Не раз наблюдал, как мостился к корове бык, топтал кур петух, прижимал кошку к земле кот, а через время рождались новые коровы, куры и кошки.

Потом сам подрос, и его, как любого самца, стало тянуть к женщинам. Но детей, плодов нелюбви по своему образу и подобию от хаотичных случек он не хотел.

Маленьким, он жалел, что не родился пчелой. Казалось, это и есть настоящая жизнь: летай, нектар собирай!

Может быть, оттого и родилась у него медовая дочка…

Всё не зря!

Александр вздохнул, очень уж ему хотелось поговорить с Марией о Боге. А ещё больше о любви: откуда люди узнали о ней? И любит ли она его так, как любит он? Она просила его любить её меньше Бога, а он не исполнил просьбы… неба, земли, лошадей, рыцарских поединков, своей жизни…

– Люблю тебя больше… – прошептал он ей на ухо, призадумался, подбирая слова, – больше неба, земли, лошадей, Бога, и даже больше самой ЛЮБВИ.

– Если в любви теряют себя, это болезнь, – сквозь сон пробормотала она.

– Значит, я болен тобою, – безропотно заключил он.

А в голове пронеслась мысль: может, такая любовь – проклятье отца?

Все знают: на костре Магистр предал анафеме короля, папу, хранителя печати, и те умерли. А его незаконнорожденный сын больше смерти полюбил девушку-еретичку.

Или так случилось, потому что он сам еретик?

Потомок еретика.

Его прадед был пажом епископа катаров, наставника Совершенных, которых во Франции прозвали альбигойцами. Десять веков гуляло по странам Востока учение святого Мани о том, как победить Зло и Тьму, прежде чем на Западе забродили лучшие умы. И поэты, художники, философы, архитекторы объединились в секту Солнца, построили на вершине горы храм, чтобы в одно из солнцестояний превратить землю в рай, а людей – в ангелов.

Против новой ереси как всегда обратили пушки. Альбигойцам не позволено было проливать чужую кровь. Они встали на защиту своего храма Солнца и погибли, успев передать тайный завет нескольким посвящённым. Паж Наставника в их число не попал, но был свидетелем, и слышал всё, что завещалось. Во время последней схватки он спрятался в потаённой пещере, куда вход был доступен только ящерицам и детям.

Выжил. Бежал к границе с Испанией, где у отца была земля, и где он построил замок по образу и подобию альбигойскому, с направленными к солнцу бойницами в башнях и стенах.

«Однажды в день солнцестояния золотые лучи проникнут в наш замок, и Франция превратится в страну Кукану, где хлебы и сыры растут на деревьях, а люди живут, как хочется Богу» – посмеивался над своим отцом дед. А внуку говорил: если бы люди занимались любовью днём, как куры или собаки, никому бы и в голову не пришло искать справедливость и поднимать бунты, потому что только любовь равняет всех, и только ей под силу дать счастье каждому.

– Рано ему ещё! – замечала мать.

– В тебе и в нём с рождения течёт кровь поклонников Солнца, – гордо вскидывал голову дед.

Ещё он говорил: во Францию стекаются все религии мира, чтобы папа отлавливал опасную для своего трона ересь и заливал её кровью.

А вот смешение крови своей дочери с кровью храмовника, видимо, грехом не считал, потому что – любовь! И внука любил.

Дед бы и Марию полюбил, потому что она – сама любовь.

Жаль, ни он, ни мать тайный завет альбигойцев не успел передать.

«Ложь – истина Люцифера…» – в предсмертном бреду заявил он.

А мать умерла ночью, во сне.

Однажды, когда он был ещё маленьким, она сильно заболела, позвала его и призналась наедине, что в одной из башен замурован заветный ларец, а когда выздоровела, объяснила: в бреду привиделось…

Может, и не привиделось. И где-то в замке похоронен рецепт счастья для всех. А он мучается. Боится потерять свою любимую. Хочет прорасти в ней, чтобы не пропустить ни одной мысли, ни одного чувства…»

*«Мы пришли на землю учиться любить, не научимся – беда…»

Маше показалось, это она пробормотала во сне, и это, точно, она нежится в постели с мужем.

Теперь понятно, почему она не то, что ждала, жаждала рыцарской любви.

Генная память.

А в этой жизни от рыцаря Александра её мужу только имя досталось.

Она грустно вздохнула, и решила больше не отвлекаться: хоть в прежней жизни побыть счастливой…

– Уже светает? – пробормотала Мария, не открывая глаз, – розмарин для пива нужен сонный, с холодком…

Она пошевелилась, вызывая у Александра знакомую реакцию – желание прижать её к себе и не отпускать, пока не извергнутся вулканы.

Но жена умела ускользать от него, особенно, когда торопилась к озеру за розмарином.

Лето выдалось жарким.

«Моё горло без твоего пива сгорит от жажды» – не раз признавался он ей.

Но к озеру отпускал одну.

Почему? Ведь это опасно. Столько бродяг развелось.

– Возьми меня с собой, – неожиданно смирно, как нищий на паперти, попросил он.

– Вместе босиком по росе? – лукаво спросила она.

– Босиком? По росе? – шутливо задумался он, – согласен, если понесёшь меня на руках!

– Ах, так! – бросила в него подушку она.

– Сдаюсь! – испуганно закричал он. – Мой язык хотел сказать, если я понесу тебя на руках…

– Хитрец! – рассмеялась она. – Тогда побежали! Умоемся в озере.

Легко сказать: из теплой постели в укрытое ночными туманами утро…

Роса ещё не блестела бриллиантами. И озеро ещё спало.

Мария сбросила рубашку.

– Возьми меня на руки. Фея озера хочет благословить нас…

– Ну, если благословить, – неуверенно произнес он, – сама фея…

И разделся, и подхватил Марию на руки, стал целовать.

– Нет! Подожди! Послушай, что она скажет…

– Она говорит: нет меня счастливей на свете!

– Вот видишь, ты уже слышишь…

– Вижу или слышу?

– Помолчи. Надо попросить разрешения войти…

– Феюшка, разреши войти, а то замерзну или согрешу на берегу, – скороговоркой произнёс он. – Разрешила! – и, охнув от хлестнувшей по ногам прохладной волне, заторопился скорее погрузить себя и свою драгоценную ношу в озеро.

– Сейчас вода святая. Проси, что хочешь…

– Хочу тебя.

– Вот видишь, фея…

– Она согласна. Благословляет. Будь по твоему, феюшка, – заторопился Александр, на мгновение отпуская Марию, и вновь прижимая к себе. – Давай постараемся. Если вода святая, то, может быть, у нас получится ребёнок. Сын. Нам не хватает сына. Эта вода – сама любовь. Боже…

Они слились воедино.

– Я в раю, – стонала Мария.

– Наконец-то ты моя. Вся.

– А ты – мой!

Вода всё теснее прижимала их друг к другу. Видно, фея озера решила преподнести им урок любви. Научить, как умеет любить природа. Вода бурлила вокруг них. Притяжение их тел было в тысячи раз сильнее притяжения земли. Они не могли оторваться друг от друга. И то ли слёзы, то ли брызги были в их глазах. И шёпот, и стоны, и смех, и дикий победный крик…

Но только они прилегли на воду отдохнуть, как услышали голос дочки.

– Папа! Мама! Где вы?

Софии недавно исполнилось десять лет. Ничто не угрожало ей стать гадким утёнком: с рождения она была маленькой женщиной, скроенной по неподвластным времени магическим лекалам…

– Рай нужно было создать не в саду, а в озере: здесь искушение одно – любить, – поднырнул под Марию Александр, потянул её за собой на дно.

Она еле вырвалась. Оглядывалась, шлёпала по воде руками. А его всё не было. Тогда и она нырнула.

– Испугалась? Любишь меня?

– Папа! – выбежала на берег София.

– Иди к нам, дочка, вода сегодня святая, вырастешь самой красивой, – позвал Александр.

– Мы раздеты, – шёпотом напомнила ему Мария.

– В раю все наги…

– Она догадается…

– Что я люблю тебя? – чмокнул он показавшийся над водой сосок её груди, – кстати, сегодня мы занимались любовью втроём, фея озера была на моей стороне.

– Нет, на моей!

– Так нас было четверо?

– Ты опьянел?

– Я пьян… тобою.

– Папа, дай мне руку, – капризно приказала София.

– Поняла, почему Господь не даёт нам больше детей? Некогда было бы заниматься любовью, – спросил и сам ответил на свой вопрос Александр.

Он подплыл к берегу, ухватив дочь за ногу, стащил её в воду.

Она хотела вознегодовать, но отцовские руки поддержали её, стало не страшно. Пробуя поплыть, она стала бить кулаками по воде, подняла тысячи брызг. Праздник должен быть праздником. Настоящим, весёлым.

– Разожми кулаки, не бей, воде больно, – попыталась поймать дочку за руку Мария, – подрезай ладошкой, и гладь…

– Сегодня вода святая, проси, что хочешь, и сбудется! – был щедр от любви Александр.

– Хочу быть папиной женой, – жадно приникла губами к воде София.

– О, нет! – простонала Мария.

– Придумай другое желание! – нарочито испуганно завопил Александр.

– Почему? Ты меня не любишь?

– Люблю, поэтому предупреждаю: когда ты вырастешь, я стану старым, с одной рукой, одной ногой и большущим горбом, – принявшись изображать некое чудовище, Александр отпустил руки, и… дочь пошла под воду.

Мария подхватила её.

– Папа шутит, с его руками и ногами ничего не сделается. Он только постареет. И я постарею. А ты будешь молодой и красивой. И мы выдадим тебя замуж за настоящего рыцаря. Скажи водичке, что ты хочешь выйти замуж за рыцаря…

– Я хочу выйти замуж… за папу! – то ли из упрямства, то ли с испугу произнесла трясущимися губами дочка.

– Всё, домой, она замёрзла, – заторопилась Мария.

София заплакала, сцепив руки на шее отца.

Но озеро без разговоров выплеснуло их на берег.

Мария отправила мужа с дочерью домой, сама осталась, нарвать веток розмарина.

К вечеру София заболела.

От сильного жара растаяла ревность к матери, она не отпускала её от себя, крепко держала за руку.

Мария тихонько ей пела, рассказывала о бабушке, о своих скитаниях по миру. Казалось, дочь не слышала её, но стоило Марии замолчать, как тут же София открывала глаза, запечёнными губами молила: продолжай…

– Хочешь, я расскажу тебе историю, которую мне в детстве рассказала мама, когда ещё я была маленькой, такой как ты?

В знак согласия София крепче сжала ей руку.

– Тогда слушай…

«…Это было давным-давно, когда Бог решил подарить людям землю. День и ночь думал, как украсить её, какие посадить деревья, цветы. Какую живность развести: от червячков, чтобы рыхлили землю, до серых волков, чтобы съедали больных зверей. Всё нужно было ему предусмотреть, решить, из чего сшить рыбам чешую, чтоб не промокнуть, медведям шерсть, не замерзнуть. А сколько трав нужно вырастить от разных болезней!

– Болезни он тоже придумал? – еле слышно спросила София.

– Нет, это мы сами, – поцеловала её руку Мария, – а звезды, прочитав мысли Бога, послали ему мешочки с разной глиной. Из одного мешочка он взял глину для зайчика, и немного оставил. Из второго, для пальмы. Из третьего – для льва. И что бы он ни лепил, всегда оставлял чуть-чуть. Так очередь дошла до человека. Но мешочки кончились. Бог огорчился: как же без человека? Но быстро нашел выход: собрал остатки глины, смешал их, вылепил человека и сказал ему: ты весь из всего – царь зверей и придорожная травинка. Всё в тебе! Обидишь кого-нибудь, себя обидишь, заболеешь…

– Я воду била… и заболела, – согласно кивнула София.

Ей как будто стало легче.

– Как заболела, так и выздоровеешь, – поцеловала её во влажный висок Мария, – сейчас водичку из озера принесут, обмоем тебя, жар и спадёт…

– Я попрошу у неё прощения…

Такими близкими мать и дочь больше никогда не были…»

*И моя Лада тоже больше любит отца.

А моя любовь с Александром в нынешнем ремейке оказалась похожей на перелётную птицу: свила гнездо, вывела птенца и улетела.

Печально.

Ещё узнать бы, кого я так сильно обидела, что заслужила неизлечимую болезнь?..

Маша закрыла глаза.

Своё-чужое счастье не оказалось для неё лекарством.

Наоборот.

Не ревность. Не зависть. Нет!

Тоска.

«Не научишься любить – беда» – вспомнила она свои же слова.

Не научилась.

Себя обидела, обделила, вот и!..

Захотелось свернуться комочком, нырнуть в пустоту, забыться.

Но время не спит. И она встрепенулась: сколько строчек из жизни своей пропустила! Приникла к экрану…

«…Александр думал, календарь их с Марией любви слишком скор: времена года летят как дни. Вчера был День весны, сегодня День лета, завтра наступит День осени, за ним День зимы. И так промчались почти шестнадцать лет. Софии пора подумать о замужестве.

– Папа, я хочу в Париж, – на днях заявила она.

– И что ты будешь там делать? – нервно откликнулся он.

– Танцевать с тобой на балах.

– Возможно, король считает меня давно погибшим.

– Малахия сказал, ты плохо служил королю.

– Святоше пора отрезать язык, хотя, он прав: плохому королю служить хорошо невозможно.

– Если бы ты был королём, я бы стала твоей фавориткой, – стрельнула в него глазами София.

– В её годы я объехала много стран, узнала людей, а наши соседи такие пресные, неинтересные, – поддержала дочь Мария.

– Зато никто из них на меня не донёс, не пошёл войной, – вступился за соседей Александр, – сама знаешь, какая свара идёт на севере. Земли записаны беспорядочно. Права феодалов запутаны. Больше чем нужно причин для войны, которой не видно конца…

– А если война будет длиться сто лет, мне что, умереть старой девой? – хлопнула дверью София.

– Мама говорила, в Париже у нас есть знатная родня, – просительно посмотрела на мужа Мария. – И наша дочь могла бы найти достойную партию.

– Не могу представить, что София покинет нас, – заупрямился он.

– А мне подсказывает сердце: ей пора на свободу…

– Жаль, что дочери растут…

– И что Бог не дал нам других детей, – вздохнула она.

– София с детства обещала быть плодовитей тебя…

– Так это я виновата?!

– Всё ещё можно исправить. Пойдём на нашу полянку. Помнишь, ту, где нас учили любить земля, трава, и солнце, и звёзды…

– Мы были как боги, и сотворили чудо – нашу дочку. Со дня зачатия я молилась за неё. И лекарню построила, чтобы зло нас обошло…

– А баню… для чего?

– Смывать грехи… с путников.

– Ты так говоришь, будто, – насторожился Александр.