Планета в клетке

Лис и не подумала оправдаться, хоть пожатием плеча.

Джонатан подождал, засмотрелся и споткнулся. Сквозь асфальт загорелась самая настоящая звёздочка. Джонатан не удивился – мало ли какие физические законы там, где ослабевает действие Клетки. Но когда он шагнул, звезда погасла – оказывается, к асфальту прилепилась этикетка от апельсина. Ну, это надолго. Такие штучки и ливень не смывает и бывает держатся они годами.

Они поднялись по улице, выбрав лестницу, а не проезжую часть, по которой смело шли бюргеры и бюргерши. Машины накануне сезона не главные персонажи.

Приезжие всегда жаловались, когда им случалось испытать на себе неуловимое стремление города к невидимой вершине. В общем, и горы-то, обрывавшие декорацию с запада, здесь невысокие, плоские. Холмы формировались под покровительством Гиганта – их пятиугольное устройство отполировано излучением этой планеты, но сами они размерами не подавляли, отнюдь.

Твердь по окоёму бухты, о которой так любезно рассказала Лис невежде Джонатану, приподнималась на внутреннем рычаге. Схема улиц повторяла глубоко залегающую схему магнитных меридианов. Лис, подтверждая ощущения короля, заметила:

– Это на самом верху.

– Я уж понял. – Джонатан подавил неровное дыхание и старался говорить, как можно непринуждённее.

Да, лёгкие и позвоночники джентри могли бы себе сделать из материала помодерновей. Но сетовать на предков дурной тон, это только писателям дозволительно. Он скосился на Лис. Она на его придирчивый взгляд двигалась уж очень легко. Ветка скользнула по её лицу и тут же виновато отстранилась. Джонатан укорил спутницу королевским покачиванием головы. Но Лис и не подумала оправдываться. И в самом деле, кто тут обратит внимание. Лестницы впереди, как на заказ, опустели. Тут же Джонатан почувствовал прикосновение – и провёл пальцем по щеке.

Задрав голову, он уловил источник раздражения – в окне попутного дома на третьем этаже кто-то отодвинулся вглубь комнаты.

На другой стороне сквозь ветви он увидел стеклянное здание с циклопическим оком циферблата. Джонатан чуть подался вбок, чтобы прочитать.

«Все двадцать пять часов – мы с вами».

Сообщала подпись по кругу.

– Вот она.

Возле школы, напомнившей Джонатану своими очертаниями нечто смутно знакомое, машин имелось предостаточно.

Чёрная со сложенными надкрылиями, глядящая исподлобья зарешёченными окошечками, ткнулась носом в самое крыльцо, сильное хорошее крыльцо. Она чем-то напоминала телепавшегося у крыла гражданина с блеснувшими в глаза подошедшим погонами. Его вольность, ничуть не пахнущая заключением под стражу для получения благодати – бесплатного государственного образования – сразу привлекла Джонатана.

Но и сам он, похоже, привлёк внимание – причём, самого нежелательного свойства – этого самого телепавшегося. Тот повёл себя так – окинул высокую и беспогонную фигуру пронзительным подозрительным взглядом.

– Что тут у вас? – Развязно молвил Джонатан, и страж ещё погрознел.

– Вы к кому?

Тут вмешалась Лис.

– Офицер, если не сложно…

Погонный повернул на звук её голоса смятое подозрениями лицо, и на нём изобразились сразу два взаимоисключающих чувства – ещё порция подозрения и, ну и, сами должны понять.

Даже я понимаю, сказал себе Джонатан, припомнив, как таскала его в зубках Лис, и добродушно усмехнувшись.

Но повеселиться ему не дали.

– Посторонним тут не место. – Заявил несговорчивый офицер. – Дело государственное.

Открылась дверь, из тех, что всегда напоминали Джонатану дверцы холодильников, и, что соответствовало смыслу, выпустила совершенно, как показалось королю, замёрзшего джуни.

Джонатан не справился с собой и изобразил удивление. Как не холоден апрель, но не настолько же.

Замёрзший, крупный мужчина, сунувший кулаки под мышки, был одет почти официально по меркам города – вместо пиджака фуфайка и штаны, в которых Джонатан узнал перекрашенные во имя приличий джинсы. Остроносые туфли, неизменно модные на побережье вот уже второе столетие, не новы, но начищены превосходно.

Джуни скатился к группке беседующих и завладел вниманием офицера.

– У меня уроки идут. – Рявкнул он вполне непринуждённо, но в его круглых тигриных глазах Джонатан приметил огоньки гнева, угасшего при виде хмурого стража.

– Очистить надо бы этажик. – Ответил тот довольно мирно.

– Да как же… – Начал вышедший, и его тайная природа, подавленная государственной машиной, истаяла вовсе.

Страж тут же отвернулся от него.

– А вы назовите цель прихода. – Обратился он к неполюбившемуся ему Джонатану.

– Они же дети, куда я их дену.

– Хороши дети. – Сурово отозвался юный страж.

Джонатан заметил, что дверь всё ещё не закрылась, и двигается, как если бы ручкой завладело привидение. Но то была не синергия, а устройство механизма.

– Ты что тут? – Сказали изнутри.

Дверь, не вполне закрывшаяся, пропустила протиснувшегося ещё одного в погонах. Этот был в виде шара, устроенного на двух ногах, слегка подогнутых то ли от хронической непринуждённости, то ли от понятной тяжести торса.

Увидев Лис, он просиял лицом, до того похожим на почтовый ящик, которому какой-то халтурщик (или шутник) джентри спешно придал форму немолодого мужского лица, что хотелось спешно сочинить письмо.

– Пропусти.

Молодой опешил.

– Вы уверены?

Почтовый ящик, которому хотелось сунуть в зубы письмо по поводу свободы слова, мельком глянул. Юный страж кивнул.

Всё же он сказал, повернувшись к Джонатану:

– Вы документ при себе имеете?

Джонатан припомнил жестикуляцию Лис и погладил себя по карману. Страж явно собирался продолжить беседу, но увидев, как Лис обменялась парой негромких слов со старшим, умолк и кивнул снова.

Как ни странно, Лис он пропустил без единого нехорошего вопроса. Джонатан вспомнил, что она, сдаётся мне, тут работает.

Зайдя в широкие сени с двумя лестницами по обе стороны и стеклянным скворечником дежурки, они увидели нескольких обмундиренных людей.

Те не удостоили вошедших ни словом, но оглядели внимательно. Двое продолжали беседовать.

Джонатан под взглядами прислушался, но уловил только обрывки вроде:

– Выстрел… прямо в… так и остался висеть.

На одном из лиц Джонатан уловил нечто живое – призрак смеха, так – слабый трепет мышцы под кожей.

За этим, хранящим в углу рта нерегламентированную мимику, на стене виднелся портрет в резких спектральных тонах. Лицо портрета – восхитительно красивого джуни с огромными лучистыми глазами – показалось беспечному джентри смутно знакомым.

Он бросил приглядываться, прислушался и попытался подойти, но немедленно крайний, очень хмурый до самых жёваных штанин, приподнял смятый напряжением лоб и посмотрел куда-то возле ботинок Джонатана.

Лис повлекла Джонатана за собой по первому этажу, с двумя высокими зеркалами, глядящими одно в другое. Джонатан утайкой полюбовался собой, но чутко уловив взгляд Лис, сделал вид, что интерес его чисто практический. Провёл рукой по остриженному шлему волос и кхекнул с суровым видом, подражая стражу.

Со стороны оштукатуренная подкова школы казалась небольшой, но вмещала уйму всего. Расположение комнат – здесь они назывались кабинетами – показалось Джонатану на удивление запутанным.

Он вчитывался в надписи, но то ли образование сказалось недостаточное, то ли начала действовать гипнотическая сила храма просвещения, понять смысла он не смог ни разу. Буквы и цифры, вроде тех чудящих атомов, разбегались и предлагали такие заморочные иероглифы, что Джонатан один раз даже подавил вскрик.

Лис поторопила его.

Чистенькие коридоры, с крохотными дубами, соснами и кипарисами в кадках, плавились в послеполуденном потоке звёздного света. И никого. Из комнат не доносилось ни звука. Один раз высунулось из-за угла личико с таким же затаённым смехом, как у одного из офицеров там внизу. И сгинуло.

Показался ли Джонатану страх, на мгновение исказивший личико? Этого он не успел понять.

Лис задержалась возле приоткрытой двери одного из классов. Она говорила с кем-то. Джонатана опять поразила до крайне неприятного чувства тишина такого качества, за которым уж ничего в мире джуни не следует.

Вышел ещё один носитель формы, придерживая что-то под расстёгнутым мундиром. Джонатану, чьи нервы порядком натянулись, со страху померещилось, что под мундиром у стража ещё одно лицо, растерзанное и жуткое.

Лис недоумённо повернулась к нему.

– Что с тобой?

Джонатан поспешно отступил.

– Школы всегда нагоняют на меня жуть. – Пробормотал он.

Похоже, Лис удовлетворилась этим ответом, или ей было некогда позаботиться о королевских нервах.

Наконец, всё прояснилось. Лис всё ему растолковала.

Оказывается, учительница родного языка вышла, оставив пятиклассников.

– Буквально на минуточку.

Джонатан смущённо улыбнулся.

– Джуни называют это припудрить носик.

Лис изумлённо глянула на Джонатана.

– Так уже никто не говорит. К тому же, ей нужно было отнести журнал наблюдения за проходящими под окнами.

Джонатан решил, что ослышался. Лис развеяла его сомнения.

– Среди прочей документации появилась и такая форма. В общем, леди её заполнила и понесла директору.

Дети остались одни. Это звучит не вполне логично – ибо в комнате их было не менее трёх десятков. Но языки джуни, как недавно прочитал Джонатан, и вообще волшебно непоследовательны в силу физических особенностей мироздания.

Таким образом, тридцать джуни в том возрасте, который всегда особенно интересовал джентри, оказались предоставлены своим ангелам-хранителям, предположительно, таким же юным.

Сверкающие глаза – считайте сами – всех оттенков зелёного цвета – шарили острыми умными взглядами по давно известной комнате. Их голоса шуршали, как тридцать новорождённых змеёнышей.

Учительницу они, как ни странно, любили. Вопреки убеждению, что школа это один из видов неволи, коих в мире джуни великое множество, детёныши джуни умели делать исключения из своей лютой ненависти к отряду надзирателей.

Учительница была маленькая кругленькая женщина, свежая, как яблоко, и настолько не умевшая сердиться, что, когда ей волей-неволей приходилось это делать, гнев её проявлялся столь своеобычно, что леденил сердца даже самых бесстрашных.

Но, конечно, маленькие злые джуни были ужасно рады остаться в своём тесном кругу угнетённых. Они испробовали все способы, чтобы развеселить себя.

Один из них, горланивший громче всех, наскучив себе сразу тремя драками, которые он вёл одновременно, под отчаянные крики девочек, ещё не сделавших ставки, вдруг увидел в пылу и огне портрет над доскою.

Это было то самое изображение, которое показалось Джонатану смутно знакомым. Почему здесь находился этот портрет, осталось загадкой для Джонатана, вроде целой тарелки, возникающей после того, как её разбили.

Как уточнила по просьбе Джонатана Лис, в этом кабинете преподавался детям родной им язык и созданная на этом языке литература. Джуни на портрете не был писателем, это уж точно. Джонатан отметил странную усмешку Лис, наверное, чем-то похожую на гневный оскал учительницы-яблока.

– Если не считать сделанных им филологических изобретений относительно диссидентов, ну и тридцатитрёхтомного собрания речей.

Не был он и учителем, который как-то особенно ловко преподавал эту самую литературу. На самый худой конец, не числился он и среди критиков – это такие джуни, которые сами книг не пишут, но знают, как их следует писать.

Словом, почему изображение этого привлекательного лица – цвета великолепной докторской колбасы, и похожего на лица тех ребят, которых рисуют в комиксах, а сверху пририсовывают облачко текста самого залихватского содержания – почему это изображение находилось в классной комнате, совершенно никому не известно.

Мальчик вгляделся в неподвижные лучистые глаза портрета, тяжело дыша и отирая лоб кулаком, пострадавшим в одной из драк. Внезапно он потянулся за бумагой, продолжая рассматривать портрет, глядящий в никуда, и смяв лист, сунул его за щёку. Отмахиваясь от своих замерших оруженосцев, он некоторое время катал шар бумаги за щекой, потом выудил его, и оглядел.

Это был превосходный шар – большой, твёрдый и чуть влажный. Он отличался от таких же шаров почти абсолютной правильностью, и обещал многое.

Мальчик поиграл им на ладони, подбросил и поймал. Потом занёс руку и шар, набрав колоссальную скорость сходу, вмазался в цель.

Тишина не спустилась в этот приют непокорности тотчас – не таковы юные джуни, да, к слову, и джентри в этом возрасте не умолкли бы сразу.

Но когда до всех присутствующих дошло, что приключилась новинка, она, тишь-тишина, заструилась изо всех углов наподобие той первой реки, на берегах которой – по преданию – залётные гости из другого мира клялись построить мир новый.

Это случилось в одном из вариантов развития событий, на диске, который очень нравился Джонатану.

Но продлилось это состояние недолго. Только взрослые безмолвствуют в минуты решающие. Им нужно время осмыслить, как смыться и очистить Внемир, пока информант не добежал до ближайших уст истины.

Дети, замолчавшие один за другим и одна за другой, закричали все разом. Соперники Метателя по славе, не медля ни единого мгновения, принялись лепить влажными горячими ручонками новые боеприпасы, а один, с мечтательным взором, доселе не принимавший участия в бунте по случаю отсутствия надзора, а сидевший, вперившись в какую-то точку за окном (где не ходили посторонние согласно рапорту доброй учительницы) неторопливо и как бы в сомнамбулическом состоянии протянул руку и сорвал с косички впереди сидевшей девочки аптекарскую резинку.

Он натянул её и опробовал, и поиграл ею. Девица, кричавшая громче других, не сразу хватилась. Она пожирала огненными глазами Метателя и стучала кулачком по столу, так что прыгали её тетрадки и учебник.

Мечтательный натянул резинку на двух пальцах, пристроив к ней стилос для писания, и – хей-хоп! в портрет полетел снаряд куда более опасный, нежели жёваная бумага.

Адепты Метателя сразу оценили новую технологию войны и вскоре из всех концов класса в портрет летели стрелы. Так как степень точности была разновелика, не все попадали в цель. Соответственно там и сям разгорелись свежие драки.

Мечтатель в этом не принимал более участия, ибо он сидел, согнувшись и закрывая голову раскрытыми пальцами, как шлемом, а над ним сидела девица, бившая его нещадно всеми предметами, которые попадались ей под руку.

Громкие голоса, комментирующие события, летали вкупе со стилосами, и придётся отметить, что иные словесные стрелы разили острее материальных.

Тем не менее, удачных попаданий насчиталось предовольно, что сказалось на состоянии портрета.

– А что за портрет? – Опять спросил Джонатан.

На него посмотрели. Рядом с рассказывающей Лис теперь стояла неизвестная молодая женщина, подошедшая во время рассказа. Но посмотрел на него один из стражей, поднявшийся с первого этажа. Лис, не прерывая повествования, погасила взгляд и тот отошёл.

Лис быстро удовлетворила любознание Джонатана, чтобы он не встревал, и продолжала.

Джонатан тихо охнул, хлопнул себя по лбу и выгнул губы, но заметив, что страж не ушёл, спешно состроил из своих выгнутых уст фигуру немыслимую.

Даже Лис удивилась, а страж, пожалуй, принялся подозревать лугового короля в чём-то неладном.

– Ах, как я раньше… – Выпалил Джонатан и шепнул. – Умоляю показать портрет.

Лис не ответила. Она сообщила, что в тот момент, когда битва с портретом достигла наивысшего восторга, дверь раскрылась. И на пороге – о, духи местности, прозевавшие такую накладку! – стояла, увы, не только одна добрая учительница, но и какая-то посторонняя фигура, и на лице фигуры тотчас при одном не менее метком, чем все стрелы, взгляде, изобразился ужас и, как ни странно, почему-то удовольствие, будто бы в жаркий день фигуре подали холодного и жирного мороженого.

Почему-то фигура подошла в медленно вновь спускающейся тишине к распахнутому окну и, не обратив внимания на побитого Мечтателя и растрёпанную девицу, жадно выглянула во двор. Засим фигура двинулась обратно к порогу и, вынув из рук опешившей учительницы тетрадь, молвила:

– Вот… а вы пишете, что за окном никто не ходит. Теперь многое становится понятным.

Тон фигуры, хотя и говорившей еле слышно, был самый неприятный, и ученики – они сразу в них превратились из разгневанных бунтовщиков – тоже это почувствовали.

Засим всё закрутилось неистово. Никто опомниться не успел, как новое лицо вызвонило по Внемиру, вытащенному из портфеля, кого-то и выслушало указания, кивая в такт. Следствием оказалось появление у крыльца всех виденных Лис и Джонатаном машин и джуни.

Само лицо удалилось, сказав на прощанье что-то такое, отчего директор, тот утопленный в джуни тигр, сунул руки в карманы, будто надеялся извлечь оттуда решение проблемы. Сюжет нарисовался нехороший.

Приключение в сельской школе подействовало на Джонатана так: он задумался, и это состояние продолжалось, причём, перебивалось странными звуками (приличными), вроде король коротко всхлипывал. На самом деле, это был смех, который Джонатан считал необходимым сдерживать, что получалось у него не слишком удачно.

Вдобавок, знакомый страж Лис оказался ужасным болтуном. Сначала Джонатан не смел его прерывать, ведь страж пропустил их и вообще вёл себя чрезвычайно любезно. Кроме того, Джонатан надеялся услышать что-нибудь относительно происшествия.

Сопровождаемый стражем, он поплёлся по этажам здания. Страж болтал так, что Джонатану, который сам умел навернуть языком и подвергался по этому поводу неоднократному остракизму в домашнем кругу, стало казаться, что мимо идёт поезд.

Джонатан изредка отключался, пока речи стража текли, как невозбранный ручей, ответвившийся от взбунтовавшейся канализации. Затем речка натыкалась на какую-нибудь шишечку, которую она принималась вертеть да крутить. Это происходило, когда крепкое колесо мыслительной машины стража, апробированной впервые ещё в те времена, когда дубинки были, и впрямь, дубовые, не застревало в колдобине чего-то, что он не мог «упомнить», как он выражался. Чаще всего мешало какое-нибудь имя или дата – вещи, на взгляд молча страдающего от звука стражева голоса короля, несущественные.

Но страж полагал иначе и, пока он не выковыривал нужную деталь из своей глубинной памяти, далее колесо двигаться не хотело. Из-за этого и вполне ровная дорога размышлений Джонатана аварийно перегораживалась, и король невольно погружался вместе со стражем в многочисленные «как там» и «дай чёрт памяти», а мычание стража действовало на слушателя, как самое настоящее мычание – словом, при такой фонограмме думать невозможно.

Впрочем, утверждать, что мысли Джонатана отличались логической стройностью, значило бы сильно преувеличить. Поэтому, когда страж вновь завёл тяжёлые маленькие глазки в потолок, повиснув всем круглым телом на гипотетическом штурвале, уносящем его лодку за госграницу, и затянул скрипучим баритонцем:

– Ну да, как его… ещё он бороду отрастил, вот бородища-то… – Джонатан весь издёргался и мученически воззрел в окно, где мирно дремали холмы, привалясь друг к дружке лбами. За всё время происшествия с ними ничего не сделалось, и они не сошли со своих мест.

Тут страж припомнил, с победным вскриком, единственно верное слово, которое вздохнувший с облегчением король пропустил мимо ушей. Мы так часто делаем, а вот правильно ли это – вопрос.

Позднее он мучительно восстанавливал в памяти болтовню круглого спутника, но вспомнить то, что следовало, не сумел.

Страж заговорил о какой-то гиблой прогалызине у холмов на севере.

Знакомый лишенец, проживавший тут в былые времена, возник в повести стража в связи с делом, которое ему пришлось вести.

– Вот влип, так по самые. – Молвил с чувством страж.

Джонатан вздрогнул и оглянулся – но Лис куда-то делась. Она отстала, но нечаянно или нет, неизвестно. Страж сочувственно глянул исподлобья.

– Что, подружку луговые унесли?

Сказал он это вкрадчиво и так непохоже на себя, что Джонатан в упор посмотрел. Лицо стража, вроде тщательно очищенной картошечки, ничего такого не выразило, что и водится за картошечкой, и король успокоился. В конце концов, он слишком чувствителен.

Под конец ему удалось справиться с канализацией. По невольной связи явлений, сказав, что ему нужно…

– Простите, я…

С этими словами он поспешно пошёл прочь, пользуясь преимуществом, какое дают длинные нижние конечности.

Вслед ему понеслось:

– Справа… мальчик нарисован. И там крантик не перекрути. Слышь? У них в школе нету денег. Им субвенцию теперь урежут… знамо дело.

– Урежут, как пить дать. – Услышал он впереди эхом оклик и остановился. Эхо прозвучало нежно и совсем не походило на звуки, извлекаемые из стражевых связок.

Возле комнаты с соответствующей пиктограммой стояла Лис.

При виде Джонатана она отошла в сторону, показывая, что никогда никому не преграждала путь.

Король стыдливым жестом отверг помощь и, тут же постыдно озираясь, принялся жаловаться.

– С трудом я от него.

Лис ему не посочувствовала, нет.

– Ну, если тебе никуда не нужно…

Джонатан уже видел себя за тяжёлыми вратами школы, прямо-таки любовался своим, так сказать, силуэтом – вот он есть, а вот ушёл.

Лис задержалась в темноватом коридоре. Она рассматривала портреты на стенах.

– Хочешь усыновить хорошего мальчика?

Лис не отвлеклась от своего занятия.

– Нет, отправлю адрес её величеству.

Она вела пальцем по стене. Джонатан решил помириться.

– Ищешь того, кто лучше всех учится.

– Того, кто здесь никогда не учился, Джонатан.

Она повернулась.

– И не будет учиться.

Она сорвала со стены фото, и Джонатан сделал удручённое движение, трусливо оглянувшись. Ему показалось, что болтливый страж выглядывает из-за колонны.

Лис спрятала фото в собственном одеянии. Законопослушный Джонатан потупился и украдкой глянул – фото исчезло, Лис с непринуждённым видом шла к лестнице. Джонатан ещё помедлил, рассматривая стенгазету – она посвящалась эндемичным растениям местности.

Джонатан вслушался в собственные ощущения. Его талантливый, как у всех джентри, нос унюхал тонкий волнующий запашок.

Подвал газеты занимала статья о вреде курения, и былинка недоброго растения, сулившая преступившим правила возмездие богини здоровья, была распята на листе, как преступник.

Лис насмешливо прочитала первые строчки подвала и негромко заявила:

– Вот наглость.

Так как Джонатан не вполне понял, она сочла нужным пояснить, чуть понизив голос, что не укрылось от короля:

– Все табачные плантации принадлежат одному знатному вызывателю дождя, чей статус так высок, что он объявлен непогрешимым уже сейчас в земной юдоли, хотя обыкновенно джуни сначала казнят непогрешимых. Но тут, как видно, исключение.

– И верно. Должен же хоть один непогрешимый получить удовольствие.

– Этот табачный господин – большой друг нашего портрета, поэтому несомненно, что он примет участие в событиях.

– Ты хотела сказать, проявит участие?

Лис процедила сквозь мелкие зубки:

– И так можно сказать. Пошли-ка, зайдём в учительскую. Это на втором этаже, на крестовине.

– А что будет с… – Спохватился Джонатан.

– Ты имеешь в виду зачинщика? Он уже сдал учебники в школьную библиотеку. Родители его забирают.

На плакате нарисовали девочку, которая говорила в облачко текста:

«Мама, застегни мне курточку под горлышко».

Джонатан неуверенно тронул в незастёгнутом вороте шею. Он поднял взгляд и прочёл высоко на стене огромный заголовок плаката:

«Чувствуешь себя неуверенно? Тогда учи правила».

Лис заметила, что Джонатан застыл на ступеньке лестницы, и окликнула довольно сердито:

– Ну, что ещё?

У Джонатана было свойство, о котором знали его друзья (пальцы на одной руке двупалого жителя восточных лесов) и враги (разувайтесь, господа). Он плохо разбирался в пространстве, не мог найти ни широкую дорогу в городе, ни узкую тропку в лесу и, когда ему говорили, куда идти, всегда шёл в противоположном направлении. Достаточно было ему оказаться с другой стороны дома, который он искал, как Джонатан начинал покрываться испариной от напряжения мысли и чувствовал полное интеллектуальное опустошение, пока кто-нибудь не брал его за безвольную руку и не отводил прямиком к двери с вывеской.

Джентри довольно добры… иногда.

Король смущённо отступил и сказал, опуская руку на перила:

– Ничего, ничего… учительская, верно.

Лис ткнула в него пальцем.

– Учи правила.

Она ещё раз его оглядела. Она не боялась обидеть короля. Джонатан с тех пор, когда ему минуло столько лет, сколько юному Метателю, пребывал в уверенности насчёт совершенства собственной особы.