Авантюристы. Книга 2

Глава 1

Москва конца 18-го века, переживала необычайный экономический подъем. Москвичи и не подозревали, не задумывались, что причиной всему всего лишь несколько продвинутых Торговым Домом "Руковишников и К" технологиям. Они появлялись, к ним быстро привыкали и ускорялись.

Спички, дешевый кирпич, швейная машинка, керосиновая лампа. Все эти «ноу-хау» вошли в повседневную жизнь москвичей прочно и породили вокруг себя поток движения, который все шевельнул и понес.

Поток этот снес половину деревянных строений в следующем 1796-м году и поставил на их место дома кирпичные. Стекольный и кирпичный завод работали в три смены, не успевая удовлетворить увеличивающийся спрос.

Год 1797-й в Первопрестольной ознаменовался коронацией Императора Павла. 5-го апреля, торжествами по этому поводу и… появившейся в обиходе керосиновой лампой. Которое из событий было важнее для Москвы, сказать было сложно.

«Помнишь – это было еще до того, как лампы керосиновые появились»,– говорили обыватели, намекая, что было это в дикие совершенно времена, в потемках, с запечными тараканами и невежеством повсеместным.

На коронацию «хроники» попасть не стремились и на глаза Императору не лезли. А он, обремененный новыми обязанностями, завертелся и забыл о встречах в Гатчине, которые его ни к чему не обязывали и если оставили какой-то след в душе его возвышенной фантазиями неуемными, то очевидно не глубокий.

Императора занимали вопросы политики и внутреннего устройства Империи, которую он получил из рук «почившей в бозе» «маман» в полном развале. В последние годы своего правления «матушка-императрица» предоставила чиновникам-дворянам полный «карт-бланш», практически узаконив взяточничество и казнокрадство.

Дворяне служить государству не желали, получив легитимное право на это указом Императрицы, и Павлу предстояло совершить своего рода государственный переворот. Заставить работать тех, кто служит. И служить тех, кто предпочел службу Отечеству – жизнь праздную.

Павел решил напомнить дворянству, что и право крепостное введено в государстве Российском по одной лишь нужде, чтобы «кормить» служивое дворянство, «за Отечество животы свои не щадящее». Павел провел для этого жесткую ревизию, прежде всего в регулярной армии, выявив при этом отсутствие 50-ти тысяч солдатиков, жалование за которых исправно из казны начислялось.

«Мертвые эти души» кормили воров в эполетах и Чичиков, которого еще не успел придумать Николай Васильевич Гоголь, на фоне этих воров, со своими сотнями прикупленных по «ревизским сказкам» числящихся живыми крестьян, казался шалопаем безобиднейшим.

Из четырехсоттысячной русской Императорской, кадровой армии… отсутствовал каждый восьмой. И это десятилетиями. Офицеры, срочно прошедшие такую же ревизию, отсутствовали на службе без уважительной причине – треть от списочного состава.

Исправно получая жалование – эти «слуги Отечества», даже не удосуживались за ним являться лично в части, к которым были приписаны. Павел безжалостно вышвырнул всех, невзирая на чины и звания. Получив себе множество врагов в собственном государстве.

Дворяне взвыли, народ вздохнул с надеждой. Масонов, которых Екатерина последние несколько лет поприжала из побуждений ей самой до конца не ясных,/толи, как детскую болезнь рассматривая, толи, как старческий маразм/ Павел из опалы вернул, допустив их к кормилу власти.

И это была его самая большая ошибка. Его можно понять. Чтобы управлять Империей, нужны были те самые «кадры». А они насквозь пропитались духом вольтерьянства. Где взять других? Поэтому он гнал и возвращал, даже таких негодяев, как Зубов Платон, поручая им дела государственные и посты не самые последние, в иерархии чиновничьей.

Павел вскакивал в четыре часа утра и пытался везде успеть, подгоняя неустанно, всех кого мог. И был одинок. Он чувствовал это. Оглядывался и, видел учтивые лица придворных, которые смотрели на него преданными глазами, с тоской вспоминая времена «матушки-императрицы».

Когда жилось им куда как вольготнее и, воровать из казны можно было чуть ли не в открытую.– «Черт бы тебя подрал»,– думал каждый второй чиновник, не считая первого, когда вынужден был идти на службу к пяти часам утра.

«Закручивание гаек» – это не от вредного характера Павла. Это от бессилия. Он понимал, что кругом скрытые противники и саботажники – заставляя их жить так, как хочет он. По Регламенту.– «Пусть помучаются скоты»,– думал он. Его потом выставят сумасшедшим, психом вздорным и непоследовательным в своем законотворческом энтузиазме. Но это всего лишь попытка оправдать убийство «не хорошего человека».

Будто у заповеди Библейской «Не убий» появилась ма-аленькая поправка в веке 18-ом. «За исключением», в которой некоторые люди, по своим качествам, из заповеди этой удалялись.

Клеветники не понимают, что не потому «Не убий», что будет «убитый», а потому «Не убий», что будет «убийца». Убийцы, во все времена, оправдываются. Оправдываются временем и современниками, оправдываются перед людьми-судьями и потомками. Ведь оправдываются же? Зачем? Из страха.

Совершенное убийство меняет человека. Оно воздвигает стену непреодолимую между ним «до убийства» и им же «после него». Судьбы этих людей не завидны, все они кончают свои дни на Земле мерзко. Ни какая власть, чины, сокровища не могут завалить эту пропасть, которую человек роет собственными руками, всю свою никчемную жизнь, подавая пример следующим за ним толпам негодяев.

Император Павел царствовал всего четыре года, поставив точку в истории России с оглавлением 18-ый век. Страна шагнула в новый век, под предводительством людей облеченных властью, на подошвах которых запеклась царственная кровь. Повели! Куда?

Н.В.Гоголь воскликнет, сравнивая Русь с «птицей-тройкой» – "Куда несешься! Дай ответ? Не дает ответа!"– и теперь, когда век 19-тый и 20-тый пронеслись, опять этот же вопрос "Куда несешься?" Задают уже современники. Веку 21-му.

А куда на самом деле? Может быть, чтобы ответить на этот вопрос, нужно всего лишь оглянуться назад? Это Гоголю простительно задавать такие вопросы, в которых скрытый ответ. Он-то знал куда.

Потом в школах советских детишек будут заставлять учить наизусть эти его вопросы. Обнаружив в них поэзию неизъяснимую и скрытую критику назревающего в России капитализма, заклейменного гением в «Мертвых душах».

Напишут сотни диссертаций на эту тему и не оставят без внимания ни одной буквы. Приколотив, здоровенными гвоздями идеологическими, бедного Гоголя к кресту Истории.

На которую нужно смотреть не урывками, а целиком. И не нужно для этого все знать и иметь доступ к вожделенным, закрытым архивам. Там ничего нет такого, что изменит Историю. Она уже есть. И мы живем в ней изо дня в день. А те причины, которые породили сегодняшние следствия, их не спрячешь за семью замками. «Пророков нет в Отечестве»,– сказал Христос в Назарете. На две тысячи лет – этой фразой, предвосхитив все исторические труды, всех историков. Любому из них она «Эпиграф» и «Эпитафия».

Лето 1797-го и осень пролетели в уже ставших привычными заботах. Торговый Дом "Руковишников и К" расширял поле деятельности, охватывая все сферы жизни древней столицы.

– Если сохранять такой темп развития, то к 1812-му в Москве просто не останется деревянных строений и гореть будут только крыши зданий,– радовался Серега, листая ведомости бухгалтерских отчетов за первое полугодие.– Пора машинку пишущую вводить в обиход, Миш, я устал уже каракули рукописные разбирать. Нужно твою бригаду реконструкторов в Питере озадачить. Или проще смотаться в начало двадцатого и «Ундервудов» закупить десяток?

– Для внутренних нужд, нам конечно десятка хватит вполне, но в государственном обращении в ходу пока исключительно рукописные документы. Сидят тысячи коллежских регистраторов по всей Империи и скрипят перьями. Ты хочешь лишить их работы?

– Да плевать мне на них с колокольни. Просто надоело каракули разбирать. У некоторых ярыжек такая рука, что по рукам бы надавал. Еще эти яти и ери. Или как их там? Короче, я за машинками, а завтра найму десяток девиц и лично буду обучать машинописи.

– Ты и на машинке умеешь печатать?

– А что тут сложного? Двумя пальцами, правда, но быстро,

– Серега загорелся новой идеей и через неделю уже десяток девиц различного возраста, щелкали по круглым кнопкам «Ундервудов», тренируясь и осваивая машинки. А через месяц весь поток документации текущей, в Торговом Доме уже выполнялся исключительно в машинописном варианте.

Исходящие бумаги сначала озадачивали чиновников в различных государственных учреждениях, но потом к ним привыкли и принимали, как должное, получив, где нужно, «на лапу». Россия, в этом смысле, страна очень гибкая во все времена. Аппетиты, правда, у чиновников растут из года в год. Поэтому их время от времени приходилось отстреливать или сажать для профилактики в тюрьмы, иначе страна просто бы работала на взятки.

С этой особенностью экономической, концессионеры давно смирились и статью расхода «представительскую» предусмотрели. Однако, иногда и у них лопалось терпение, столкнувшись с очередным случаем откровенного вымогательства. Препоны возникали там, где не ждешь, на ровном месте буквально.

Появились и собственные бюрократы, которые «волокитничали» и занимались поборами со сторонних, да и со своих посетителей. Серега с удивлением узнал, что с какого-то купчины, который добивался с ним встречи, с предложением весьма интересным и перспективным, секретарь «слупил» сотню, не моргнув глазом.

Узнал случайно и вышвырнул мздоимца немедленно, без выходного пособия, в буквальном смысле слова.

Занимаясь финансами Торгового Дома, Серега вынужден был завести собственную канцелярию с писарями и столоначальником. Два десятка человек сидели ежедневно и перебирали «входящие» и «исходящие». Особенно нарастал поток «входящих», порождая ответный поток.

Серега скрипел зубами, но вынужден был принять «правила игры».

– На чернилах скоро разоримся,– ворчал он, просматривая кипу бумаг, принесенных ему на подпись столоначальником.– Ефим Апполинарьевич, мил друг. Скажи мне, положа руку на сердце, какое количество бумаг тут бесполезных?-

Столоначальник – солидный, с брюшком, сидящий напротив, поскреб озадаченно лысину и честно признался, что 99-ть процентов – бесполезная переписка с различными ведомствами.

– Вот и я про это же. С сего дня работаем иначе. Сажайте двух регистраторов на сортировку. Все бесполезные бумаги отсеивать. Отсеивать, регистрировать и в «макулатуру». Посади толковых. Задача их – не потерять действительно нужные бумаги в этой лавине. Сажай, самых опытных и толковых. Еще пару человек посади на написание ответов. «Отписчики» работают опять же с дежурными «входящими», которые нет возможности проигнорировать в «макулатуру».

Остальные работают по действительно важным документам. Банковские, юридические и прочие.

Почта из филиалов и т.д. По поводу мздоимства. Я погорячился, уволив этого шустряка – Мефодия. Он ведь и не понял за что. Да и все не поняли. Вернее поняли, что за то, «что попался». Поэтому парня вернуть, денежное довольствие выплатить. В дальнейшем, все поборы – «мзда» будет засчитываться как полученное жалование и при расчетах вычитаться. Это, во-первых. Во-вторых, я устанавливаю премию в размере годового оклада, по итогам года, всем не скомпрометировавшим своей репутации. Учитывая то, что оплата у вас и без того привязана к прибыли Торгового Дома, а она имеет устойчивую тенденцию к росту, годовая премия может оказаться весьма и весьма весомой потерей для сотрудника, моральными устоями не обремененного. Я не слишком витиевато изъясняюсь, Ефим Апполинарьевич?

– Нет, милостивый государь, Сергей Алексеевич, вполне вразумительно. У меня вопросец имеется.

– Слушаю Вас.

– Это ведь все одно «не пойман – не вор». Осторожнее-с сделаются. По мелочи брать не станут-с, а коли сунет кто существенное, то и примут с оглядкой. Чтобы делу ускоренный ход дать. «Дают – бери-с». Так испокон веку повелось.

– У вас есть предложения конкретные?

– А что если пусть берут-с, но в кассу сдают-с?

– Предлагаете взятку узаконить, так сказать и учет производить? А потом, самых оборотистых, вознаграждать из этого взяточного фонда? Соревнование устроить? Кто нахрапистее и изворотливее клиента развел на ассигнацию? Нет, Ефим Апполинарьевич, сударь. Идея мне ваша не нравится, лукавства в ней преизрядное количество. Никакой мзды. Ни под каким видом. Всякому делу должно ускоренный ход давать, потому что от любого дела жалование у служащего возрастает. Вот что вдалбливайте неустанно в мозги подчиненных вам людей.

– Как же распознать умельца, взял-с или же нет-с? А если оговор-с? Опять же и такое может приключиться.

– А вот насчет этого не беспокойтесь. Разберусь. Я мздоимцев нутром чую и даже сумму могу назвать до полушки. Когда, у кого, за что и сколько. Такой вот талант у себя обнаружил совсем недавно. Сомневаетесь? По глазам вижу что да. Пожалуйста. Вот, например, вы, сударь, на прошлой неделе двинули дело купца Свиридова, который предложил нам свои услуги и поставляет меховые шкуры для мастерской скорняжной. На этом контракте мы получим прибыль в год порядка пятидесяти тысяч рублей, и вы из них свои конкретные проценты, в обязательном порядке. Что-то около пятисот рублей. На эти деньги, по нынешним временам, можно прикупить домик в деревне этажа на два с подворьем. Однако, ассигнацию пятирублевую вы приняли. Вам ее номер назвать или куда потратили рассказать? Соотносимо ли? Я ведь, Ефим Апполинарьевич, дорогой вы мой, могу даже сказать, сколько у вас в вашем кошельке денег сейчас при себе в наличии. Не верите? Будьте любезны перечесть, у вас там тридцать рублей ассигнациями, три рубля серебром и медью тридцать четыре копейки. Гривенник еще за подкладку завалился. Попеняйте прислуге, прохудился карман-то,– Серега, улыбаясь, наблюдал, как весь пунцовый столоначальник пересчитывает свою наличность и даже, покраснев как рак, вытаскивает злосчастный гривенник из-за прохудившейся подкладки.

– Что же делать, коль суют-с?– пробормотал смущенно Ефим Апполинарьевич.– У них ведь тоже, испокон уже привычка. Коль не возьмешь, так и уважать не станут.

– Где-то вы правы насчет этого, а посему при входе в канцелярию я распоряжусь поставить ящик церковный. Пусть Господь принимает не праведное. Прямо и указуйте, взяткодателям на кубышку. Пусть ссыпают, самому Главному Начальствующему. Ежемесячно будем приглашать настоятеля из какого-нибудь храма и торжественно ему ключ вручать. Посмотрим, что из этого выйдет. Но я не о проблеме взяткодателей говорю, а о вымогательстве. Этого не потерплю. Кроме того волокитство, понуждает доброхотов к тому, чтобы раскошелиться. Узнаю ежели, то премия месячная накроется медным тазом. Жалование неприкосновенно, а вот на премиальных не обессудьте, оторвусь в полной мере. Доведите до коллектива,– принятые меры возымели действие немедленное. Поток бесполезной бумаги схлынул и поставленный при входе в канцелярию металлический ящик, с прорезью для вложений, произвел на всех впечатление соответствующее. «На текущий ремонт православных московских храмов». Гласила надпись над ящиком и огромный плакат, выполненный художником на полотне, изображал храм Василия блаженного, радуя коллектив.

По истечении первого месяца, торжественно вскрыли ящик и обнаружили там почти тысячу рублей.

– Это что же все взятки потенциальные? – удивился кто-то из служащих.

– Нет, братец, ты посмотри сколько меди. Это люди мимо пройти не смогли безучастно,– Серега в течение месяца выявил всего два случая взяточничества и остался результатом доволен.

– Мефодий Иванович, все собрать, оприходовать и батюшке вручить в мешке нашем фирменном,– торговый дом освоил выпуск сумок из парусины с лейблом фирмы. Над дизайном которого работал все тот же художник.

Мефодий, изгнанный и возвращенный Сергеем, засуетился, пересчитывая мелочь и составив ведомость, передал сумку ожидающему настоятелю храма.

– Благослови вас Господи, братья,– поклонился батюшка.– На моей памяти первый раз такое наблюдаю. Похвальный пример христианам подаете. В поминание всех запишем и приходом вас поминать будем.

Серега список служащих батюшке вручил и тот радостный удалился.

– Ну что же, господа служащие, поздравляю. В этом месяце двое всего проштрафившихся. Я их называть не стану, но имен их в списке поминальном нет. И в храме этом за них, увы, молиться не станут. Кроме того, за этот месяц и премии они лишены будут. На Мефодия не коситесь, он чист ныне аки голубь. Знайте только одно, что когда жалование получать станете и недостачу увидите, то милости прошу любого «несправедливо обиженного» ко мне в кабинет. Расскажу за что. Где, у кого и сколько взял «на лапу». Вам Ефим Апполинарьевич о моих способностях доложил?

Сомнения вижу, у двух сотрудников возникло. Могу продемонстрировать наглядно, чтобы рассеять их. Ну, вот ты, Иван Трофимович, сегодня вышел из дома с тремя рублями и шестнадцатью копейками. Потратился в течение дня на рубль и семь копеек. Остаток нынче у тебя в кошельке – два рубля и девять копеек. Верно?

– Верно,– подтвердил потрясенный служащий.

– Я тебя обрадую, брат. Ты в прошлом году ассигнацию потерял двадцатирублевую. Так вот, она у тебя под шкафом в прихожей. Выронил и ногой задвинул,

– Серега подмигнул озорно обрадованному сотруднику.– Вообще вы, господа, к своим деньгам относитесь очень безалаберно и невнимательно. Теряете почем зря. Суете их, куда ни попадя. Вот у тебя, Мефодий, три рубля в книгу вложены. В житиях, за месяц март. А ты и не помнишь. Потому как в подпитии сунул, а жития не читаешь. От батюшки достались благочинного. Вспомнил? Так что, братцы, к этому разговору вернемся теперь через месяц,– через месяц сумма пожертвований неожиданно возросла почти вдвое, а взявших «мзду» не оказалось вовсе.

Серега, передавая список поименный сотрудников очередному настоятелю, вызванному по этому поводу, довольно улыбался и, показав большой палец, ушел к себе в кабинет.

1798 -ой встречали в доме у Сереги. Построил он его со скоростью просто необыкновенной.

Братья Силины, открывшие свой семейный кузнечный цех, души в зяте не чаяли, и иначе как по имени отчеству его не величали. Хотя он всякий раз при этом кривился и пытался прекратить его величание, но братья стояли на своем, и Сереге пришлось так же величать их всех по отчеству, приведя родню в умиление запредельное и подняв авторитет свой и вовсе на высоты заоблачные.

Особнячок Серегин, в два этажа, с огромными окнами, отличался уже только одним этим, от привычных взгляду обывателей строений и уже вслед за ним в Москве стали появляться такие же хоромины, в которых влияние Руковишникова ощущалось с первого взгляда.

– Ты, я смотрю, законодателем моды и стилей становишься в Первопрестольной,– сделал вывод Мишка, заявившись на новогодний вечер с семейством к другу.

– Тянется народ к новому. Вот с теми же окнами, сразу сообразили, что экономия от этого просто необыкновенная, при дешевом стекле-то. Кирпич, всяко, дороже пока. Да и всегда будет. Свет опять же. Жалюзи, правда, пока приходиться от лихих людишек на ночь опускать, иначе влезут среди ночи, вставать придется и выбрасывать. Домашних переполошат. Аннушка вон в положении опять же. Ей волноваться, сам знаешь, не рекомендуется.

– Молодец. То-то, я смотрю, сияешь который день, как пятак. И молчит главное дело.

– Я не молчу, сам узнал вчера только, а «сиял» по другой причине.

– Ну-ка поделись.

– Баланс подбил годовой. У нас плюсовой результат.

– Ты хочешь сказать, что все вложения уже окупились?

– Производственные все. Недвижимость я во внимание не беру, потому что она сама по себе стоимость и в цене падать не будет. Разве только когда Бонапарт на Бородинском поле Кутузову накостыляет и все побегут из Москвы.

– Значит, нужно вкладывать в новые проекты. Строить школы, клубы, спортзалы. Банк нужно собственный открывать коммерческий и стимулировать низкими ссудными ставками людей перспективных. Выявлять и помогать им, разворачиваться. У нас же всяких Кулибиных вечно гнобили, власть предержащие. Кстати, где он сейчас? Леонидович, просвети невежд.

– Он уже в годах преклонных. После смерти матушки – императрицы его из Академии Петербургской уволили. Вернулся в свой Нижний Новгород – на родину. Но еще проживет лет пятнадцать. Самое интересное, что многие его изобретения будут разворованы и проданы в Европу, но даже там их смогут реализовать только в середине следующего века. На полвека опередил время Иван Петрович. Самородок, – выдал справку Академик.

– Так что он прозябать у себя в Нижнем Новгороде будет эти пятнадцать лет? Или накопил на царевой службе капиталы и на пенсии свободным творчеством занялся?

– Какое там – «накопил». Он когда умер, то его похоронить было не на что. По соседям пошли собирать на погребение. Имущество продали и едва наскребли.

– Понятно. Едем уговаривать старика. Сколько ему лет сейчас?

– Шестьдесят примерно. Но дед он крепкий. До восьмидесяти трех доживет, так что еще двадцать лет у него впереди. Ну а если его подлечить, да любимой работой завалить, то и того более еще поживет и пользы стране принесет преизрядно.

– Ну что, Серега, как моя идея, насчет смотаться в Нижний Новгород?

– Хоть завтра. Любопытно познакомиться с таким человеком. Он вроде бы даже крылья изобрел.

– Достаточно того, что он изобрел коробку скоростей. Множество его изобретений даже и в двадцатом веке не были реализованы. Человек опередил время не на пятьдесят, а на сто пятьдесят лет. Много сил и времени потратил, правда, на «Перпетум мобиле»– то бишь вечный двигатель. Потому и в бедности жизнь закончил. Тратил много средств на свои изобретения, которые затем не были востребованы и значит, средства на них затраченные личные не возвращались. А у него еще и семейство было многочисленное. Детей одиннадцать душ. Трижды женат был Иван Петрович. Последний раз в 70-т лет. Такой вот молодец. Еще и троих детишек ему последняя супруга родила. Человек очень неординарный. Активный. Старообрядец истинный. Так что ты, Серега, со своими сигаретами у него не ко двору будешь. Хотя Иван Петрович человеком был весьма терпеливым и снисходительным к слабостям и недостаткам других людей. Не лез с нравоучениями.

– После праздников и наведаемся в Нижний, после рождественских. Зимой-то он ведь вряд ли переезжать станет сюда. Да и нужно ли? Тут до Нижнего от Москвы всего-то 400-а км. Адресок разузнай, Миха. Где он там в Нижнем проживает?

– Да его там все знают. Любой встречный местный покажет. Странно, что Павел I-й его недооценил.

– Павлу было не до изобретений. А может, не успел попросту. Кулибин тщательно разработанный проект моста через Неву и следующему Императору – Александру-I-му подавал на рассмотрение. Под сукно положили и забыли. А мост этот не построенный мог бы стать еще одним символом столицы. Достопримечательностью. Гениальнейшая конструкция так и не реализованная и можно сказать ждущая по сию пору своего строителя. А почему бы и нет? Сколько сил человеком потрачено впустую. Иностранцы в 19-том веке очевидно у родственников скупили множество его изобретений. В чертежах. И потом продали их правительству России за баснословные деньги. Тот же оптический телеграф знаменитый. За 120 тысяч золотых рублей казна приобрела у французов. «Секрет» этот из Франции оказался Кулибинским. Да еще и плохо выполненным. Гораздо хуже, чем разработчик начертал. Не поняли видать мысль до конца. А может, решили, что «сиволапым» и в таком виде сойдет.

– Заинтриговали, Федор Леонидович. Мне прямо сейчас захотелось в Нижний бежать.

– По что в Нижний собрались и прямо немедленно?– это обеспокоилась Аннушка, услышавшая последнюю фразу.

Женщины накрывали на стол, и она пробегала мимо.

– Слух у тебя, свет очей моих, исключительный,– обнял ее Серега.– К Кулибину Ивану Петровичу после праздников поедем с деловым предложением.

– Не слыхала. Кто таков сей господин?

– Инженер – механик. Великий человек. Даст Бог согласится у нас поработать, тогда и узнаешь, кто «сей господин». Довольна останешься. Очень старичок обходительный. Он нам машинку швейную доведет до ума. Завалим работой. Главным конструктором сделаем. Наверняка у него и команда имеется своя. Группу бы Кулибинскую заполучить,– Аннушка всплеснула руками.

– Старички у него на уме. А жена? И не пущу я тебя одного в Нижний. Вернешься от сего старичка совсем седой. С тобой поеду, чтобы от тоски-кручины не помер.

– Да я согласен. Поезжай. Нижний, правда, городишко захолустный и смотреть там кроме как на Кулибина не на что. Зима опять же.

– Еду, – упрямо сжала губки Аннушка, – Ты ведь без присмотра на одном табачище своем опять жить начнешь.