Счастье в запретном

Пролог

Из зимней тьмы с трудом, не замечая человеческих жертвоприношений во имя свое, на небо выползает солнце. Все дольше оно задерживается на положенном месте, сливая вниз производимое тепло. Излишки, появившиеся по случайности.

Живое радуется, тянется к естественному источнику тепла. Единственному в их жизни, что не требует ничего взамен. Но живое все равно тратит силы, славя немого бога, скованного обличьем человечьим.

Сейчас они наслаждаются его вниманием. Вздыхают с облегчением, получая порцию солнечного жара. Кожу заливает яркий свет, проникая под защитный слой, чтобы в теле зародилась или жизнь, или хворь.

Вокруг под ударами небесного огня отступает зимнее оцепенение. Вспарывается ледяная броня. Втягиваются белые щупальца под упавшие стволы, скрываются в расселинах. Но даже там до них дотягиваются едкие прикосновения тепла.

Сейчас они восхваляют солнце, а затем начнут его проклинать. Перемен долго ждать не придется. Еще вчерашние почитатели с ненавистью будут утирать пот со лба. И если бы не бесконечное расстояние, солнце насадили бы на вилы. Последствия их не заботят. Лишь сиюминутное ощущение.

Всякий благодетель рано или поздно оказывается на плахе. Не начни он раньше забрасывать в топку ненависти своих последователей.

Время радости быстро подходит к концу. Наслаждаться жизнью бесконечно не выйдет. Мягкое тепло отступает, насыщая пространство тяжелыми испарениями, в которых звенящими крылышками несутся болезни.

Вокруг все еще серо. Оттенки серого и коричневого. Мир нехотя добавляет жизни красок, но раньше этого отправляет в мир эмиссаров забвения. Мелкие твари, взбирающиеся по ногам, чтобы впиться в тонкокожие места, нащупать пульсирующий сосудик. Родичи ползающих тварей, наделенные чудесами полета, приземляются на незащищенную плоть. Тонким хоботком пронзают выбеленную зимой плоть, жвалами отрывают кусочки плоти.

Пережившие бесконечную зиму, ослабленные весенним голодом, должны столкнуться с новой напастью. Столь же старой, как жара в середине лета или лютый холод на вершине зимы.

Проклятия будут сыпаться из пустых голов. Уста их разверзнуться подобно пропастям, чтобы исторгнуть ненависть, придать слабым рукам направление. Отобрать чужое, чтобы выжить самому.

Покой проходит быстро, уступая место извечному топтанию на месте. Пока грязь не поглотит ослабевшего.

Глава 1

Деревня ведьм переживала зимние дни и ночи подобно другим деревням. Под слоем снега то возрастает, то истаивает под ударами оттепелей. Белизна долго не держится, скоро сменяясь серостью отраженного свинца неба.

В такие дни, месяцы люди стараются не покидать домов. Лишь большая нужда их гонит наружу, открывая лицо жалящим ветрам. Чтобы потом костяшки пальцев покраснели от жестоких ласк.

А иначе нельзя. За скотиной нужно следить. За водой – ходить. Приглядывать за болящими родичами, ожидая, когда они освободят место для нового общинника.

Ведьмы, их прислужники освобождены от подобных ужасов. Их жизнь намного легче, что не укрывается от внимания иных последователей культа.

Назгал задавался вопросом, почему остальные добровольно отказываются от свободы. Бессмыслица какая-то. Что-то ведь ограничивает кругозор человека.

Ни Борд, замученный сложными вопросами, ни ведьмин круг не могли ответить на простой вопрос.

Точнее, ведьмы отвечали, но все это были общие фразы: люди загнали себя в рамки, люди не свободны, люди боятся. Разве это объяснение?

От Борда узнаешь и того меньше.

Первую седмицу воин еще баловался разговорами с товарищем. Потом ему надоело, он переселился в другой домик. Не осталось никого, кто готов слушать пустые слова, сложные вопросы.

Не осталось никого, готового перекапывать землю в поисках самородков. Слишком много труда это требует.

Назгал скучал всю зиму. Пытался вырваться из белого плена, распахнуть окно во внешний мир. Пройдя тысячу шагов, парень возвращался. Отлеживался потом день, два. Болели мышцы, болел шрам в промежности.

О последнем не забывал напоминать Борд, если судьба сводила парня и воина.

Словно два кусочка плоти на жгутиках делают из человека товарища! Воин искал спутника, но не хотел топать одной дорогой с кастратом. Тем более таким кастратом, что добровольно отсек "лучшую часть". Это уже какое-то язычество. Современные люди подобное не практикуют.

Тягостные месяцы. Потому, когда солнце уже уверенно держалось на небе, Назгал возликовал. Под перезвон капели он пел песни о грядущих свершениях. Истинная свобода, а не названная. Свобода от оков не имени, а обстоятельств.

Разве не об этом мечтает всякий живущий?

Борд ведь сам поминал о каких-то походах, чтоб кровь бурлила в жилах! Чего же отказывается теперь.

Солнечное тепло не требовалось культистам так, как простакам. И все же это тепло радовало даже их.

Ведьмы покинули дома, вновь начали собираться во дворе, занялись вышиванием. Подобным они будут заниматься бесконечно, пока смерть не приберет к себе очередную.

Их осталось восемь, но гибель спутницы, казалось, не отразилась на остальных.

Меся грязь на дороге, Назгал прошел мимо собрания ведьм. Он заглянул во двор и думал зайти, спросить, расспросить. Собственных чувств эти женщины не откроют.

Глядя на них, Назгал не понимал, чем они отличаются от простаков, которых презирают. Или не презирают, а считают другими.

Назгал ударил кулаком по ограде, затрещали черепа на заборе, крынки, разбитые горшочки.

Он привлек внимание.

– Я ухожу!

И повернулся, совершая собственно то, что сказал.

Обычно, слова простаков не вызывают у ведьм интереса. Пусть крестьяне, воины, священники разевают рот, выблевывая складные звуки. Эти слова ничто, наполнены пустым смыслом, не подкреплены истиной.

– Куда?! – ведьма знахарка отложила вязание и поднялась со скамьи. – Ты куда собрался?!

Назгал уже прошел десяток шагов, но даже, окажись он возле ведьмы, не стал бы отвечать. Слова пусты, необходимы для передачи знаний. Прошли тысячи лет, человек извратил дарованный инструмент.

Ведь даже простое информирование о собственном уходе, можно представить как многогранную структуру. И будет рот шлепать губами, изводя слушателя конструкциями одна другой сложнее.

Так ведь суть от этого не меняется.

Назгал уходил. Ему не требовалось объясняться. Он не ждал уговоров, подкупа. Произнесенное не являлось приглашением к перепалке, торгу для поднятия собственной важности.

Ведьмы переглянулись.

Скажи подобное Борд, они бы начали его уговаривать, подкупать. Они бы понимали, что воину требуется изменить обстоятельства, выторговать комфорта. А уходить он не хочет.

Назгал хотел. Он уходил.

Знахарка села на скамью, взяла вязание. Нити не поддавались сплетению. Женщина отбросила спицы с вязанием и вздохнула.

– Куда он пойдет? – вопрошала она. – Хотя бы оделся. Мир вокруг жесток.

Она не приглашала товарок к перебранке, не ждала от них поддержки. Ее эмоции требовали выхода и нашли их в простых словах.

Знахарка вздохнула и покинула собрание. Ведьмы сегодня разошлись раньше, чем планировали. Нити не срастались. Каждая женщина понимала, что случилось страшное, но не могла осознать этого. И не видели решения, способ исправления.

– Ушел и ушел, – скажет после Борд, пожав плечами. – Он в своем праве.

Это решение зрело давно, словно нарыв. Назгал выдавил из себя, собираясь уходить. Он ничего не взял с собой. Ни еды, ни инструментов. Даже меняющие сознания грибы остались в полуживом субстрате.

Искушение повернуть к пещере было велико. Назгал устоял. Поддавшись соблазну, он никогда не решится покинуть деревню.

Цепочка босых следов отпечаталась в рыхлом снегу. Солнце, подпаливая белую корку, не могло уничтожить следы почти седмицу. Словно искушало общинников, намекая на возможность присоединиться к беглецу.

Время уходило. Каждая седмица отмечала женщин утяжелением. Ведьмы все медленней передвигались по двору. Оковы плоти сжимали их, выдавливая силу и желания из некогда крепких тел.

Что только на пользу Борду. Освободившись от опостылевшей ночной работы, он почувствовал, кем был. Шелудивый пес, не имеющий собственного угла. Несколько месяцев в безопасном, хлебном месте не изменили его характера.

Но даже он не отправился следом за товарищем.

Назгал уходил из деревни, не опасаясь, что его вернут. У культистов подобное не принято. Даже пленников они никогда не удерживали. Те сами возвращались. Страх наказания или желание освободиться от тягостного плена жизни?

Нет ничего хуже каждодневного ужаса. Даже пещерное чудовище с подобным не сравнится.

В древнем лесу спрятался холод. Зима затаилась под сводами зелено-коричневых крыш, чьи макушки освободились от снежного покрова. Округлые натеки украшали стволы, подчеркивая нити грибницы.

Назгал осознал, что это за сопли на старых деревьях. Понимал, каким образом они укореняются в живом субстрате. Обладая этими знаниями, он никак не воспользовался ими. Волшебные грибы сейчас ему без надобности. Ведь они всего лишь открывают ворота сознания. Не создают ничего сверх того. Нет инструмента, что из пустоты творит вселенную.

Возможно, осознав это, ведьмы отказались от веры в Хранителя. Усложнение картины бытия ничуть не сказалось на их образе жизни. Они не пытались объяснить сложные явления.

А вот Назгал пытался. И знал, что среди помешанных на удовольствии ведьмах, ему ответы не откроются. Знал он и то, что даже пройдя тысячи тысяч шагов не найдет ответов.

Так не ради этого он отправился в путь.

Пусть деревья хранят под ледяной броней грибницу. Это всего лишь один из способов изменить сознание. Человек даже без особых инструментов способен на подобное. Нужно лишь настроиться.

Назгал это умел. То ли всегда умел, то ли обучился за последние месяцы.

Лес неожиданно кончился, как отрубило. Впрочем, так оно и было. Люди с топорами издавна шли войной на лесных стариков. Строили дома, корабли, телеги.

Строительный лес ценится больше камня, который добывается поблизости.

Из дерева делали уголь, но это производство уже иссякло. Углежоги ныне обитают в стороне восхода, где человеческий труд дешевле.

От старого леса не осталось ничего. Назгал понял, что вышел далеко. Где-то на в стороне захода осталась река, с которой их сняли. Там нынче гнил остов корабля, взятого на абордаж. Если местные не растащили доски.

Не осталось пней, молодой поросли. За кромкой леса желтела прошлогодняя солома. Золотилась под солнечными лучами, что подсушивали выглянувшие из-под снега колосья.

Тронутые плесенью у основания колосья пойдут на корм скоту.

Назгал улыбнулся. Ведь грибы, вызывающие изменение сознания, растут не только на деревьях. Лучше уж сжечь эту солому. Возможно это уничтожит опасные споры.

Поле утратило плодородную силу, потому деревенские переместили поля. Там из-под снега выглянули озимые колосья. Под плотным строем колосьев уцелели черные снеговые шапки. Осевшая на сугробах пыль только ускорит их таяние.

Земля топкая, холодная. Прорезывающие землю ручьи ветвями расходились от леса. Назгал шагнул во внешний мир и утоп по щиколотку. Трясина засосала его, выпустив наружу после глубокого поцелуя. Холодная земля испивала силу, грозила обморожением, гниением. Во влажной и холодной среде ноги особенно страдают.

Назгал шлепал по земле, не замечая, как оставляет после себя цепочку следов. Вода заполняла оставшиеся дыры в тяжелой глине, кромки отверстий нехотя смыкались. Будущие дожди уничтожат напоминание о том, что здесь проходил человек. Растворит словно видение.

Сопровождаемый поцелуями земли, Назгал добрался до брошенного поля. Он оглянулся, только сейчас задумавшись – а куда идти?

Не направление к цели он искал. Цель ему известна. Он искал простую дорогу.

Старая дорога, идущая вдоль кромки поля, раскисла. Само поле выглядело не лучше. И все же, земля там прочнее.

Назгал занес ногу, почувствовав, как жесткая солома срезает глинистую броню с его ног. Отрезанные колосья ранили кожу бедра, задевая остатки того, что делало его мужчиной. Назгал шагал через поля, оскальзываясь на влажной поверхности. Стебли не давали опоры, но это лучше, чем днями шлепать по грязи, обходя поле.

За брошенным полем к небу тянулись костлявые лапки деревьев. Птичьи кости, а не деревья. Высаженные человеком для защиты от ветра, их стыдно сравнивать с могучими стволами, что остались позади.

Ведьмы выбрали неплохое место, чтобы спрятаться. Но рано или поздно их дом будет срублен, выжжен. Придется им уходить дальше, ища приют в пещерах, на возвышенностях, одиноких островках посреди быстротекущей реки. А уж потом – в толпе.

Судьба оставленных беспокоила Назгала. Он думал вернуться, оглянулся, оценивая расстояние.

Долгий путь, а прошел едва ли тысячу шагов. Вернувшись, он не будет осмеян. Ведьмы выше этого. Они даже обрадуются, когда немуж вернется домой. Вот только зачем? Сидеть среди них, занимаясь вышиванием, изучая колдовство и природу чудовищ? На это можно бросить тысячи лет жизни, но так и не сдвинуться с мертвой точки.

Их не убедить, что необходимо покинуть дом. Иначе мир настигнет, сомкнет гнилые зубы на белой шее.

Не было это бегством от страшной участи. Назгал понимал, что не страх выгнал его из дома. Всамделишного дома. Где судьбы людей переплелись и сшиты черными нитями. Навсегда обреченные, зато счастливые. Всего лишь мгновения счастья, но многие лишены такого.

А Назгал хотел вечного счастья.

Этого не добиться, прячась под высокими деревьями в краю, из которого сбежали гадкие твари.

Здесь в полях, потревоженные горячим солнцем, просыпались жужжащие и ползучие. С травинок на Назгала пытались накинуться членистоногие, но броня из глины надежно защищала его от чужаков. Поднявшиеся в воздух твари оседали на белых плечах, ища куда впиться.

Всего полгода прошло, а Назгал забыл каково это – отмахиваться от голодных мух. Пришлось идти дальше, не смотреть назад. Укусы мешали задуматься об оставленных. Зато теперь Назгал понимал, что не магия изгнала насекомых из деревни.

Их привлекала простая добыча. Зачем нападать на два десятка людей, от которых почти не пахнет? Вокруг столько вкусной, горячей и слабой дичи. Тепло и влага привлекают насекомых. А так же скот, запертый в деревянных домишках с соломенной крышей.

Назгал достиг конца поля, уткнулся носом в переплетение ветвей. Заброшенная ветрозащитная полоса потемнела и зеленела мхом. Корявые сучья обросли иголками, но даже среди этих безжизненных ветвей набухали почки. Словно насмешка над жестокостью мира.

Листья откроются через седмицу, прорвавшись через защиту. Вылезут сморщенные, потрепанные, тонкие листочки, став украшением ветвей. Почти как люди, чей приплод некоторое время радует общину. Пока не приходит пора кормить этих зеленых, сморщенных и тонких созданий.

Мгновение красоты с надстройкой десятилетий мучений.

Назгал не помнил, как пришел в мир. Хотя мог бы расписать во всех подробностях этот значимый момент. Зато десятилетия забвения он помнил хорошо. Это запоминается лучше.

Вот и пробираясь через корявые заросли, обдирая кожу, он надолго запомнил этот проход.

Отворившаяся кровь скоро сворачивалась. Телу не хватало влаги, хотя вокруг разлито столько воды. Назгал брезговал употреблять тронутый тленом снег, а уж пить из луж – тем более. Пусть этим занимается скотина.

Жажда донимала, но эти чувства оживляли. Как в тот раз, перед долгой ночью. Назгал помнил чувство нужды и наслаждался. Лишившись чего-то, начинаешь это особенно ценить.

К тому же утолить жажду не составит труда. Нужно лишь потерпеть. Иную жажду он уже не способен удовлетворить, хотя это уже не беспокоит его.

Очередное заброшенное поле, чуть в низине. Стебли короче, зато снеговые шапки уцелели среди колючих обрубков. Подтаявший снег укрепился, ледяная корочка срезала с кожи глиняные одежки. Пыталась добраться до мяса.

Весь день занял путь. Спать все равно пришлось среди переплетения корней. Сон, окруженный ветром и холодом, мокрая подстилка под спиной, голодное небо над головой.

Зато издалека доносился запах дыма.

Ничто иное лучше не указывает на человека. Злым духам не составит труда сыскать дорогу к человеческому жилищу. Нужно лишь принюхаться.

Назгалу не требовался сон, но тело уставало. Холод вытягивал остатки сил. Каждый шаг в чавкающей глине, через хрусткие сугробы стоил крупиц силы. На съеденном мясе можно пройти тысячи шагов, но запас не бесконечен.

Тряпки на теле могли бы помочь защитить тело от холода. Увеличили бы заложенные в него ресурсы. Отказ от наружной защиты был неосмотрительным. Теперь Назгал это понял.

Возвращаться поздно. К тому же поблизости находилось место, где он сможет пополнить силы.

Пролежав среди корней полночи, Назгал отлепился от земли, пошел на запах дыма. Старые, почерневшие листочки не желали отлепляться от белой кожи. Словно пиявки облепили спину парня.

Не прилипли только к одному месту, где по мифологии должна находиться защита. Лишь дикари, в безумии отказавшиеся от света Хранителя, не прикрывают гениталий.

Последнее нисколько не беспокоило Назгала. Он уже забыл, как пугает людей сморщенный отросток. Они готовы разбегаться, завидев обнаженного, побросав все. Крики, вопли. Собраться под стенами храма, хватая любое доступное оружие. Желательно – камень. Никто не хочет прикасаться к чудовищу.

В темноте, накалываясь на жалящие камни, срезанные под основание стебли, Назгал добрался до деревни. Он не знал, что за простаки живут здесь. Знакомы они с ведьминым культом или нет.

Это нисколько не беспокоило чужака.

Забыл он и о том, что простакам потребен сон. Мгновение, позволяющие забыться. Закрыть глаза и не видеть мир, наполненный тяжелой беспросветностью.

Старые дороги, две колеи в ней. Настолько глубокие, что любая телега сядет пузом, проходя здесь. Повозки приходилось разгружать, перенося товары на себе, ломая спины и разрывая связки. Телега дороже чьей-то спины. Чтобы ее построить нужно затратить больше усилий. Человек мастерится проще.

Запах дыма смешивался с вонью человеческого жилья: навоз, моча, пот. Где-то поблизости лесопилка. Тянет свежими опилками, отбирающими влагу из воздуха.

Даже местным приходилось держать скотину. На торговле древесиной не выжить. Всегда чего-то не хватает. Родившийся за лето лишний рот, поглощает тысячу яиц, взамен не производя ничего кроме ора.

Телега хотя бы перевозит товар.

Едой не пахнет. Что нисколько не удивило Назгала. Он помнил, что в родной деревне запах еды прятался под толстым слоем. Словно жители скрывали от соседей, что у них сегодня случится ужин.

В темноте угадывались бледные стены домов. Некоторые оказались двухъярусными. Незнакомая Назгалу конструкция, но это его нисколько не интересовало. Познавать человеческую природу не требуется, ведь все очевидно.

Высокие ограды, чтобы куры не сбежали. Массивные калитки. Старые горшки, вылепленные не на гончарном круге, украшают гнилые зубы ограды. Нет тех украшений, что развешаны в деревне ведьм. Нет черепов, чьи белые лики указывают путь в безопасное место.

Неровные кувшины, пустые внутри, рассеченные трещинами, словно говорили прохожим: здесь нечем поживиться.

Зеленая трава у основания забора пыталась взобраться по жердинам. Слишком близко расположена к ограде, чтобы мелкий скот мог ее выесть. Опоры калитки подпирал колотый песчаник. Его же использовали для строительства фундамента всякого дома. Дерево старались беречь даже в этом краю.

Назгал перебрался через ограду, не желая тратить сил на ее открывание. Он не боялся шуметь, привлекать к себе внимание. Обнаружат его простаки или нет – об этом чужак не заботился.

Тропинка к дому выложена песчаником, на котором подмерзали комки глины. Напоминающие след от крупного рогатого скота. Комки пахли землей, влажной травой. В них отпечатались следы деревянных башмаков. Слишком непохожие на человеческие следы, незнакомые Назгалу.

В родной деревне обували мокроступы из тростника. След они оставляли своеобразный. Быстро разваливались. Зато нога защищена от влаги и грязи. Защищена обувь, которую не так просто купить или изготовить.

След чужеродный, не людской. Словно в дом шли на деревянных культях.

Назгал посмеялся, но все же понимал, что это обычные люди. Вряд ли ему посчастливиться встретить нечто чудное.

Дверь подпиралась изнутри. Сдвигалась не больше чем на палец. Можно пошуметь, расшатать, и она отворится.

Это займет слишком много времени. А жрать хотелось сейчас.

Над дверцей пробито небольшое оконце, через которое валил пар. Ночи все еще холодные, так что влага из отверстия конденсировалась на краях. Острые зубы торчали вокруг отверстия, напоминая пасть зимнего чудовища.

Назгал подтянулся, уцепился за край отверстия. Формой оно не круглое, всего лишь выпиленный кусок бруса. Размеры небольшие, но сверху его прикрывает часть соломенной крыши. Ее не составило труда приподнять, когда Назгал пролазил внутрь.

Он упал в сени, рухнул во влажное, но теплое. Вокруг заволновалась живность, нечто постаралось убежать из-под руки. Назгал схватил тварь и тут же свернул ей шею. Существо еще не затихло, а острые зубы уже разорвали плоть.

Горячая кровь быстро насыщает. Может быть, поэтому она запрещена последователям Хранителя. Нельзя так быстро удовлетворять организм. Каждый кусок должен стоить усилий.

Несколько глотков крови не могли насытить чужака. Мяса в существе оказалось слишком мало. Больше шерсти, с которой соскальзывали зубы. Когтям едва удавалось удержать размякшую, влажную тушку.

Инструменты не подходящие, но других у Назгала нет. Тушка выскользнула из рук. Упала вниз и потерялась. Темнота не мешала разглядеть окружающее пространство. Голод закрывал глаза, лишал зрения.

В сенях устроены клети, деревянные перегородки закрыты. За решетками мокрыми носами шевелили кролики. Один из них нашел выход, прогрыз себе путь на свободу. Назгал вновь засмеялся. Иронично, что только смерть освободила эту тварь.

Под ногами чужака теперь лежала остывающая тушка кролика. На лице подсыхала кровь. Можно разорить еще десяток клетей. Так не насытится Назгал. Это мясо не сравнить с тем, к которому он пристрастился.

Опять эта мысль, что он совершил ошибку. Хотел свободы и получил ее. Как это бестолковое животное у ног.

Смерть сородича, казалось, ничуть не отразилась на других животных. Пустым взглядом они смотрели на чужака и не пытались шуметь, будить хозяев. Судьба их предрешена. Либо умереть сейчас от лап чужака, либо чуть позже, по воле хозяев. Смиренный фатализм.

Зная эту порицаемую черту неблагодарных тварей, простаки спали вполглаза. Потому даже незначительный шум заставил их очнуться.

Наверное хозяева ожидали увидеть лису, забравшуюся в сени. Или одичавшую собаку. Отворилась дверь. Тяжело упала в сторону, ударом встретив массив стены. С потолка посыпалась солома, кусочки обмазки.

В залитом чернотой проеме на чужака уставились рогатые вилы. Словно оружие древнего воина. Трезубец для охоты на морских чудовищ. Не хватает волшебной сети.

Вокруг робкого источника света сгрудилась вся семья. От мужа, до младшенького. Сынишки. Богатое семейство, болезни и невзгоды обошли их стороной. Голод не часто заходил в гости, а если посещал крестьян, то недолго сидел на лавке, взгромоздив на стол грязные ноги.

Вместо лисы крестьяне увидели нечто.

Ноги этого черны от грязи. Округлившийся живот с натянутой кожей выпирал вперед, подобно глазу слепца. Плотные руки, широкие ладони. На короткой шее торчала неправильной формы голова, заросшая спутанными волосами.

Назгал давно не стригся. А мылся и того реже. Собственные запахи его мало беспокоили. Ведь окуриваемый ароматным дымом, он очищался. Тело приходило в порядок, кожа приобретала блеск и свежесть.

Все это растерялось по дороге.

Страшнее было лицо. Под алой маской на широком поле спрятались холодные глазки. Белые зубы торчали в разрыве нижней части лица.

Назгал не забыл человеческую речь. Ведьминой пользовался редко. Он уже открыл рот, чтобы потребовать пищи. Слова начали слетать с губ.

Хозяину дома пришлось сделать шаг вперед, чтобы схватиться за дверную ручку. Он никогда не рассчитывал, что подобный чужак заберется в его дом. Зверь ведь не додумается тянуть дверь. Он попытается выбить ее. Чем только надежней посадит в проем.

Дверь захлопнулась. Кривая от перенапряженных мышц рука скользнула мимо. Мелькнула, но не белым пятном. Летний загар не сошел за зимние месяцы.

Упал засов. Дверь надежно зафиксирована. Люди отступили в глубину дома. Зажигали лучины, все припасенные щепочки. Назгал сквозь бревна ощущал льющийся свет. Мыши утащили кусочки мха, уплотнявшего пространство между бревнами. Многочисленные щели не задерживали запахи и свет.