Счастье в запретном
Ломать дверь бесполезно. Окованный металлом засов лежал на массивных петлях. Местные могли позволить себе железо.
Назгал мог выломать дверь, приподнять с помощью рычага. Это не заняло бы много времени. Ведь сил в его руках достаточно. Ведьмы наполнили его тело, подготовили к жизни во внешнем мире.
Пусть он на голову ниже хозяина дома, но сильнее его. Здоровее. И прочнее, чем эти доски, сплетенные человеческими знаниями в массивную дверь.
– Здесь хранятся ваши кролики, – заговорил Назгал.
Негромко. Но он знал, что его слышат. И каждое его слово находит путь через щели в бревнах, проходит в уши сжавшихся по ту сторону крестьян.
– Больше десятка. Два десятка. Больше. Много. Вся ваша жизнь в этих животных. Вы готовы пожертвовать десятком. Двумя? Готовы вы пожертвовать всеми? Сотня мертвых тушек. Растерзанных кроликов. Никто не купит это мясо. Никто не наденет их шерсть.
Назгал подошел к пустой клети, стукнул деревянным засовом. Он открыл клетку и поворошил солому. Сбежавший из клетки зверек давно остыл, вдохнув дыхание смерти на полу.
Окованный металлом засов скользнул в сторону. Дверца приоткрылась. На этот раз хозяин дома держал дверь за канат, который намотал на руку. Можно дернуть дверь, и руку этого человека выбьет из сустава. Назгал улыбнулся. Но он не хотел калечить простака. В пустой жестокости он не видел пользы.
И тогда был против жестокости. Даже по отношению к мертвым. Борд научил его хитростям, что страх управляет людьми надежнее. Ни золото, ни благословения не обладают такой силой.
Сквозь щель в проеме подслеповато щурился хозяин дома. Его лицо на расстоянии руки от проема. Он не видит ничего перед собой. Можно ткнуть ему в глаз. Ощутить, как под пальцем растекается нечто мягкое и теплое. А затем последует крик. Дверь уже не удастся закрыть.
Назгал так не поступил. Не хотел он калечить простака без нужды.
– Кто здесь? – спросил крестьянин.
Слова затерялись по пути в его густой бороде, всклокоченной из-за раннего пробуждения.
– Странник, идущий путем служения, – припомнил Назгал строчку из Книги.
В темноте его не разглядеть. Но голос такой отчетливый, такой плотный. Слова придавали форму говорящему. И почему-то успокаивали обезумевшее сердце хозяина дома. Сгрудившиеся за его спиной семейные только мешали. Вооруженные лучинами они ослепляли.
– Видок у тебя, – сглотнув, сказал хозяин, – недобрый какой-то.
– Как бы ты выглядел, пройдя тысячу жизней?
– И то верно. Не убивай зверушек моих.
Назгал захлопнул дверцу клети. Этот звук заставил крестьян вздрогнуть и отпрянуть. Дверь прикрылась. Засов они не трогали. Назгал держал их за горло и не отпускал.
Голод обходил эти земли. Задерживался ненадолго. Сезон или два. Двухлетние неурожаи остались на памяти дедов. Возвращения голода крестьяне опасались как лесного пожара. Страшились больше тех чудовищ, что могла выплюнуть ночь. С чудовищами можно договориться.
– Чего тебе, странник? – спросил хозяин. – Мы ж бедные люди. Ничего нет.
– Ошибаешься. Ты можешь накормить голодного. Соверши благое дело.
Дверь открылась. Чужака внутрь не пригласили. Кто же по доброй воле пустит домой чудовище.
– Так чего тебе надо?
– Мяса, – честно ответил Назгал. – Ваши твари мелкие. Не насытят меня.
– Откуда ж у нас мясо. Большой скотины не держим. За каждую голову потом полновесную монету сдавай. С козы двух козлят тащи. От овцы только копытца нам останутся. Чего ж нам держать тут? Сам видишь, хлев мал совсем.
Назгал пожал плечами. Объяснил, что даже самый нищий человек всегда что-то имеет. Пусть это будет тряпица, прикрывающая его чресла. Но скорее он владеет большим. Просто не признается.
Крича о собственной нищете, долгах, голоде, он всегда сыщет монетку для кабака. И дети его поведут домой, чтобы бросить на лавку возле печи. Пусть печь холодная, так и рядом жена с детишками. Не замерзнут.
Честнее надо быть.
– Я слышу дыхание шестерых. И ты говоришь, что не богат?
– Так то ж детишки мои. Жена моя!
– И на что тебе столько детей? Сколь многих ты похоронил, а сколько еще похоронишь? Так отдай одного. Чего жалеть.
– Не могу! Это грех!
– Грех не накормить голодного. Закрыть дверь перед страдающим.
Просто очередная смерть. Чуть раньше. Не станешь переводить продукты на того, кто уже обречен. Неужели это так сложно?
Уговорить крестьянина не составило труда.
По дыханию, по запаху их Назгал уже знал, кто скрывается по ту сторону двери.
– Дай подумать, – попросил хозяин.
– У тебя вся ночь впереди. Думай, сколько пожелаешь. Ночь даст тебе бесконечно времени.
Такие слова окутают мысли крестьян саваном ужаса. Хотя не во власти Назгала задержать рассвет. В темном, без окон доме углядеть проблески рассвета не удастся. Обсуждения займут тысячу лет. Страдания и споры.
За закрытой дверью слышны голоса. Слезы. Лишь дети не плакали. Как и Назгал в прошлом своем, они не обладают властью над собственной душой и телом. По сути, они вовсе не люди.
Это определило судьбу обреченного.
Дыхания и запахи подсказали, что в крестьянской семье много дочерей. И только один сын.
Чудовище могло потребовать именно его. Ценность большую, чем эти вонючие кролики.
А вот с дочерьми проще. Все равно они покинут семью. Все равно, что погибнут для любящих родителей. Отобрать сорняк не составило труда. Прополоть собственную семью.
Дверь приоткрылась, и в сени вытолкнули хныкающее создание.
– Забирай и уходи! – набрался смелости хозяин.
Назгал покачал головой. Разве можно подкупить чужака подобной подачкой. Он волен забрать всех. Назгал так не поступил лишь потому, что не хотел.
Создание, попавшее в его руки, оказалось совсем юным. Одни кости, укутанные старой рубахой, утратившей ценность. С несчастной сорвали все тряпки, амулеты. Оставили в одной рубахе. Босой и растрепанной. Из волос выдрали ленты.
Мертвецам оно ни к чему. А вот живым пригодится.
Назгал знал, что ласками не поднять существо на ноги. Зато оно подчиняется. Сколь громко бы оно не плакало, но подчинится.
Повинуясь приказу, девица встала и последовала за чудовищем. Рассеивающиеся сумерки встретили двух беглецов из мира живых. Оставаться в деревне Назгал не мог, но не успеет сбежать, укрыться в лесах.
Он знал, что с восходом солнца крестьянин обретет уверенность. Выпятит подбородок. Он отправится на поиски чудовища. Возглавит отряд охотников.
Глава 2
Хлюпающая земля не желала отпускать беглецов. Следы босых ног глубоко пронзили размокшую землю. По ним-то крестьяне проследят за чужаком и его добычей.
– Тебе не спастись, понимаешь? – объяснял Назгал. – Они нагонят нас. Убьют тебя, как отмеченную злом. Хотя. Какое у тебя зло, дитя?
Он пожал плечами, покачал головой, вздохнул.
Седой дом, в котором тряслось семейство, растворился в предрассветных судорогах. Но крыша еще видна. Не успеть скрыться в лесу. Ведь до него топать полдня. С полей две фигуры видны прекрасно.
Сумрачные одежды сползали с мира, заставляя петухов волноваться. Словно вся их жизнь зависит от того, взойдет солнце или нет. Смогут они изгнать чужака, окричав его?
Назгал спешил, ведь холодные одежды мрака освобождали его круглые плечи. Девица шлепала следом и не пыталась убежать. Даже плакала уже вяло. Быстро смирилась со смертью. Ведь каждое утро она слышала о том, что обречена. Каждое утро ей втолковывали, что смерть приберет ее.
К тому же чудовище оказалось не таким страшным. Странным – да, но уж никак не страшным.
Черные его ноги оказались просто грязными. И немудрено, учитывая, какая слякоть вокруг. Белые ягодицы, словно рождены в болоте Первого врага. Словно вылеплены из костной муки всех грешников. И сам Первый враг приложил свой грешный гений к этому творению.
Широкая спина, неправильной формы. Мышцы покрывает крепкий слой жира, придавая этой спине несколько непривычные очертания. Раздавшиеся руки могли принадлежать мельнику, с которым семейство имело дела раз в месяц. Крепкие и белые руки человека, не знающего голода.
Приплюснутая голова, вбитая в шею, вырастала из круглых плеч. Жгуты волос облепили череп. Они грязны, требуют ухода.
– Нам не спастись от жестокости твоих родичей, но есть вариант! – закончил Назгал, поднимая палец с перламутровым ногтем.
Грязи под ногтем нет, кровь только сверху. Ноготь идеальной формы, чуть удлинился, грозя сломаться. Толстая пластинка не имела трещин, сколов. Нет черных отметин. Ноготь блестел подобно когтю, словно принадлежал не чудовищу, а знатной даме.
Девица уставилась на короткий палец, увенчанный чудным когтем. Следила за ним, пока Назгал не опустил руку. Ей не с чем сравнить увиденное. Девица забыла о холоде, сковывающем ее, забравшимся как нежеланный любовник под рубаху. Прижатые к раздутому животу холодные ладошки не согревали.
О чем говорил чужак, она не слушала. И не видела, куда ведет ее чудовище.
Тем удивительней оказаться под тенью часовни. Чудовище нисколько не испугалось священного здания. Служитель культа не раз утверждал, что камни не защитят от монстров. Только связывание душ, внутренняя чистота.
Уже поздно. Если только не вырваться из плена и броситься к чаше.
– Идем, там неплохое местечко. Прохладно. Зато спокойно.
Назгал взял девушку за локоть и повел к строению. Она не вздрогнула. Ощутила тепло, передающееся ей через прикосновение. Захотелось прижаться к этой массивной туше, утонуть в его тепле.
Зашли через боковую дверцу. Найти проем не составило труда, словно все культовые строения возводились по одному проекту.
Часовня не запиралась. Брать нечего. А если появится тот, кто посмеет покуситься на священные предметы, то его не остановит засов.
Внутреннее убранство отличалось от знакомого Назгалу. Но он уже видел городской храм, потому небольшой деревенский не поражал его. Чистое здание, деревянные полы, разделенные на участки помещение. Спрятаться на первый взгляд негде.
Назгал знал одно место, куда редко заглядывают.
Отыскав приставную лестницу, Назгал забрался на второй ярус. Оглянулся, поманив девицу за собой. Та не захотела подниматься. Ее решение не удивило Назгала. Серая девица, ниже его, но тело ее несло те же следы болезней, пережитых Назгалом. Разве что живот выпирал не так сильно. Кожа ее бледна, шелушится. Этот покров едва прикрывал выпирающие кости, поддерживаемые жидкими мышцами. Куцые волосы разбросаны по голове, прилипли к коже. Девица теребила волосы, пытаясь собрать в косу. Из-под ее пальцев летела белая перхоть.
– Хочешь остаться – оставайся. Только не удивляйся, что тебе вырежут сердце, отрежут голову и захоронят на перекрестке.
– Почему? – слабым голосом спросила пленница.
Ее напугали не страшные слова, а как легко их произносил чужак. Она подняла взгляд на чужака. Поймала взглядом его глаза. Они не пусты, не наполнены жестокостью и голодом. Скорее спокойные, даже сочувствующие.
– Для родичей ты уже погибла.
– Но это ты похитил меня.
А вот в ее серых глазах плескался страх, под которым тлела обида.
Назгал пожал плечами. Пусть девица решает сама. Лестницу он не стал убирать. Если уж его решат выкурить, а затем растерзать, так тому и быть. Вряд ли это спасет девицу, но она должна сама принять решение.
Верхний ярус образовывали старые перекрытия. Дерево рассохлось, балки потрескались, из отверстий в них торчали коричневые головки насекомых. Балки все еще держали стены, не давая им обвалиться внутрь. Внизу поддерживается чистота, а вот сверху… Назгал ничуть не удивился, обнаружив, в каком состоянии священный дом.
По крутой, скрипучей лестнице можно подняться выше. До самого шпиля. Назгал ограничился тем, что забрался на третий ярус. Из открытых окон его со всех сторон трепал ветер. Придется терпеть неудобства, пока деревенские разойдутся.
Назгал не удивился – его вообще мало что могло теперь удивить, – услышав скрип. Девушка поднималась следом, с излишней предосторожностью цепляясь за хлипкие поручни.
Разве ей непонятно, что осторожность излишня. В любой момент старое дерево может треснуть и полетит несчастная вниз. Не судьба повинна в этом, а слепой случай.
Девушке посчастливилось забраться наверх. По старой, занозистой балке она подползла к чужаку. На дереве отпечатался след от ее продвижения, а в зад и бедра вонзились десятки щепок.
– Смотри, – Назгал указал вниз.
Девушка уставилась на его палец, моргнула и перевела взгляд вниз. Мгновением позже отворилась дверь со стороны алтаря. Священник начал готовиться к утренней. Он еще не знал, что приключилось в деревне. Для него это простой, обыденный день.
На нем серая хламида, едва скрывающая опухшие икры. Суставы на его ногах воспалены, локти выпирали под острыми углами. Раскладывая вещи на алтаре, священник беспрестанно кашлял. Изредка утирал кровь, скапливающуюся на губах. Вытирал о рясу, о священную чашу, книгу.
При этом лицо его выглядело румяным. Раздавленный нос разбух еще сильнее, не пропуская воздух.
Уже не первый год болезнь донимает священника. Он привык к ней и не обращал внимания на изменения. Неудобство он уже не замечал.
Шум снаружи отвлек его от рутины. Священник припрятал флягу со священным напитком. Подумал, убрал чашу за алтарь. Чтобы не сразу бросалась в глаза. Металлический предмет, украшенный синими камнями.
В храм ввалились деревенские. Всей гурьбой, мешая друг другу на входе. Поток людей выплеснулся в центральный зал. Частицы этой массы перемешались, сплелись в единый организм. Священник, увидев разноликую толпу, отступил, прикрывая живот руками. Ведь он не мог знать, что вызвало гнев прихожан.
Бледные лица, всклокоченные волосы и сальные бороды. Женщины стояли рядом с мужьями, не думали уходить под тень нефа. Многие из них не сменили ночные чепцы. В храм их согнало нечто общее, способное объединить разных людей.
Таким мог быть только гнев или страх.
Священник успокоился. Уж настроение толпы он умел читать. Гневные выкрики, странные высказывания, переплетенные речи произрастали из единого корня. На вершине ростка расцветал гнев, но сердцем этого растения был страх.
Напугало общинников нечто чуждое. Священник вздохнул с облегчением, но затем подумал, что опасность может угрожать ему.
Он поднял руки, тяжелым, хриплым голосом остужая гнев общинников. Призывы к спокойствию бесполезны, а вот напоминание о необходимости держать себя в руках – помогали. Священник загонял страх людей назад в их глотки. Тем самым он спасал себя от общей паники.
Крики утихли, толпа гудела, все еще скованная общими цепями.
– Что произошло? – священник заговорил спокойно. Обыденно.
Его вопрос был обращен к мужчине, стоящему во главе толпы. Назгал узнал этого бородатого человека. Хотя и видел его мельком, облаченным тенями и робким светом лучины.
Мужчина воздел руки к потолку. За сплетением балок не увидел чудовище, обескровившее его семью.
– О, горе мне! Эта ночь забрала стольких у нас!
Священник закатил глаза.
– Говори яснее! – потребовал он.
И поднял руку, чтобы широкой своей ладонью направить мысль общинника по правильному руслу. Еще не хватало слушать какие-то мудрености от обычного крестьянина.
– Всю ночь нас истязал демон, – начал рассказывать мужчина, – с заходом он пробрался в мой дом, разорил клети с кроликами… вы же все видели?! – он повернулся к соседям.
Те закивали, принялись расписывать ужасы. Десятки побитых клетей, замученных, истерзанных кроликов. Назгал повернулся к пленнице и кивнул на лжеца.
– И ни один кролик даже не пискнул? – священник не пытался скрыть сомнений.
Он скрестил руки на груди. Тяжелое его дыхание взрезало бурлящую толпу.
– Так говорю! Чудовище! Оно пробралось в мой дом, но дальше порога не смогло проникнуть. Я услышал шум, думал, лис забрался. Дверь отворил, а там бледное нечто! Как утопленник. Глаза белесые, рожа вся в крови, на когтях кровь. Он жрал, но больше пил кровь…
Рассказывал он долго, словно полночи разглядывал чудовище.
Священник позволил крестьянину выговориться. К концу рассказа тот успокоился, взял себя в руки. Может, не врал, что случилось нечто необычное. Но чудовище? Утопленник?
Сложно поверить.
– Мясо кроликов его не насытило. Оно скреблось в дверь, требуя мяса. Оно забрало мое любимое дитя! Оно забрало малышку Дшину! Любимое дитя мое!
Вперед выступила женщина. Мать этой несчастной.
– Забрало мою кровиночку! Мою девочку! Вырвало из материнских рук!
Вой и слезы. Эти двое упали на колени и принялись рвать на себе одежду. Священник вытаращив глаза смотрел на крестьян, перевел взгляд на старосту. Тот кивнул. Действительно: на двери следы когтей и одного ребенка нет. Кто-то разорил клети.
– Нужно, – священник кашлянул, растрепал волосы. – Вооружитесь, проследите, куда ушла тварь.
– Мы пойдем его искать? – на лице старосты отразился ужас.
– Конечно, пойдем! – завизжала мать. – Оно украло мою девочку, мою любимицу! Вырвало прямо из моих рук!
Староста кивал, словно соглашаясь, но взглядом спрашивая у священника: «Может, ну его?»
– Уйми скорбь, Госень. Послушай меня, – священник подошел к стенающей матери. – Послушай, что я скажу. Смирись, но дочь твоя погибла.
Назгал взглянул на пленницу, вновь кивнул. Взгляд девушки был прикован ко всей этой сцене. Она окаменела, горгульей сгорбившись на деревянной балке. Ни живая, ни мертвая, обреченная тем выбором, что не делала.
– Тело ее похищено, но дух еще можно спасти, – продолжал священник. – Мы обязаны отыскать чудовище и уничтожить.
– А моя дочь?!
– Лучшее, что мы можем для нее сделать, это освободить от страшного плена.
Собравшиеся в храме мужи закивали. Каждый из них понимал, что нужно делать. Практика борьбы с немертвыми отработана. Под каждым перекрестком похоронен с десяток нетленных чудовищ. Лишь умелые действия крестьян не позволяли чудовищам выбраться из-под земли.
Отыскать, отрезать голову и вырвать сердце, закопать, забросав священными травами. И навсегда забыть об этом происшествии. Не вспоминать, чтобы не призывать чудовище.
Назгал нагнулся и плюнул. Капля слюны упала вниз, отметив в толпе человека. Никто не заметил, не поднял оплеванного на смех. Не до того.
– Стоило бы помочиться, – признался Назгал, – да не хочется.
– Она меня сама отдала, – прошептала девушка.
– Кто?
– Мать. Отдала. А теперь говорит другое.
– А. Бывает.
Он пожал плечами. Неужели она настолько глупа, что не понимает очевидного. Назгал вспомнил, как его забирали из родной деревни. Как цепочки событий привела его в эту часовню, где он теперь сидит и плюет на толпу внизу.
Когда в Имирт пришла армия под начальством всадника, Назгал не удивился, что его отдали по требованию воинов. Разве могло случиться иначе. Но девица сейчас глуха, не услышит слов.
Назгал ей сказал, что разве случилось что-то плохое? Неужели произошедшее так страшно.
– Ты требовал мяса, – припомнила она.
Назгал кивнул. В тот момент он действительно хотел жрать. А теперь? Он взглянул на тощую девицу. Серая рубаха в прорехах едва скрывает кости. Кожа воспалена, шелушится. Волосы засалены и легко выдергиваются. Мяса мало. Хотя, если выбирать не из чего…
Спешить не стоит. Никуда она от него не денется.
– Мяса, – согласился Назгал. – Так не жрать. Я хоть и чудище, но всего лишь человек.
– Что с того. Мы обречены.
– Оставь. Если так рассуждать, я бы давно погиб.
Она перевела взгляд на чужака. В глазах обида, немой вопрос. Скорее мольба. Назгал знал, чего она желает и подарил ей это:
– Уж поверь, не такой исход тебе предрешен. Нити судьбы протянулись в разные стороны. Выбери желанную.
– Выбери? У меня есть выбор?
– Впервые в твоей жизни. Или ты не заметила? Когда я поднимался по этой лестнице.
Девушка кивнула.
– Дшина. Меня так звали.
– Хочешь, так называйся так же. Но, – припомнил Назгал, – имена это связи. Они тянут нас не туда.
– Надо поменять имя? Как после свадьбы?
– Если хочешь. А можешь остаться без имени.
Пока они болтали, толпа внизу рассосалась. Назгал этого не заметил. Удивился, когда стало слишком тихо. Их собственный шепот отражался от стен. Эхо не рождалось. Дующий из окон ветер сносил голоса прочь.
Назгал предложил перебраться ниже. На втором ярусе теплее. Лестницу наверх они убрать не могли. Никто не заметил ее. Пока не заметил. Пусть остается – решил Назгал. Он хотел узнать, что произойдет дальше.
Рано или поздно деревенские обнаружат следы, ведущие к храму.
Не знал Назгал того, что выбежавший из дома крестьянин, забегал к каждому соседу, колотил в дверь и кричал об опасности. В мгновение на улице собралось три десятка человек.
Они просто растоптали следы, оставленные чудовищем.
Призрак появился в ночи и унес на кожистых крыльях деву. Унес далеко на восток в тот край, где живут слепые люди. Свет истины не коснулся их, ничто не защищает их от монстров.
Общинники не нагрянули в церковь. Назгал сидел в ожидании. Страха он не испытывал, только затаенный интерес. Он знал, как поступают с немертвыми, но хотел сам это увидеть.
Жизнь всего лишь существование, оборваться может в любой момент.
А вот утолить жажду – бесценно.
Никто так и не явился. Назгал заскучал, обратил внимание на пленницу. Дшина сидела, подтянув колени к груди и опустив голову. Не понять, плачет она, или спит. Пальцы сжаты, побелели. Кулаки скомкали ткань рубахи, отчего обнажились икры.
Назгал рассматривал ноги пленницы. Совсем не похожи на ухоженные икры ведьм. Хорошее питание, не перетруждаются. Холод не донимает их белую кожу. А ноги пленницы покраснели, и волоски на них приподнялись.
– Дшина? – позвал Назгал.
– Что?
– Тебе холодно, но это ощущение не будет донимать тебя вечно.
– Почему? – она оторвала лицо от острых коленей.
Глаза покрасневшие, без следов слёз.
Назгал указал на себя. Его даже рубаха не защищает от холода.
– Соверши свой выбор, освободись.
Но как это сделать, он не представлял. Пусть уж девушка сама ищет путь к просвещению. Назгал подумал, а не отвести ли Дшину к ведьмам. Пусть очистят ее разум, наполнив ее дух тайными знаниями.
Слишком просто. И не так интересно.
Он не раздумывал, стоит возвращаться или нет. Не принимал решения, поступал без какой-либо цели. Назгал прожил так много, повидал два чуждых друг другу мира не ради того, чтобы тратить время на рефлексию.
Наставлять девицу Назгал больше не пытался. Видел, что ей не до того. Девушка кусала губы, спрятала ладони между коленями. Она не пыталась согреться, а искала опору в мире, что развалился в одночасье.
Не явись Назгал в эту ночь, как знать, чем бы все закончилось.
Назгал взглянул на брусья перекрытий, задумался о том, что не назвал своего имени. Ведьмы настаивали – в имени нет нужды. Оно для простаков, чтобы взаимодействовать между собой.
Одиночкам подобное не требуется.
Назгал поднял руку, взглянул на два своих пальца. Ведь они тоже имеют некоторые обозначения. То, что используется в обиходе. Почему бы не воспользоваться старым именем. Это его немного очеловечит, низведет до уровня простака.
– Меня зовут Назгал.
Дшина наверняка его услышала. Лицо ее осталось закаменевшим, а руки крепко сжаты. Пусть так, еще придет время и она изберет собственный путь. Назгал даже особенно не беспокоился на ее счет. Пусть выберет смерть, если так ей угодно.
Дверь храма отворилась. Здание вдохнуло холодный влажный воздух. Ветер пронесся по помещению, сбивая наземь огарки свечей. Из темноты под крышей посыпалась пыль, улавливаемая резкими лучами солнца.
Следом послышались шаги. Деревянные башмаки, чьи удары о камень смягчались слоем грязи.
Назгал услышал ворчание. Вошедший негодовал, что придется теперь заниматься уборкой. Когда болеешь, тратить силы на уборку нет никакого желания. Особенно, если болеешь долго, монотонно. Смерть не спешит облегчить твои страдания.
Закрыв за собой дверь, священник сбросил ненавистные башмаки и босиком прошлепал до алтаря. Задержался возле камня, раздумывая о чем-то. Наверх он не смотрел, потому не видел чужаков.
Вздохнув, священник решил идти в каморку, где лежали метла, ведро и старые тряпки.
Камень – отменный материал. Вечный, прочный, наконец, красивый. Но требует ухода. Недостаточно просто посыпать песком поверхность, а затем сгрести ее, чтобы освободить место для свежего слоя. Приходится отскребать грязь, стоя на коленях.
Назгал спрыгнул с балки, мягко приземлился. Босые ноги ощутили холодное прикосновение камня. Поверхность к тому же была влажной, в башмаках тут действительно не пройти.
Не звук привлек внимание священника. Когда хотел, Назгал мог двигаться незаметно. Этот навык он приобрел во время ночных бдений в пещере. Хватило нескольких месяцев, чтобы изменить себя. Помогло и то, что уже ничего не отвлекало от учебы.