Симфония мостовых на мою голову
Честно, без какой-либо задней мысли. Ну ладно, интересно было, чего это он там делает. И не зря ли я вписалась его спасать. Или, может, он так с девушкой отдыхает, не зажигательно.
Хотя последняя мысль явно была лишней.
Морально я себя уже простила. Пусть это будет самый позорный кринж в моей жизни. Мне главное понять, что он просто дрочит активно, а разрушения в туалете его не касаются.
Да куда там.
Кровищи под ботинками Хворя было ещё больше, чем рядом со мной.
Но ноги стояли одни и одетые в брюки. То есть не дрочит, не трахается, его не бьют… Во всяком случае, сейчас. Так сильно надругались, что он до сих пор в себя не пришёл?!
А что, собственно, происходит?
– А что, собственно, происходит?! – повторила я вслух. Ну, надо же узнать, смысла молчать не видела. – Давид, могу я чем-то помочь?
Добить, например?
Надо срочно позвать Стаса! Умная мысля мигнула в мозгу и пропала.
На мой вопрос староста закричал громче, последовал удар, и со стены посыпалась крошка краски.
Так, лучше позвонить в полицию.
Достала телефон, но как назло, в туалете связь не работала.
Потыкала в экстренный вызов – бесполезно.
А Хворю явно хреново.
Почти не думая, достала банковскую карточку, просунула через щель, подцепила язычок замка и подняла вверх.
Потянула дверь кабинки на себя.
***
Староста опёрся обеими руками стену и бился об неё головой. Новые разводы крови в художественном беспорядке добавлялись к уже имеющимся. Налицо акт вандализма.
Давида покрывала густая мешанина из соплей, слюны и кровищи, стекающая по белоснежной рубашке почти до пояса. Даже волосы стали розовыми от крови.
Бормотал Хворь что-то типа «Выйди из моей головы». Он меня, кажется, не заметил.
На попытку потрясти за плечо отмахнулся.
Дальше слушать его бредни я не стала.
Выдохнула, перехватила старосту за плечо, как учил батя, и макнула башкой в туалет.
Хорошо, что Хворь по комплекции больше на скелет тянул, чем на нормального парня.
Да и то долго держать его не смогла.
Староста скинул меня, осел рядом с бачком и недоумённо уставился на открытую дверь кабинки.
«Надо было слить воду», – подумала с запозданием, заметив кусочек туалетной бумаги на лбу у парня. Плюхнулась на пол, переводя дыхание.
– Синицына?! – недоверчиво спросил староста. – Ты почему в мужском туалете? Совсем сдурела?
Ой, я даже растерялась. Исполнилась моя мечта – старосту макнули в унитаз. Я теперь себя всю жизнь за это презирать буду. Но это же исключительно с благими намерениями.
– Да расслабься. Ты орал на пол-инста. Странно, что больше никто не прибежал. – Я достала сигарету и чиркнула зажигалкой. – Что случилось? Они тебя избили?
– Здесь запрещено курить, – тихо упрекнул Хворь. – Никто меня не трогал.
Явно соврал.
– Ты кого-то покрываешь, – я заметила, как при этих словах староста покосился мне за спину. Оглянулась. Но там, кроме белой квадратной плитки и битого зеркала, ничего не было.
Хворь протянул ко мне слегка трясущуюся руку. Я пожала плечами и передала ему сигарету.
– Вообще-то, я новую просил, – скривился староста, но бычок взял и досмолил. Фильтр стал розовым после его губ.
Да, он явно ненормальный. Я с опаской посмотрела на лоб парня. Из рассечённой раны сочилась кровь.
Дверь туалета открылась и тут же с матом захлопнулась.
– Лучше нам свалить. Сейчас охрана прибежит, – предупредила я, размышляя, успеем ли мы выкурить ещё одну.
Хворь встал, поднял с пола пачку таблеток, валяющуюся возле толчка, высыпал всё в унитаз и смыл.
– Больная на всю голову, а вдруг я здесь без штанов кричал?! – бурчал он во время процесса.
– Так даже лучше было бы, а то я против наркотиков, – я следила за ним с возрастающим чувством тревоги. Вот кто бы знал, что староста шыряется.
– Это не наркота, это успокоительное, – он смял упаковку и выбросил.
– А-а-а, ага, а выглядит совсем как наркота.
– Я б её тогда не слил, – он переместился к раковине и начал умываться, забавно отфыркиваясь от воды. Долетевшие до меня капли были арктически холодными.
– Ну-ну! – я тоже поднялась. Заметив, что перепачкала ладони, развернулась осмотреть спину. Задница оказалась серой от грязи.
– Заходить в мужской туалет дамам неприлично.
– Зануда.
– Извращенка.
– Всё нормально? – я на самом деле за Хворя беспокоилась. Уж больно странно он себя вёл.
– Да, – коротко ответил он.
Давид явно пришёл в себя, смотреть стал осмысленно, но пока немного ошеломлённо, и выглядел отвратительно. Весь мокрый, перепачканный. А в глазах паника.
– А по тебе и не скажешь.
– Тогда чего спрашиваешь?
– Может, тебе помочь чем?
– Ага, помоги голову вымыть, – он стянул с себя рубашку и быстро протёр ей стену, пол и раковину.
Пока всё выглядело именно как заметание следов.
– Ты чего собрался делать?! – то есть я поняла, что он сейчас здесь мыться будет. Но это фигня какая-то. – Тебе к врачу надо!
– Я не пойду к врачу. И не могу вернуться домой в таком виде. Отец убьёт меня.
– Да ты сам себя убьёшь.
Хворь посмотрел так, что у меня краска с волос начала слезать. Я прям почувствовала, как седею.
Он точно наркоман. Поэтому и кровь вытирает, и таблетки спустил в унитаз.
Во что ты опять вляпалась, Синицына, со своей неуёмной страстью помочь ближним?!
– Может, ко мне? – предложила робко. А голос в подсознании верещал: «Сдай его ментам, сдай!».
Но, ёжики-уёжики, он мой одногруппник. И, наверное, не от хорошей жизни бесится. Или как раз из-за неё?
Серые глаза прожгли презрением. С таким выражением лица можно в суперагенты идти, противники сами дохнуть будут. От чувства стыда.
Хворь вытащил расчёску из рюкзака и попытался расчесаться. Понятное дело, вышло плохо. Тонкие руки двигались как изломанные палки, слегка хаотичными рывками.
Спина Хворя оказалась вся покрыта синяками. Одно ярко-фиолетовое пятно спускалось по его позвоночнику к намокшим брюкам. Штаны на старосте держались исключительно на честном слове и немного на бёдрах. Резинка трусов белела поверх ремня.
Его худоба прямо поражала. Не кормят его, что ли?
– Я на Маяковского живу. Недалеко тут, – пробормотал мой язык, пока мозг продумывал пути отступления и читал название бренда: «Кельвин Кляйн». Оу.
– Не надо. Я пойду.
– Погоди. Я тебя не могу так отпустить. А вдруг ты опять башкой о стены начнёшь биться? – спохватилась, понимая, что Хворь сейчас свалит.
Рубашку он выкинул в мусорку. Туда же полетели разбитые очки.
– Отстань от меня!!! – рыкнул парень.
Я отшатнулась, но попыток достучаться до него не оставила:
– Как же мы без старосты? Кто мне на мозжечок капать будет?
– Заткнись! – он ещё раз вымыл руки. Плеснул воды себе на спину.
Именно под крик Хворя в туалет зашёл охранник. Хмуро оглядел картину маслом.
Розовые, неумело размазанные разводы на стене и полу. Осколки стекла. Полуголый мокрый Хворь и я, прикуривающая вторую сигарету.
Мигом подлетел ко мне и осмотрел:
– Скорую вызвал. Он тебя изнасиловал? – обращался охранник исключительно ко мне. Хворь замер, не донеся очередную порцию воды до лица. Серые глаза прищурились.
– Не, всё норм. У нас игры такие. Мы встречаемся, – мило улыбнулась я охраннику, спиной чувствуя прожигающий взгляд старосты и отчаянно краснея.
– Это мы разберёмся потом, – буркнул охранник, хватая Хворя за локоть и выкручивая ему руку за спину.
***
Чёрт, чёрт, староста, конечно, нарик и ненормальный, но он же свой.
Я пнула охранника под колено, схватила одногруппника и побежала.
Удивительно, но Хворь бегал даже быстрее меня.
Уже на улице, свернув в подворотню, я притормозила его и выдохнула, выпуская облако пара в холодный февральский воздух:
– Надо вернуться за куртками. Замёрзнем.
Хворь отрицательно покачал головой. Сумки мы схватили, а вот верхняя одежда осталась в гардеробе. Её забирать времени не было. Мы и так перескочили через турникеты.
– Я схожу заберу вещи, а ты… – я призадумалась. За то время, пока я буду таскаться за куртками, староста окоченеет. Он был без рубашки. В одних брюках. – Может, всё-таки ко мне? Быстрым бегом минут через десять будем дома.
Другого варианта я не видела. А там и придумаем что-нибудь.
А Хворь подвис, переступил с ноги на ногу, немного подумал и согласился:
– Уговорила. Это же ты виновата в моём состоянии.
– Чегой-то?
– Бесишь меня.
И мы побежали.
ГЛАВА 5. Немыслимые барьеры
Давид Хворь
Быстрый бег и холодный воздух помогли взять себя в руки. Но пальцы продолжали дрожать.
Почему он сорвался в институте?
Раньше такого не было.
Он всегда контролировал эмоции.
Держался в стороне от призраков.
Игнорировал то, что не должен был видеть.
Но сегодня тварь перешла все границы.
Все мыслимые барьеры!
Давид просто пытался успокоиться. Умылся, продышался, расчесался.
Но чёрная тварь выползла из-за спины и, как это обычно бывало, зашипела что-то нечленораздельное. Вот только сегодня она была намного настойчивее, чем обычно:
«Убей её, убей!» – заскрежетало в мозгу.
Давид догадывался, что слышит эти голоса отчётливее, когда испытывает сильные эмоции, особенно негативные.
Его бешенство подстёгивало тварей. Призраки, как он их именовал про себя, или галлюцинации, как называл их психотерапевт, слетались к Давиду, будто он маяком светился в темноте. Монстры кричали на него, ругались, постоянно требовали чего-нибудь, стучали по трубам и отключали сотовую связь, даже в наушники периодически забирались.
Но Давид научился не замечать их.
Думал, что может контролировать их.
Лохматая чёрная тварь за спиной преследовала его с детства. И если раньше она просила просто «Найди», теперь к этому добавилось «Убей!».
– Заткнись! – прикрикнул Давид на черноту. Но та выпучила горящие глаза и потребовала ещё настойчивее:
«Убей её, убей! Убей её!»
Теперь Хворь не был уверен, что поступил правильно, обманув родителей. Его всё ещё мучили эти виде́ния. Да, он согласился у врача, что они всего лишь галлюцинации. Но сам в это не верил. Он знал, что монстры реальны.
Реальней всего, что есть на этом свете.
И единственная возможность их сдержать – контролировать чувства и держать себя в руках.
Зайн!!!
Как же эта Синицына его бесила! Она одна виновата в том, что ему приходится жопу рвать и бегать за ней, уговаривать прийти на пересдачу. Она занята, видите ли!
Отец опять разорётся, мать расплачется, брат будет психовать.
«Убей её, убей! Убей её, убей её!» – морда появилась у Давида под самым носом. Открыла подобие рта так, что лицо парня оказалось внутри его глотки. Звук, издаваемый этой тварью, был похож на скрежет железа. Хотелось заткнуть уши, включить музыку. Сделать хоть что-нибудь, чтобы заткнуть её.
– Сука! – парень резко ударил, надеясь прибить гадину, но кулак прошёл сквозь густую черноту, разрывая её как облако тумана, и разбил зеркало.
– Чумной! Дебилоид! – два студента вылетели из туалета, покрутив пальцем у виска.
«Убей её, убей! Убей её, убей!» – лязг проникал в мозг и разъедал внутренности.
Давид схватил вещи и закрылся в кабинке. Нельзя, чтобы его опять заперли. Ещё один месяц в больнице он точно не выдержит. Нельзя показывать свой страх.
Нельзя с ними говорить.
Нельзя слушать.
– Заткнись! Заткнись!
Давид закрыл уши руками. Он не заметил, как ударился головой о стену. Один раз, второй, после каждого удара голос тускнел, становился как будто тише, но не смолкал:
«Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей!»
Дело ведь в нём, он настоящий псих. Прав отец, во всём прав. Он урод, монстр, опасный для окружающих.
– Заткнись! Заткнись, наконец! Хватит!!!
Да сколько же можно!!!
Ему лучше сдохнуть, нажраться таблеток и сдохнуть. Он должен был это сделать ещё девять лет назад!
«Убей её, убей! Убей её, убей!»
Монстр хватал его за плечи, тянул за собой. Требовал и требовал.
За одну секунду перерезать себе глотку. И это закончится. Всего-то и нужно достать расчёску…
Неожиданная волна воды заставила захлебнуться.
Воздух вышел из лёгких десятком пузырей, лопнувших у шеи. Давид задохнулся.
Оттолкнулся руками и вынырнул.
Оглянулся.
Перед ним, тяжело дыша, стояла Синицына. Фиолетовые волосы стояли дыбом, оранжевая толстовка задралась на животе. Глаза бешеные. Девушка молча села на пол, зарылась рукой в свою бесформенную сумку и, достав сигареты, закурила.
Давид прислушался, скрежет исчез. Тень пропала.
Понемногу он осознал, что находится в институтском туалете. Весь мокрый, руки в крови, а по лицу стекает явно не пот.
И отчаяние захлестнуло его с новой силой.
Отец узнает.
Вызовет врачей.
Таблетки.
Лечение.
Уколы.
Терапия.
Но не это ли ему нужно?
Не он ли только что хотел убить Синицыну?
Давид сплюнул.
Нет, это были не его мысли. Он никогда никого не хотел убить.
Он…
Снова покачал головой. Надо привести себя в порядок и убираться отсюда.
Синицына что-то говорила ему, что-то спрашивала. Но Давид действовал на автомате: убрать следы, скрыть последствия, избавиться от таблеток. На секунду задумался, а не принять ли парочку?
Или сразу горсть.
Ужаснулся.
И смыл всю пачку.
После прошлого курса галлюцинации только усилились. А мозг совсем отказался соображать.
Нужна какая-то приемлемая отмазка, чтобы никто не заподозрил в нём сумасшедшего.
Важно, чтобы это происшествие не дошло до отца. Иначе его вновь запрут.
Запрут.
Запрут.
Запрут.
– Я на Маяковского живу. Недалеко тут…
– Не надо. Я пойду, – Давид внезапно переключился на Синицыну, позади которой клубилась подозрительная чернота.
Лёгкая перепалка с ней отвлекла его от мрачных мыслей.
А когда Синицына выпалила охраннику, что встречается с ним, и буквально выволокла из туалета, мозг Давида окончательно отключился от реальности. И парень послушно поплёлся к ней домой.
Вернее, побежал, потому что холодно на улице было очень.
Неожиданная помощь со стороны одногруппницы оказалась как нельзя кстати.
Жаль, что она и не подозревала, насколько опасно ему помогать.
Февральское солнце обжигало кожу, воздух леденил лёгкие, Хворь мчался за сгустком фиолетового света, надеясь, что она спасёт его.
Потому что ему не выкарабкаться в одиночку.
***
Голова раскалывалась. Мало того что Синицына пыталась с ним разговаривать во время пробежки, так ещё и задавала какие-то тупые вопросы.
Неужели она действительно надеется, что он расскажет, из-за чего бился головой о стену?
«Меня очень уговаривали тебя прибить, и я сам так хотел этого, что чуть не убил себя».
Плюс один к списку под названием «Почему Давид Хворь себя ненавидит».
Хата у Синицыной оказалась просторной, трёхкомнатной, в одном из дворов-колодцев на Маяковского.
Дом явно перестроили из дворянского особняка, поставили перегородки, разделив на квартиры.
На подъезде красовались странные цифры: 5,12, 8.
Лестниц в парадной было две, они расходились полукругом, смыкались на втором этаже и сияли ажурными перилами. Воняло свежей краской и немного копчёной колбасой.
Синицына провела Давида через просторный коридор в большую полупустую комнату с ковром на полу и древним сервантом вдоль стены. Напротив стоял кожаный потрёпанный диван. Над ним на стене висела огромная пробковая доска с множеством приколотых к ней фотографий. На потолке высотой метра три красовались остатки лепнины, мебель вся была старой, будто сохранилась с советских времён.
– Держи, – Ира сунула ему в руки полотенце и толкнула Давида к двери. – Ванная дальше по коридору. Я пока у бати рубашку поищу.
Парень слегка замешкался. Мороз начал отпускать, и на коже выступили красные пятна, закололо признаками обморожения.
И Хворь поспешно заперся в ванной. Осмотрел лоб.
Ссадина, конечно, получилась огромная. Завтра синяк на полголовы будет.
Что скажет отец? А очки? А рубашка?
Давид подставил лицо обжигающе горячей воде.
«Ого, какой красавчик», – шепнули ему из-за занавески. По потрескиваю и туманности слов парень понял, что говорило не живое существо, и предпочёл не отвечать.
Когда их игнорируешь, они думают, что их не слышат, и молчат. Жаль, не всегда эта тактика работала. Некоторые призраки знали о способностях Давида.
Синицына оставила на ручке двери огромную рубашищу, куда мог поместиться не только Хворь, но ещё и половина группы.
Кое-как заправив длинные края в брюки и поморщившись от запаха своих штанов, Давид вышел в зал.
Девушка пила чай и быстро переключала каналы на телевизоре. Она переоделась в короткие шорты и чёрную маечку на бретельках. Волосы зачесала назад и собрала в куцый хвостик на макушке. Десяток коротких прядей фиолетовыми червяками торчали в разные стороны. По мнению, Давида, с такой причёской стало даже хуже. Да и вообще нельзя ЭТО назвать причёской.
– Садись, – скомандовала Синицына.
Привыкший во всём подчиняться отцу, Хворь тут же устроился рядом с хозяйкой квартиры и уставился на неё.
Девушка потянула к нему руку.
Давид инстинктивно отшатнулся.
Он всё ещё помнил, что тварь хотела убить именно Синицыну, и испугался, что чёрная мерзость, повсеместно за ним таскающаяся, выпрыгнет и накинется на девушку. Откусит ей голову или вообще половину тела.
– Я просто рану обработаю, – одногруппница смотрела на него как на психа.
А впрочем, сегодня Давид вёл себя как натуральный сумасшедший.
– Я сам, – Хворь забрал у Синицыной ватку и наобум ткнул ей себе в лоб. Голова взорвалась болью.
– Что ж так адски-то?! – прошипел он сквозь зубы.
– Попробуй это сделать перед зеркалом, – буркнула Синицына.
А Давид вздрогнул. Сегодня ему не хотелось смотреть в отражающие поверхности. Если из-за спины опять появится какая-нибудь тварь, он точно свихнётся.
– Кхм, ладно, спасибо, я потерплю, – проблеял Хворь несколько смущённо. Всё равно он сам не сможет с зелёнкой справиться. Придётся смириться и принять помощь Синицыной.
Девушка ловко и быстро обработала рану. Даже подула на больное место, когда жжение стало особенно резким, будто она весь бутылёк туда вылила.
– Ты хоть руки помыла после улицы? – буркнул Давид недовольно. Ему не нравилось, что она так близко, и не нравилось, что она к нему прикасается.
Синицына рассмеялась:
– Ого, какая ты мамка. Помыла, не ссы.
– Хорошо.
– А после туалета забыла…
Давид отшатнулся, представив, сколько заразы залезло уже ему в мозг через рану. Ноги дёрнулись бежать в ванную, но усилием воли Давид подавил брезглительность. И услышал заливистый Синицынский смех.
Вот дура-то!
С таким не шутят.
Она же пошутила?
А вдруг нет?
Хотя пальцы у Синицыной были нежные, как у профессиональной медсестры. Уж в этом-то Давид толк знал.
Он уже прикидывал, сколько придётся заплатить одногруппнице за молчание. Проблема была в том, что Синицына – в каждой дырке затычка, со всеми болтает, и Давид был на сто процентов уверен: сколько бы он ей ни предложил, она всё равно всем растреплет о произошедшем.
– Ого, привет, – раздалось от двери.
– Здорово, па, – радостно прощебетала Синицына.
Хворь медленно повернул голову в сторону говорившего.
На пороге стоял отец Синицыной и, сложив руки на груди, внимательно рассматривал Давида.
***
Ирку появление отца не смутило.
– Это Давид Хворь. Староста нашей группы, – представила она парня.
– Приятно познакомиться, – улыбнулся её отец.
Улыбки у них с Ирой были похожи. Это был высокий мужчина с длинными русыми, чуть курчавыми волосами, лоснившимися будто конская грива. Чёрную рубашку он успел расстегнуть наполовину и теперь поспешно застёгивал обратно.
Он весело осведомился:
– Что я говорил о лечении без предохранения?
Хворь потерял дар речи от ужаса и остолбенел, не в силах пошевелиться или ответить, уже представляя, как его погонят метлой из чужого дома.
Чёрт, он ещё и в рубашке её отца!
И он вот-вот узнает свою вещь.
Стыдно, как же стыдно, прямо до скрежета в лобных долях.
– Ну па, он друг всего-то! – Синицына засмеялась, закрепляя пластырь на лбу Давида. На что её отец подмигнул:
– Да-да, ты знаешь, где презики лежат. Удачи, голубки.
И тут краем сознания Давида расслышал последнюю фразу. Вернее, понял, что она означала. То есть этот мужчина благословлял свою дочь на… На что?!
– Мне пора, пожалуй, – облизал Хворь пересохшие губы, невольно опуская взгляд в вырез чёрной тонкой кофточки. А размерчик груди у Синицыной был небольшой. Наверное, второй или меньше.
«Ох, чёрт! Ты о чём думаешь?!» – мысленно заорал Хворь. Он вообще здесь не за этим.
– Да? Уверен? Или я дообрабатываю рану? – губы девушки оказались в ужасной близости от кожи Давида. Волосы на руках встали дыбом.
Хворь молча кивнул. Что он мог сказать? Судя по лукавым глазам, она над ним стебалась.
– У тебя странный отец, – прошептал Давид, следя, как девушка нагибается за вторым пластырем и вытаскивает его из упаковки.
– Он у меня офигенный! – припечатала Синицына и добавила немного грустно: – Папа у меня музыкант, поэтому такой лёгкий в общении. Ты на его шуточки внимания не обращай. Мама погибла, когда мне было десять лет. Ему трудно, но он старается.
– И-извини.
– Да брось, всякое в жизни бывает. И это… если ты так сильно расстроился из-за пересдачи, не волнуйся, я приду завтра на экзамен, – она радостно улыбнулась. Блеснуло кольцо в носу. Синицына носила серьги с перевёрнутым крестом, красила глаза безумными фиолетовыми тенями, постоянно пропадала на вечеринках. И тем не менее помогла ему.
Давид должен ей за сегодняшний день по гроб жизни.
И тем не менее у него была ещё одна просьба:
– Можешь всем сказать, что ударила меня?
ГЛАВА 6. Да как рука-то поднялась?!
Ирина Синицына
– Чё?
О чём этот ботан очкастый только что попросил?
Ох, не очкастый, очки-то он выбросил.
И да, серые глаза у него офигеть какие странные. По всей комнате рыщут, словно обыск устраивают.
Такой необычный серый, почти прозрачный цвет. Но когда Хворь буйствовал в туалете, они точно были чёрными.
Удивительное изменение.
Но вернёмся к просьбе.
– Можешь всем сказать, что ударила меня? – повторил Хворь.
Нет, он не пошутил. И мне не послышалось.
– И зачем?
– Чтобы было какое-то оправдание этому, – он ткнул пальцем себе в лоб.
Я пригляделась к шишке, залепленной двумя пластырями с розовыми цветочками. Когда Хворь не зализывал волосы набок, он становился похожим на нормального человека. Стрижка под каре больше не казалась пластмассовой накладкой, немного растрёпанные пряди торчали в стороны и были уже не серыми, а пепельными, придавая старосте бомжеватый, но милый вид.
– И что же ты придумал? – спросила я с опаской. Судя по лихорадочному блеску глаз и постоянно облизываемым губам – ничего хорошего. Давида почти трясло от страха.
И пусть я пока не выяснила, что тому виной, обязательно докопаюсь до правды.
Не для того, чтобы щемить потом Хворя по углам, просто мне интересно.
Я с детства в сыщиков хотела поиграть.
Староста не производил впечатления того, кто станет биться головой о стену, да ещё с таким маниакальным упорством.
Ну и хотелось ему помочь.
– Давай скажем, что я приставал к тебе, а ты меня отшила и ударила. И если ты не подашь заявление в полицию, дело замнут.
– Ты?
Кивнул.
– Ко мне?
Кивнул.
Я постаралась не рассмеяться, вспомнив, как чуть не утопила его в унитазе.
Ну-ну.
Приставатель хренов.
– Ты уверен, что это лучше, чем вариант «Поскользнулся и упал в туалете на унитаз»?
– Тогда как тебя там объяснить?
– В твоём варианте тоже спорно. Человек, решивший признаться девушке в мужском туалете, выглядит извращенцем.
– Ну вот и причина, по которой ты не согласилась!
– Охренеть. Я бы и так тебе отказала! И без этого полно́ причин. Туалет тут не главное.
– Да? – обиженно насупился Хворь.
Я постаралась не закатывать глаза. Ох ты ж ловелас недокормленный! Но придержала критику.
От сказанного у парня чуть-чуть покраснели щёки, он не знал, куда деться. Казалось, без очков ему неуютно и стыдно смотреть на людей.