Валёр

– Макарий! Я, заведующая клубом! Некого было поставить на эту проклятую должность, и вот, уговорили меня. Сожалею и очень! Но, так вот есть в данный момент. А это, весь состав нашего клуба Зелёного села. Эти два, с баяном и бубном: Кирилл и Пётр. Захотят ли они в этом участвовать, я не знаю! Но было бы очень кстати! Мы подошли бы к этим «ройщикам», как изучающие природу своей страны. Тем более, они и одеты в народные костюмы прошлых лет.

Решили, что Макарий, Агриппина и те, двое с кузова «ГАЗ-51», пойдут по берегу речушки Беглой, до самых роющих добытчиков. А Витя и Боря пойдут незаметно лесом, указывая путь. Остальные действия, по ситуации. Шофёра отправят за помощью к участковому Георгию, да в сельсовет

«ГАЗ-51», прощально вздрогнув, стрельнул выхлопной трубой и укатил в свой путь за помощью силовых властей.

Макарий подошёл к Берли и, погладив по холке, сказал:

– Берли! Ты остаёшься здесь, за старшего! И охранять-беречь всё здесь от чужаков и иных пришлых до нашего возврата. Коня, трактор, и всё-всё, что имеется здесь! Ты понял, мой друг? Жди, мы вернёмся, обязательно! Давай, родной, не скучать и за нами не бежать!

Вышли все вместе! Витя и Боря шли впереди этой странной команды, которая была нацелена на освобождение невольников удерживаемых «Веней-Феней» и его приспешниками.

– Макарий! Нас всего-то шесть, и то, безоружных. А тех, что там, двенадцать! Так ведь? Как мы тех, что там, сможем обезвредить голыми руками? Что-то мне уж нехорошо от такой затеи! – голос Агриппины чуть дрожал от напряжения, но был верен силе интонации и тембру.

– Ты – Гриня-Агриппина? Так ведь звали тебя в том лесу! Так и будь сейчас такой, как была тогда: смелой и решительной! Я помню это, как луч безоблачного солнца, светящего зенитом дня! Верь своим начальным действиям и мне, тоже! Больше веры в свои силы и наших людей. Витя и тот Боря, что-то взяли с собой из домика. Но нам нельзя! Мы ведь хранители природы и осматриваем её целостность во всём. Да и там есть нам помощь: Игорь и Николай. Так, что, не переживай, мы сумеем освободить людей с этой неволи.

Речушка Беглая, была больше болотом, чем рекой. Раскидано цвели по ней жёлтые кувшинки, окружая себя величественно плавающими листьями, что лопухи по воде. Изредка, доносился звериный ухающий вскрик из камышовой густоты. Лягушки, лениво бултыхались по водной траве, вперемешку с верховодной маленькой рыбкой.

Шли они тихо и настороженно по непролазному берегу речушки, пробираясь сквозь гибкие ветви лозняка.

Гармонь и бубен взяли с собой, на всякий непредвиденный случай. Может, этим музыкальным дивом отвлечь «ройщиков» от тревоги? И расслабить их внимание к внезапно появившимся людям? Знать бы только, как захватить тех врасплох, знать бы только!

Макарий, повернувшись, к этим двоим музыкантам, тихо сказал:

– Когда подойдём к этим «ройщикам», вы уж, сыграйте, до поднебесья, свои «семь-сорок»! Да так, чтобы мороз по коже! Уж очень лихо и душевно у вас это звучит. Хорошо?

– Да в чём разговор! Конечно, сыграем им, и веселее! А если надо, то можем и «мурку!».

Макарий улыбнулся, но твёрдо ответил:

– «Мурку», ни в коем случае! Не вздумайте так пошутить. Это опасные и жестокие люди! Так, что, будьте внимательны, не расслабляйтесь и на миг.

Идущие впереди Витя и Боря, остановились и указали на стоящий утёс над Беглой.

– Вот! За этим огрызком скалы и есть лагерь эти «ройщиков». Там бегает собачка по имени Шлихт: не злая, но может лаем предупредить о нашем приближении.

– Ничего! Мы тоже умеем лаем, когда надо! Так ведь? – и Макарий улыбнулся, деловито и легко, без напряжения.

Стрекозы, порхая по верхушкам осоки, наслаждались присутствием незнакомых людей. Разноцветные бабочки, словно лепестки волшебных цветов, возносили мир бережка в безбрежность и не прятались в убранство лета.

Ясноглядное небо смотрело на них по-настоящему мирно, лазурно и дружелюбно.

– Вот оно, самое чистейшее тепло мира нашего! А мы куда-то в дикую грязь не отмытую спешим! И думать об этом, что горечь глотать вместе с пылью, обшарканным башмаком! – шагая рядом с Макарием, вздохнула, Гриня-Агриппина.

– Не тревожься, не переживай, а будь осторожна и не рвись на этих, что там, за утёсом. Ты здесь ещё успеешь познать и не такое! Чувствует моя душа, что битва будет не из лёгких.

Подошли поближе к этой скале, заглянули за её острые камни: им открылся мирный и трудовой вид бережка Беглой.

Палатка, невзрачный домик, одинокий шалашик под густыми кустами лозняка, да и все строения этого скрытого места не предвещали угроз. Было тихо и мирно, что не веялось беспокойство из этого прибрежного дня. Огромные заросли рогоза деловито помахивали на ветру свои коричневые «качалки». А ближе к этому лагерю, зияли бесчисленные земляные воронки, да горбатились рядом насыпи, видимо от вырытых шурфов. Возле домика стоял, какой-то генератор, похоже, что для электротока. Значит, это он и ухал прошедшей ночью.

На бережку полукругом сидело несколько человек в тёмных рабочих одеждах.

– Им даётся отдых минут двадцать, чтоб не сдохли совсем и могли работать дальше, – громко прошептал Витя и задумчиво склонил голову.

– Тихо! Нас видимо учуял этот пёсик: вот как он взглянул в нашу сторону. Вот и есть как раз нам этот случай! Это и есть наш данный момент: выходим все, кроме Вити и Бори! Они зайдут с тыла, через лесок и поддержат нас своим наскоком. А мы, с удивлением и огромной радостью, что встретили здесь людей, двинемся к этим «ройщикам». И на всю мощь, по клавишам гармони, да бубном свои «семь-сорок», и так, чтобы кровь играла на бурную встречу! – резко выдавил из себя Макарий и первым двинулся вниз со скалы, в этот лагерь, «Камышовая Гуща».

Рванула гармонь во все меха и всплеснула музыку по этой тишине! И бубен в унисон, ловя тональность ритма, возлетел своей ударностью над людьми, что сидели усталым полукругом на шершавой осоке.

Агриппина, сорвав косынку с головы, лихо вскрикнула и закружилась в танце перед этими людьми, с непонятным ухающим припевом.

Лишь теперь Макарий успел заметить, что из-под навеса выскочили двое мужчин с ружьями и настороженно смотрят на них.

Но музыка взвилась над этим изрытым бережком, как буйное наслаждение неслыханного доселе чуда и восторга. Как будто хотела наградить этот усталый ископанный мир волшебством и задушевностью мирного великолепия. И удержать её, казалось, не хватит никакой преграды, невзирая ни на что, ни на какие запреты!

И эти, сидевшие полукругом, от такого неожиданного вторжения, вскочили и с криками «ура»», бросились в дикий безудержный пляс по колючей осоке.

И будто приобретя музыкальную силу гармони и бубна, этот рабочий люд, затоптался-закружился таким танцем, что и верить не хотелось об их бесправии и неволи.

Плясали безудержно все, с визгом и гоготом, в изодранных, давно изношенных одеждах. Измазанные тиной их лица, выражали восторг и небывалую радость, выше понимая, для чего, и зачем, всё это здесь? Осока, шурша под ногами танцующих людей, словно смягчала этот тревожный пляс и добавляла что-то неуловимо-беспокойное, загадочное до немоты.

Агриппина в этом безумном танце еле была видна, среди грязных одежд и топающих ног.

«Но, где же, Игорь и Николай? Что-то не видать их среди пляшущих людей? А те, что под навесом? Не они ли? Нет, это видимо, те два «лиходея»? Похоже, это те «журналисты», что приезжали в обсерваторию на милицейской машине? Точно, они!», – Макарий, стиснув зубы, приготовился к любым неожиданностям.

Из покосившегося домика выскочил какой-то человек и, замахав руками, закричал, перебивая гармонь и бубен:

– Что за дикость? А ну, замолчать всем! Что развеселились как на свадьбе у беспредела? Кто посмел зайти на территорию исследований? Почему посторонних допустили без разрешения? Охрана! Что, уже не в силах работать? Быстро убрать с территории чужаков!

«Это мы-то чужаки?» – всколыхнулась злость в Макария и он, взмахнув рукой, остановил «семь-сорок» и громко выкрикнул этому человеку:

– А вы-то, на каком основании здесь? В этой местности не может быть никаких разработок, никаких исследований почвы и грунтов. Так же леса, речек, болот и озёр. Это заповедник охраняемый лесничеством и государством. Так, что здесь никаких разработок не может быть!

– Ты что сюда пришёл учить меня и стращать? Уж не бубном своим, да гармошкой? Даю вам три минуты: и – «брысь отсюда!». И не больше! Здесь всё по закону и безупречному разрешению от кого надо! Так что, топайте бубном поскорее отсюда и своими мехами – дуйте, сколько влезет, и подальше! И веселей, пока мы ещё в силе сдержать вашу наглость! Охрана! Помогите этим убраться от изысканий науки, да так, чтобы они нашли свою дорогу в иные места, не мешая работать другим!

Это был точно Веня-Феня, одетый в милицейский китель, но без погон.

Неожиданно прибежал рыженький пёсик, радостно запрыгал вокруг новых людей и стал на задние лапки. Видимо, ему очень уж хотелось угощения, ласки и внимания.

– Ты, что и есть Шлихтик? Вот ты какой, мой хороший! Что-то хочешь? Да? – с теплотой воскликнула, прибежав от танцующих Агриппина и тревожно охнув, закрыла рот ладонью.

Мгновенно, этот Веня-Феня, вскинулся взглядом в девушку и жёстко спросил:

– Как ты его назвала? А ну-ка повтори, красавица юная, что сказали губки твои собачке нашему? Шлихтик? Откуда это тебе известно как его звать?

Тяжело заскрипели ботинки этого Вени-Фени по примятой осоке, и он, твёрдо выговаривая слова, зло спросил:

– Что, молчишь любительница угадывать имена собачек? А? Вы здесь по какому такому праву расхаживаете, нанося ущерб окружающей среде и исследовательской работе?

Эти слова прервал какой-то диск, свистом взлетевший из-за домика и, ударив в плечо этого Веню-Феню, сбил его наземь. Бесцеремонно, без вопросов и ответов, этот «руководитель» шлёпнулся в ожидающую истоптанную болотную грязь, лицом вниз.

Макарий успел увидеть, что этот диск был ржавой крышкой от большой кастрюли, или от чугунного казанка.

Из-под навеса, два охранника, рванулись в сторону прибывших, держа наизготовке свои ружья, с криком и угрозами.

– Лечь всем на землю! Иначе – стреляем! Всем, повторять не будем! – заорал один из них и выстрелил вверх.

Танцующие люди, резко остановились и упали на ржавую осоку, замерев в ожидании, чего-то, неотвратимого и небывалого здесь. Осталась лишь стоять одна Агриппина, из тех только что танцующих людей.

Но, неожиданно, что-то тяжёлое, величиной с камень, вылетело из-за навеса и сбило этого стрельца с ног, оставив в одиночестве второго.

Этот второй, как говорят в народе, не был лыком шит. Он был жёстким и выполнял свои обязанности верно, беспрекословно, как и следовало жестоким рьяным «лиходеям».

Он быстро поднял первого и, нацелив ружьё на прибывших людей, дико и безудержно закричал:

– Быстро поднять нашего руководителя! Быстро! И отойти на пять шагов от него. Гады вы!

– Стать всем в один ряд и забыть, что вы были до сих пор людьми! И девка, тоже в ряд со всеми! С этой минуты – вы никто! Уяснили? Теперь вы все наша собственность! Если вы ещё хотите жить!

От упавших на осоку людей, вскочили двое крепких мужчин, бросились поднимать этого Веню, причитая и сожалея о происшедшем.

«Вот оно, то, что ожидалось от этого нехорошего места!», – вскинулся мыслями Макарий, и рванулся на этого второго охранника, который вновь выстрелил с ружья.

Всё неожиданно замоталось в клубок человеческих тел и криков. Не понять, не разобрать, кто здесь свой, а кто не свой. И кого считать своим, а кого не своим? В этой, махающей неразберихе, только маленький рыженький Шлихтик был в стороне и с непониманием смотрел на происходящее.

Закружилось небо вихрем, открывая жестокость жизни людской, что скрывалась на этом диком бережке Беглой речушки. Камыши, склонились удивлением на эту удивительную человеческую жажду насилия и мерзкой жуткости происходящего. Рогоз отчуждённо отклонял свои «качалки» от бережка, как будто бы хотел быть дальше от этого чуждого мира.

Прозвучало ещё несколько ружейных выстрелов, но это не остановило никого. Всё кричало, рычало и стучало непонятно чем. Из-за склонённого домика выскочили Витя и Боря. Они, с громким гиком, бросились в гущу сплетённых людей.

Те, что так танцевали и видимо были раньше дружны, теперь рвали глотки ором, и рубашки друг на друге, без сожаления и восторга. И, казалось, что тишину, сбежавшую от этого жуткого места в камышовые дали, нельзя вернуть никогда обратно!

Игорь и Николай скрутили этих двоих «охранников» с огромнейшей силой. Особенно старался вездесущий Витя: без жалости и уважения к этим двоим чужеродным, которых и назвать то, по-иному, нельзя. То ли бывшими людьми, то ли отбросами ума человеческого, то ли, ещё неизвестно кем? Видимо, это они так безжалостно и жестоко нанесли рисунки на тело Вити, за попытки к свободной жизни.

Но возня и драка, в круговороте событий на прибрежье Беглой, на этом не остановилась.

Из этой кутерьмы вырвался, какой-то, человек и бросился в покосившийся домик. Схватил там огромный рюкзак и побежал в густые болотные камыши.

– Убегает, смотрите, этот негодяй Веня-Феня! Ой, да задержите ж его скорее! Убежит ведь он! Макарий, задержи это чудовище, обязательно схвати! Я тоже за ним с тобою: бежим! – прерывисто вскричала, оглянувшись вокруг, Гриня-Агриппина.

Макарий рванулся за этим Веней, спотыкаясь о жухлую осоку, но с огромным желанием, догнать и обезвредить его, не дать ускользнуть негодяю от наказания! Позади него бежала Агриппина, не отставая ни на шаг, что-то шепча на бегу.

Камыши, словно защищаясь, хлестали в лицо и не жалея резались листвой. Хлюпала, чавкая от бега трясинная тина, под тяжестью усталых людей, отчётливо брызгалась грязью. И вот, Веня-Феня, обозначился среди камыша серым рюкзаком, но догнать его, чуть-чуть, не хватало сил.

– Не могу больше, Макарий, не могу! Оставь меня здесь, оставь! Сам давай беги за этим чудовищным мерзавцем! Наслышаны мы о нём, ой, наслышаны! Что не желалось, то и наслышалось. Догони его, и обезвредь эту гадину. Беги, давай! Я за тобою по следу побегу! Чуть отдохну и за тобою! Слышишь, мой родной?

– Хорошо! Только, ты здесь меня жди и никуда, разве, что назад! Я этого недочеловека, догоню и доставлю, куда надо! – тяжело дыша, выдавил Макарий.

Впереди трещал камыш и метёлки, падая с высоты, тревожились под бегом чужака.

«Догнать, догнать и обезвредить этого Веню-Феню! Все силы приложить, но схватить этого ушлого мерзавца, без всякого сомнения!».

Хлюпало болото под ногами, будто спрашивая: зачем вы тревожите тихий здешний мир?

Рюкзак этого Вени, вот-вот уж можно схватить! Осталось несколько усилий, чтобы рвануть и достать этого беглеца.

Но впереди, оказалась неширокая водная преграда, поросшая кочками травы. Этот, Веня-Феня, с разгона прыгнул на большую кочку и, взмахнув руками, с хрипом ушёл под воду.

Проглотила его болотная тина, возвещая об этом булькающими пузырями на поверхности бурой воды.

– Всё, вот и ушёл в поиск своих ценностей, этот грязный самолюбивец! – тяжело дыша, выдавил себе Макарий и мрачно бросил:

– Жаль, только, что болото вымазал своим гадливым телом. Лягушки чище, приятней и нужней, чем этот негодяй.

– Ух! Неужели это происходит с нами? А, Макарий? – вытирая грязь с лица ладонью, спросила подбежавшая Агриппина.

Макарий ответить ей не успел.

В том месте, где утонул в болото Веня-Феня, вдруг вскипела вода и на поверхность выскочил живой, он самый, что-ни-есть, утонувший.

Схватившись за растущий впереди густой камыш, он рванулся изо всех сил вперёд и выскочил на маленький островок. Рюкзак, всё также, висел на его сгорбленной спине. По его милицейской одежде стекала жидкая болотная тина, добавляя ещё больше отторжения к нему.

Он, жёстко усмехнулся и, вытерев лицо рукавом, тяжело крикнул:

– Уходите поскорее отсюда, пока вам нет беды! Вы молоды! И вам ещё молодость нужна! Давайте отсюда, и мигом, а то я не сдержусь, и рассержусь! И вам от этого не станет лучше!

– С одним условием: вы – с нами! Так пойдёт? Иного выхода вам нет! Милиция уже, наверное, прибыла на ваши «научные открытия», так что, милости просим с нами на возврат! – ответил Макарий.

Веня-Феня, скинув свой рюкзак, достал из него увесистый пакетик и бросил Макарию через болотную топь.

– Вот вам на вашу свадьбу! Хватит с избытком, если распорядится с умом, то и забудете всё неприятное, что сейчас жизнь приносит.

Пакетик упал прямо у ног Макария: веско, верно и точно.

– Это мы обязательно заберём с собою, как доказательство ваших незаконных действий в этих местах. А о свадьбе? То, у нас есть чистая жизнь, и она нам предложить всё, чтобы мы не сожалели о ней. И нам спорить об этом времени нет! Так что, прошу с нами на бережок Беглой, так измученный вашими действиями до бесправия.

– Ты парень отстал от жизни этой, что вокруг сейчас зияет раззявленным ртом. Она очень голодна и многое что хочет! Ты у неё спроси сам! Сейчас без денег и в небо не взглянёшь! Так что, уйди с пути! Слышишь меня? Зла я не хочу, ни тебе, ни твоей юной подруге. Обо мне, забудьте навсегда, да и всё!

– А мы зла от вас и не требуем. А за преступления надо отвечать!

– Ну, ты ж и настырный! Ух, какой!

Задрожало небо в своей непостижимости! Камыши вздрогнули от дикого человеческого воя! Полегла в низменность чужеродная сила этого Вени-Фени. Он зарычал, заорал на всю камышовую округу, от безысходности уйти от преследований.

– Аааа…! Ну, что ж…! Уходите обратно и забудьте обо мне навсегда! Повторять об этом, у меня нет больше сил! Вы слышите меня, герои заблудшие во времени? Уходите, иначе начну по вас стрелять! – он дрожащими руками вытащил с нагрудного кармана пистолет и угрожающе наставил на Макария!

– Этим меня не взять! Ну, убьёте меня и что дальше? Девушку, ни в чём неповинную, тоже пулей, в её молодую жизнь? И за что? За какие-то камушки застывшей смолы, что только годятся лишь на бирюльки? И вы – есть человек, который рождён матерью для верности и подобия ей? – Макарий, чувствовал, ещё, чуть-чуть, и этот беглец остынет и сдастся.

Но, Веня-Феня, задрожав всем своим телом, начал валится в болотную тину, в цветущую густую ряску, которая заполонила, окружающий, болотный мир.

Прогремел неожиданный выстрел и тихий ужаленный вскрик раздался рядом с Макарием.

Нежные девичьи руки взмахнулись в небо, чтобы схватится за что-то неведомое, но начали падать в жёсткий и безразличный ко всему, сизоватый хвощ.

Макарий, хлюпая болотной тиной, рванулся к девушке и успел поддержать её от падения.

… – Это Болотник видимо в разгуле здесь…. Такая дикая и суеверная сущность мира этого, Макарий! Это он меня, вот так, почему-то… ударил, да? – схватившись за грудь, стоном выдохнула Агриппина.

– Ух, неужели этот мерзавец выстрелом попал в тебя? Да, как, же так, этот негодяй посмел!

Веня-Феня, всё также лежал на островке осоки и рогоза, не двигаясь и не шевелясь. Рука, вымазанная болотной жижей и ряской, продолжала сжимать губительный пистолет.

Тишина вокруг замерла и лишь незаметный ветерок, колыхал высокий, понимающий камыш.

– Мы сейчас…, мы сейчас вернёмся к своим…, быстрым ходом, Агриппинка! – шептал Макарий девушке слова, повторяя их вновь и вновь.

Он поднял девушку на руки и, прижав к себе этот ценнейший груз, пошёл по болотной тропинке назад, к бережку Беглой.

Он нёс девушку и в его встревоженную душу, почему-то, входили давно забытые стихи. Он, в память о Галинке, создал их ещё в далёкой своей Затворке.

И ты во мне, и я в тебе!

И мир вокруг живой без мглы!

И мы в любви, что яркий свет,

Не зазыванием в углы.

И камышовые места –

Для веской ёмкой тишины!

Где наша жизнь в любви чиста –

Не тянет к холоду зимы…

«Не тянет к холоду зимы, не тянет…. И ноша не тянет своя…», – путано думалось Макарию, и ноги, шагая по жёсткой осоке, тяжело топтали болотный и безучастный мир.

Небо, неожиданно нахмурилось и затянуло себя волокном серости, подстёгивая к рвению, было затихший ветер. Задуло в камышах, чем-то, густо-тревожным до неизвестности и зашлёпало мглистым дождиком из безразличности туч.

Ноги вязли в густой болотной жиже, издававшей тяжёлый запах устоявшиёся тины. Ветер подул сильнее! Зарядил крупными каплями по Макарию, захлестал по тростнику камыша, раздавая дробный частый звук обычному тускнеющему дню.

Агриппина, вдруг очнувшись, сквозь силу спросила:

– Макарий, родной мой! Что так мокро стало мне…? И медальона на груди, почему-то нет…. Ты не видел, куда он делся? Я что-то не ощущаю его… на груди! Слышишь, родной? В нём единственная фотография мамы моей…. Найди его, прошу, мой хороший…, найди…,– шептала Агриппина Макарию.

– Ты помолчи пока, не тревожься о нём. Береги свои силы! Медальон я обязательно поищу, но прежде, необходимо добраться до Беглой.

Но Агриппина затихающим голосом продолжала:

– Хорошо, я помолчу, но, может быть, я сама пойду? Я ведь сильная и смогу идти!..

– Нет! Нельзя тебе двигаться, нельзя! Этот негодяй тебе выстрелил в грудь, так что, нужен срочно врач! Успокойся и терпи, сколько сможешь! Мы скоро дойдём к бережку Беглой, дойдём…. А там свои, они помогут, и всё будет хорошо!

– Ой! И ты меня несёшь? Как самую родную и самую-самую дорогую? Да, Макарий, мой хороший? Ой, Макарий, Макарий….

Дождь пошёл хлёсткий, беззастенчивый до густоты и шуршания камыша. Идти становилось всё трудней и трудней по вязкой болотистой тропинке.

Впереди, среди зарослей на изгибе, что-то захлюпало и затопало бегом. Мелькнул тёмный силуэт, какого-то животного, пробирающего по этому мирку, будто неся затерянную тревогу в этот, и так, неуравновешенный мир.

– Берли! – с огромнейшим удивлением и радостью воскликнул Макарий.

– Ты, как оказался здесь? Откуда ты мог, вот так вот, явится? Каким-таким образом… ты нас нашёл…? – почти в слезах спросил Макарий.

Пёс, оббежал вокруг Макария, который держал на руках Агриппину, и ринулся по тропинке дальше.

– Берли! Ты это куда? Назад, назад и ко мне, и срочно! Домой, домой и только так, только так…, и не иначе! Ты что, оставил без присмотра коня цыганского, да трактор-самотяжку? Зачем ты это сделал, Берли, Берли….

Пёс нехотя вернулся назад и, тронув лапой Макария, тяжело зарычал.

– Я тебя понял, мой друг, понял. Но не сейчас, не сейчас….

Сколько времени они шли к бережку Макарий вспомнить не мог. Только помнил, что каким-то людям не хотел отдавать Агриппину, которые что-то толковали ему о времени и что можно не успеть.

Утро заглянуло Макарию в глаза до боли и рези красно-жарким заревом восхода. Свежим дыханием зачастило в груди биение сердца с привкусом безмятежной тишины. Над ним нависал парусинный навес: что-то подобие крыши от непогоды, или, чего-то необходимого, так, на всякий случай.

– Ну, что, ожил уж наш Макарий на чужом ложе, а? – послышался чей-то знакомый голос.

– Уж, прости нас, что мы тебя сюда поместили! Был ты, как говорят, чуть-чуть, не в себе. Видимо и не помнишь почти ничего? Да, так ли, и есть?

– Витя, Витя! Как я здесь оказался, на этой жуткости, да ещё и спать? Ты, что ли меня сюда поместил в это логово? Или, кто так пожелал мне этого добра, с лихвой?

– Выхода у нас иного небыло, как вот сюда. Милиция всё-таки прибыла в это чёртовое место. Пусть и неспешно, но прибыла. Правда, в одном единственном лице: участковым Георгием. Сумел он пробраться на своём «уазике», по этой непроходимости. Тебя хотел забрать с собою, но Берли не позволил. Агриппину увёз, расспросив её о происшедшем, и увёз. Сказал, что доставит её к Агафье Никаноровне, так как спешить надо. А тебе, когда хорошо придёшь в себя, явится к нему на уточнение, что и как здесь произошло.

– Некогда мне Витя, некогда. Я сейчас немного отойду от этой трясины и снова к ней, к этой болотине. Я слово дал Агриппине, что пойду искать её медальон: дорог он очень ей. Ну, и заодно погляжу, там ли ещё этот негодяй Веня-Феня. Или опять ожил и смылся в заболотные бессмертные дали.

– Да, Макарий, а пёсик твой – молодец! Пусть он и повредил руку Борису, но это уже в прошлом. Памятник ты ему поставь заживо у себя дома, да в свой человеческий рост. Ведь, это он вытащил вас из той, не желаемой отпускать трясины, что здесь царствует повсюду. Он прибежал к нам и лаем тащил, и тащил нас всех за собой. Так, что герой твой Берли!

– Герой!.. Да он всегда герой, уж такова его пёсья судьба! Витя, я то, знаю это, пусть тоже немного, но знаю!

Рядом на осоке, прищурив глаза, лежал Берли, как ни в чём небывало, будто бы мирно дремал.

– Может, мы пойдём вместе, Макарий, за этим, вдвоём? Этот, злодей и мерзавец мне много чего должен! И я хочу спросить его о многом, о многом, чего раньше не смог. Так, что, вопросов никаких у тебя ко мне нет и не должно быть! Вдвоём мы сильнее, чем он один. Так будет вернее!