Антикварный магазин в Дубулты. Библиотека журнала «Вторник»

Глава 3

Как здесь холодно… Такова была первая мысль Майкла, когда он вышел из здания рижского аэропорта. Да, это не Калифорния, откуда он прилетел. Который раз он был в Латвии, но так и не смог привыкнуть к перепаду температур.

«Закаляйся, в бассейн ходи», – все время твердит ему отец. Не до этого. Слишком много работы.

«Обязательно заболею», – подумал Майкл, но тут же твердо сказал себе и другое: «Как заболею, так и вылечусь».

Он много работает, и в Латвии сможет пробыть максимум две недели. Так что, сказал он себе, с болезнью, если таковая возникнет, придется справиться быстро. Расклеиваться нельзя, ему предстоит важное дело – поиск того, что было утрачено его семьей.

Прежние его приезды в Латвию были посвящены выполнению этой миссии. Пока дело не увенчалось успехом. Каждый раз, когда Майкл возвращался в Калифорнию, ему было больно видеть, как расстраивался отец. Он старался не демонстрировать это и даже отговаривал Майкла от продолжения поисков. Но сын знал – отец каждый раз ждет, он надеется. Он очень хочет, чтобы сын вернул то, что было когда-то потеряно.

Майкл любит отца. Когда после очередной неудачной поездки у него возникала мысль прекратить поиски, он отбрасывал ее прочь. Снова думал, как можно крутануться, какие действия предпринять. Поиски иголки в стоге сена занятие, конечно, сложное, но не обязательно бесполезное, убеждал он себя. Этот невысокий, старомодно одетый человек с голубыми глазами, открытым лицом и слегка вьющимися рыжими волосами был готов сделать все, чтобы на этот раз вернуться в Калифорнию не с пустыми руками.

Сначала Майкл заехал на такси в Ригу. Попросил отвезти его к старому городу. Здесь пробыл недолго. Скоро на другом такси он отправился в Юрмалу. Точнее, в Дубулты. Решил поселиться именно здесь – в основном районе своих поисков.

Дубулты… Когда-то это место называли иначе. Его отец помнит даже не одно, а целых два старых названия. Официальное и неформальное. Дуббельн и Юденбург. Последнее особенно близко его отцу.

Майкл обосновался в гостинице. Скоро впервые за этот визит в Латвию вышел на улицу. Приступил к своему делу. В эти минуты почувствовал: здоровье, кажется, может подвести. Несколько раз чихнул, начало болеть горло. Правда, пока несильно.

Глава 4

Старик продолжал молиться. Он очень худой, высокий, с длинной, но редкой рыжей бородой.

Он – один в небольшой деревянной часовне. Старой и ветхой. Вокруг нее – болота, озера, небольшие леса. На опушке одного из лесов – десятка три деревянных домов. Еще недавно в них жили люди. Теперь дома пусты. Из всех в деревне остались лишь он и хромоногая Антонина. Остальные ушли.

Жившие здесь люди поселились в этих местах без малого два века тому назад – горстка старообрядцев, бежавших из Пскова сюда, в Латгалию. Они хранили предания, которые говорили: их предки вели свой род от древних варягов. Никому не кланялись, всегда были вольными горожанами, веками ходили на вече. Может, поэтому и отказались от насильно вводимых реформ патриарха Никона, решили молиться по-старому.

В Латгалии, где осели староверы, у них не было священников. Были наставники – люди, главные в общей молитве, а порой и во всем.

Как этот неистово молящийся старик отец Флавиан. Он отвечает за все в общине. Перед Богом. И он оказался бессилен остановить беду.

В последнее время было очень много смертей. С тех пор, как это началось, он стал подолгу молиться, чтобы отвести напасть. Почти каждый день на часы уходил в часовню.

Теперь, когда старец остался в деревне вдвоем с Антониной, он по-прежнему приходит сюда. С трудом добирается до нее, – хорошо Антонина помогает, – и молится, молится, сколько хватает сил. Просит Господа простить грехи всем в общине – живым, и тем, кого не стало. И еще уничтожить напасть.

Никогда в общине не было такого горя. Все началось с того, как ночью с небес упал этот камень. Неподалеку от их домов. Хорошо, Господь отвел камень в сторону, не допустил, чтобы прямо на них свалился.

Отец Флавиан вспоминает, как потом люди смотрели на камень. Все – от мала до велика – пришли к нему только утром. Ночью никто не пошел, боялись.

Темный он, этот камень. Большой, цветом черный, почти на треть ушел в землю.

Люди подивились, перекрестились, поблагодарив Господа, что рухнул не на них, и разошлись. Многие потом еще раз приходили посмотреть на него. Приехал и барон фон Векстель, на земле предков которого поселились русские староверы. Он как раз тогда был в своем замке, что в верстах пяти от деревни. Барон удивился упавшему с небес камню, дважды обошел его, постучал по нему своей тоненькой тросточкой. Через несколько дней он снова уехал в Ригу, – в основном, жил там, – и, наверное, всем рассказал о таинственном камне.

А деревенские жители скоро почти позабыли про камень. За исключением ребятишек – они полюбили играть возле него. Даже пытались залезать на эту громадину. Но куда там, он был очень гладким.

Все началось через два года после падения камня.

Сначала что-то неладное стало твориться с детьми. Один за другим они почти переставали есть, слабели на глазах. Жаловались на сильную головную боль. И некоторые… даже облысели.

Обычные крестьянские средства не помогали. Антонина сбилась с ног, пытаясь помочь детям. Эта хромая пожилая женщина была в деревне, как лекарь. Лечила травами, заговорами и молитвами. Избавляла от болей в животе, убирала бородавки своими заговорами, ее молитвы останавливали кровотечения. И роды тоже принимала она.

У Антонины была и другая сила – сильный взгляд. Бывало, только посмотрит, и сильная боль сразу уходит. И от других бед мог спасти ее взгляд. Она избавляла людей от пьянства, падучей болезни, даже от безумия.

Ее уважали в деревне, но и немного побаивались. Из-за взгляда. Его мало кто мог выдержать. Только отец Флавиан и еще два старца.

Лечение недугов, помощь людям всегда было основным занятием Антонины. С детства хромала, и глаза немного косили. Мальчишки, да и сам Флавиан – они с Антониной почти ровесники – дразнили ее. Звали косой хромоножкой. Оттого она от всех держалась в стороне, а потом пристрастилась ходить к одной из старух, которая знала полезные травы, заговаривала недуги. Так со временем и переняла ее дело.

Детских обид Антонина не помнила. Будто забыла, как другие девки смеялись над ней из-за хромоты, косоглазия, как почти никто из парней не звал ее погулять. Двое, правда, начинали ухаживать. Но она отказывала им. Почему, было ведомо только ей, Антонине.

Насмешки не озлобили Антонину. Ее душа осталась чистой. Отец Флавиан знал об этом, ведь исповедовал ее, как и всех других. Она всегда помогала каждому, чем могла. Всегда люди надеялись на нее.

Теперь же, что не делала целительница с детьми, ничем не могла помочь им. Даже ее взгляд оказался почти бессилен. Медленно, но верно хвороба захватывала детей. Они становились все более слабыми. Некоторые уже не могли ходить, жаловались на сильные боли.

Затем начали болеть некоторые взрослые. С ними происходило то же самое, что и детьми. И снова Антонина не могла помочь. Бессилен был и отец Флавиан со своими молитвами. А дела становились все хуже… Скоро ему пришлось исповедовать девочку. Она мучилась от болей в боку, едва говорила. Через неделю ее похоронили. Антонина своим взглядом смогла избавить ее от сильных мук перед смертью. Сутками сидела возле нее, и боли ослабевали. Оттого девочка ушла тихо, будто заснула.

Отец Флавиан не помнил, кто на поминках по ней подал эту мысль – но она почти тотчас завладела всей деревней: болезни пошли после того, как упал камень, а, значит, это зло от него. И по детям оно ударило в первую очередь, потому что они частенько играли около камня.

Верно это, решил отец Флавиан, правильно. Но почему же раньше, когда болезни только начались, об этом никто не подумал? В том числе и он, отец Флавиан.

Сгинул бы этот камень отсюда, глядишь, все наладилось бы. Так рассуждали все.

Но что они могли сделать? Знали: сами, даже если всей деревней возьмутся, камень с места не сдвинут. К властям староверы обращаться не стали. Те их не очень жаловали. Даже новую часовню взамен совсем обветшавшей – еще лет пять и развалится – не разрешили построить!

Тогда написали о беде в Ригу, барону фон Векстелю. Ответа не последовало. У него в Риге была своя жизнь.

Скоро уже не одна, а три новых могилы было на кладбище, что возле деревни. Во всех лежали дети. Антонина облегчила им последние дни своим взглядом, а спасти не смогла. Она много занималась и другими больными, поила их отварами, настойками, читала свои заговоры. Но им становилось все хуже и хуже.

При смерти было еще двое детей. И кузнец, здоровый мужик, который ничем никогда не хворал.

Староверы старались держаться подальше от черного камня. Но это не помогало. Он был очень близко к деревне. Теперь уже почти все в ней недужили. Кто сильно, кто-то лишь начинал болеть.

Горько было решиться, но на сходе люди высказались за одно. Надо уйти из деревни. Другого выхода нет.

Дома пустели один за другим. Все произошло за каких-то несколько дней. Люди покинули дома. Ушли в другие деревни староверов, к родне.

Глава 5

Я остановился в гостинице «Лиелупе». Это высокое, узкое здание похоже на белоснежный корабль, бросивший якорь в Рижском заливе. Здесь тихо, высокие сосны. На пляже обычно малолюдно. Первые три дня проведу здесь. А потом перееду куда-нибудь…

Разместился и сразу вышел на море, поздоровался с ним, шумным в сильном сегодняшнем ветре. Маме позвонил, вместе его слушали.

– Тоже хочу сюда, – грустно сказала она.

Но ей не стоит уезжать далеко из Москвы. Возраст, а, главное, здоровье…

Я постоял на берегу, затем отправился погулять по некоторым из самых дорогих мест. На автобусе доехал до центра Юрмалы – Майори. А отсюда уже пешком – в соседние Дубулты. Так сложилось, что мое знакомство с Юрмалой, ее узнавание когда-то началось с этого места. Здесь я и хотел побывать в первую очередь.

На улице, по которой я шел, было тихо. Пик курортного сезона не начался, а рабочий день еще не закончился. Мне всегда очень нравилось идти этой дорогой – она ведет к самому любимому месту Юрмалы.

…Оно все ближе и ближе. Я уже вижу высокую стройную лютеранскую церковь Дубулты, деревья вокруг нее. Кирха песочного цвета, он такой теплый в лучах солнца. Она чем-то похожа на рижские соборы. Сходство не только в готических чертах облика. Оно – во впечатлении, производимом храмами, в заложенном изначально и усиленном годами их настроении.

По пути к храму я миновал площадь, где когда-то стоял памятник Ленину. Вождя изваяли в длинном плаще, будто хотели сделать похожим на латышского рыбака, а заодно защитить от прохладного ветра и балтийской сырости.

Сама Юрмала находится между Рижским заливом и полноводной рекой с ласковым названием Лиелупе. А центр Дубулты, куда я направлялся, самая узкая в прямом смысле слова часть курорта. Лиелупе здесь ближе всего к заливу.

Я снова в Дубулты… Ветрено и прохладно, несмотря на солнце в почти безоблачном небе. Железнодорожный вокзал станции с его удивительным образом изогнутой крышей. Уютные улочки. Если пройти еще немного – будет православная Владимирская церковь. Она деревянная, стоит прямо в соснах, выкрашена в голубой цвет….

Мне и хорошо, и грустно. Мама и отец уже не могут сюда приехать. Мама всякий раз, когда я возвращаюсь, засыпает вопросами – где был, как выглядит сейчас то или иное место.

Печально и оттого, что поехал без Марины. Женат, а отдыхать отправился в гордом одиночестве. Какой же это брак, черт возьми? Кажется, начинаю злиться. Скучаю по ней? И да, и нет. Когда мы живем мирно, нам хорошо, но так часто ругаться… Ладно, говорю себе, все это пока надо отставить в сторону. Не стоит сейчас копаться в себе.

По давней привычке зашел в магазин с вывеской Gramаtas («книги» в переводе с латышского – прим. автора). В 80-х, последних годах Padomju Latvia (Советская Латвия – в переводе с латышского – прим. автора), мой отец ухитрился собрать здесь чуть ли не пятую часть нашей тогдашней библиотеки. В Латвии не было такого книжного голода, как в Москве. Теперь здесь книги, в основном, на латышском. На русском их мало, и они дороже, чем у нас, в России.

*****

Кажется, знаю все в Дубулты. Нет, вот оно – новое.

Антикварный магазин. Раньше его здесь не было. Он между Gramаtas и банком. В одноэтажном доме с узким фасадом. Решил, конечно, зайти. Меня всегда привлекали редкие вещицы.

Открываю старую, сохранившуюся еще с ранних советских времен, дверь. Звенит колокольчик, предупреждая хозяина о моем появлении, но никого в магазине не видно. Здесь еще прохладнее, чем на улице. В очень большой, вытянутой в глубину дома комнате, которую он занимает, нет яркого света. День на исходе, солнце клонится к морю. А окна антикварного глядят на другую сторону.

Я иду вдоль этой комнаты, неторопливо, – какое счастье, когда не нужно никуда спешить! – рассматриваю выставленные предметы. Разнообразие поражает. Любителю старины есть из чего выбрать. На полочках книги самых разных годов издания и самой различной тематики, статуэтки, деревянные шкатулки, вазочки. Под стеклом выставлены украшения, монеты – советские, латвийские, немецкие, даже шведские. Мое внимание привлекают несколько старинных серебряных сакт (сакта – любимое традиционное украшение латышей, брошь, отделанная янтарем или недорогими камнями – прим. автора.) Рядом с ними – перстни. Тоже сделаны, скорее всего, в 19-м веке. Впрочем, что толку их разглядывать – эти вещицы не по моему карману.

Отдельное место в магазине занимает атрибутика четырех армий – русской императорской, советской, гитлеровской и довоенной латвийской. Такое сочетание можно встретить только здесь, в Латвии, такова история этой земли.

Я внимательно изучаю все это и невольно вздрагиваю, когда слышу женский голос. Приятный, с волнующей легкой хрипотцой:

– Lab dien! («добрый день» в переводе с латышского – прим. автора) – приветствует неожиданно появившаяся продавщица (а, может, хозяйка?) антикварного.

Она стоит около входа в магазин, рядом с кассой. Видимо, все это время она находилась в каком-нибудь подсобном помещении. Здороваюсь с ней. Тоже на латышском. Хорошо ее вижу. На нее падает свет. Эта женщина привлекательна. Кажется, ей чуть более тридцати.

Одета в темную блузку, застегнутую на все пуговички, узкую прямую юбку чуть ниже колен. Судя по всему, она старается соблюдать дресс-код, подобающий строгому продавцу антиквариата, но что-то в ее внутреннем «я» явно протестует против этих ограничений. Свидетельство тому – туфельки классической формы, но с открытым носом. Ухоженные ноготочки пальчиков ног покрыты лаком бордового цвета.

Она невысокая, очень стройная, прическа недлинная: светлые, слегка выгоревшие волосы спускаются чуть ниже шеи. Элегантная косая челка, закрывающая высокий лоб. Загорелое лицо, высокие скулы, небольшой прямой нос. Черты лица – не вполне латышские, но и не русские. В них – что-то не балтийское, восточное.

У нее очень красивые глаза – миндалевидные карие. В этих больших глазах – ум и грусть. Не сегодняшняя, давняя, сильная. И еще она явно напряжена. Слегка сжала губы. Пристально глядит на меня. Почему, не знаю…

Мне жаль, что в ее красоте – печаль, дума о чем-то тревожном, нерадостном. И все-таки, я чувствую, огонек жизнерадостности в этой женщине есть. Наверное, жизнь вылила на него много воды, но погасить не смогла. Такие люди обычно не слабы духом.

Несмотря на печаль в глазах, сейчас она не только внимательно смотрит на меня, но и явно собирается заняться мной, как клиентом ее магазина.

Кстати, много ли их, клиентов, приходит сюда? В основном, видимо, местные. А туристов, наверное, немного. Магазинчик малозаметен, расположен не в самом оживленном месте Юрмалы. А отели находятся, в основном, в Дзинтари и Майори. Там всегда более многолюдно.

Некоторое время мы просто смотрим друг на друга. Мне, собственно говоря, нечего сказать. Зашел больше из любопытства, не собираюсь пока ничего покупать.

Вскоре она прерывает молчание:

– Вы что-нибудь хотите выбрать, я могу вам помочь? – спрашивает уже на русском.

Акцент заметила!

– Пока нет, если честно, – признаюсь я. – Просто заглянул посмотреть. Я знаю эту улицу. Ведь раньше этого магазина не было?

– Нет, был когда-то давно. В советское время закрыли. Потом снова открылся, а в последние годы и, правда, не работал. Долгая история, – отвечает она после небольшой паузы.

Мой вопрос, кажется, взволновал ее. Чувствую – каждое слово значимо. Но в подробности вдаваться не хочет. Интонацией поставила барьер для возможных расспросов. Скорее всего, она – хозяйка. Продавщица не станет так разговаривать.

Продолжаю разговор. Теперь захожу с другого:

– У вас здесь очень интересно, просто глаза разбежались, – делаю я комплимент миниатюрной красавице.

Если честно, мне просто хочется немного поговорить с ней. В последние годы стал замкнутым, не привлекают новые знакомства, большие компании. А на отдыхе – я другой. Мне хочется общаться с людьми. Я и говорю с продавцами в магазинах, персоналом гостиниц, даже с полицейскими. Марина сердится на меня за это. Не понимаю, почему. Наверное, это еще одна «искра» между нами.

А с этой женщиной так и тянет пообщаться, зацепить ее слово за слово, ведь она действительно очень привлекательна. Жаль только, грустна.

– Я стараюсь подобрать много чего интересного, но покупают мало. – Она разводит руками. – Кризис. У местных нет денег. А туристы почти не знают про магазин.

Чувствую, напряжение оставляет ее. Правда, по-прежнему печальна, и, похоже, думает о чем-то своем.

– Когда же вы открыли его?

– Открыла месяцев восемь тому назад. В октябре.

Последние слова, похоже, даются ей с трудом. Будто вспомнила что-то очень тяжелое. Кстати, судя по ответу – она точно хозяйка.

– Все еще наладится, – говорю я, – узнают про вас, и дела лучше пойдут. После плохой погоды обязательно ждите хорошую. А в Прибалтике, вы это знаете лучше меня, погода меняется быстро.

Она понимает, что я поддерживаю ее пусть отчасти банальными, но искренне сказанными словами. Дарит мне улыбку. Улыбается на мгновение и одними глазами. На это мгновение печаль оставляет их.

А меня они просто притягивают. Как и вся она. Так бы и смотрел на нее. Именно это и делаю.

Откликается на мой взгляд! Сама смотрит приветливо. Может, это больше, чем вежливость? Жаль, тема разговора вроде иссякала. Неуклюже стараюсь продолжить беседу:

– А я приехал сюда отдохнуть, уже не первый раз. Было так приятно к вам зайти.

– Спасибо, – говорит она, – и где вы остановились?

Интересно, просто так спрашивает, или ей тоже интересно со мной общаться?

– В «Лиелупе», – охотно отвечаю я. И тут же делюсь своими планами. – Я здесь на четыре недели. Только сегодня приехал. Буду переезжать с места на место. Хочу побыть в разных уголках Юрмалы. Очень люблю ее.

– Это неплохое решение, – лаконично отвечает она.

– Теперь уже думаю, где буду жить после «Лиелупе».

– К чему склоняетесь?

– Еще не знаю. Может, найду что-нибудь на окраине Юрмалы, где совсем мало людей.

Она только кивает в ответ.

– Приехал один и свободен в передвижениях, – продолжаю я.

Что со мной происходит? Прямо сказал ей – один здесь. Это намек. Да, именно так. Она интересна мне.

В ответ – еле заметное движение длинных ресниц.

За разговором я медленно шел из глубины магазина. А она тоже шла в мою сторону. У нее очень легкая походка.

Теперь она совсем близко ко мне. Такая маленькая и такая грустная. Мне хочется долго разговаривать с ней. Но неудобно, да и она, может, не слишком расположена к длинной беседе с незнакомым человеком.

Больше не улыбается. Просто смотрит на меня, слегка наклонив голову. Челка легла красиво…

– Ой, – иду я наперекор себе, – заговорил вас, пойду.

– Заходите еще, – говорит она вежливо.

Дежурные слова? Или нет? Я надеюсь на это.

Я уже открываю дверь, чтобы выйти на улицу, когда она продолжает:

– Еще раз спасибо за пожелание хорошей погоды. Ее и, правда, давно не было. Может быть, вы привезли.

Был прав, когда надеялся – чувствую теплоту в ее голосе. Сразу оглядываюсь. Но она уже принялась за свои дела. Идет к полочкам с товарами, что-то переставляет с места на места. Что ж, для первого раза мы неплохо поговорили.

В отель я возвращаюсь по берегу моря. Ветер утих. Вместе с ним слегка стих и шум Балтики. Волны стали ниже, они с меньшей силой накатывали на пляж.

Балтика, вечер…

Людей на пляже заметно больше, чем днем. Одни сидят на синих, далеко стоящих друг от друга скамейках, другие просто гуляют вдоль моря. Третьи идут босиком по самой кромке пляжа – их ноги ласкает вода волн. И, конечно, почти никто не загорает. Сейчас июнь, а Латвия – не Арабские Эмираты.

Юрмала тянется вдоль моря не один десяток километров, и до гостиницы я добрался уже к вечеру. Посмотрел на закат – он такой длинный в июне – и спать.

Глава 6

Почти срезу после ухода незнакомца Инесе Иванидис поняла, что это день стал для нее менее грустным, чем длинная череда дней последнего года.

Года, который она, исполняя мечту убитого отца, посвятила магазину. Она готовила его к открытию, покупала старинные и не очень вещи, приводила в порядок помещение, следила за ремонтом. Хлопоты чуть-чуть притупляли горе – произошедшую чуть более года тому назад утрату отца.

Последние месяцы, когда магазин уже работал, оказались очень тяжелыми для нее. Стало меньше дел. Инесе не отвлекается, как прежде, от того, что несет в себе. Мир вокруг кажется темным от тоски по отцу. Год прошел, а она, тоска, меньше не стала.

Главное, что поддерживало Инесе – она сделала то, о чем он мечтал всю жизнь – принадлежащий ее предкам магазин был снова открыт.

Ее отец, Петр Иванидис, происходил из семьи греков, переселившихся в Российскую империю еще в 19-м веке. Иванидисы осели в Риге и занялись антикварным делом. Петр должен быть стать четвертым по счету Иванидисом – хозяином антикварной лавки в Дубулты. Его предкам, торговавшим в ней из поколения в поколение, она приносила неплохой доход.

Иванидисы могли бы стать и более богатыми, но в каждом из них жил не только продавец, но и коллекционер, собиратель, а, главное, ценитель красоты старинных вещей. Они не просто покупали и продавали, но и кое-что оставляли в своем доме. Даже в ущерб коммерции. Многое было собрано ими до революции, еще больше в годы гражданской войны в Латвии (здесь она шла в те же годы, что и у нас, в России – прим. автора). После второй мировой из-за пришедшей бедности семейству пришлось расстаться со многими любимыми вещами. Но все равно некоторые уголки их семейного гнезда – небольшого домика с башенкой на окраине Дубулты – походили на музей. Именно походили. Ведь в музеях старинные вещи ограждены от людей, они не выполняют свое предназначение и потому мертвы. А в доме Иванидисов они жили, украшая жизнь людей. В таком доме вырос Петр Иванидис. Здесь родилась и провела всю жизнь его дочь.

У Петра было бы хорошее будущее, если бы не присоединение Латвии к СССР.

Магазин в Дубулты отобрали. Петр с детских лет знал, что он будет антикваром и никем иным. Что ж, он им и стал. Проработал почти всю жизнь – вплоть до начала 90-х – в государственном антикварном магазине в Риге. Суррогат того, чего он ждал от жизни. Наемный служащий, не покупатель и не продавец собранных вещей. Собирателю, жившему в нем, тоже приходилось несладко из-за маленькой зарплаты.

Потом наступили новые времена, Латвия снова стала независимой, прежним владельцам начали возвращать собственность. Иванидису вернули дом в Дубулты, где прежде был антикварный магазин. Уже год спустя Петр возобновил дело предков. Магазин был открыт. Наверное, это время стало самым счастливым для уже пожилого грека. Он вернулся к своему настоящему делу.