Змееносец

Наверное, из‑за этого Рамиль его и невзлюбил, сидит молча. Интеллигент-аналитик. Малыгин, видимо, тоже это неприятие чувствует, после рукопожатия ни разу к нему не обратился пока ездили. Водит он, кстати, очень хорошо. Как и подобает оперу. Невольно вызывает к себе симпатию. Когда я последний раз в первый день знакомства чувствовал к кому‑то симпатию? Не помню уже. Рамиля я бы, например, и сейчас в Москву отправил влёгкую. А Малыгин мне нравится.

Умеет молчать. Вот и сейчас сидит за рулём служебного «Мурано», спокойно смотрит в лобовое стекло. Рамиль на заднем сиденье уже извертелся.

А ещё подкупает карта. Обычная бумажная карта города. Когда я попросил Рамиля раздобыть карту, он даже не понял, о чём речь. Какую карту: банковскую, кредитную, скидочную? Узнал, что мне нужна карта города – полез в планшет. Я даже пояснять ему ничего не стал. А Малыгин просто молча открыл передо мной бардачок и достал оттуда карту Новомагнинска. Не новую, с пометками, сразу видно – рабочая вещь. Хорошо. Значит, мыслит как я. Это подкупает.

А нужна она для того, чтобы окинуть одним взглядом расположение мест, где были найдены убитые. На планшете не получится. Да я так до конца и не освоился со всеми этими гаджетами. Сапог в бою надёжнее.

Н‑да, мало что можно из этого выявить. Парк, где нашли дирижёра, нет, концертмейстера, а‑а, язык сломаешь, пусть будет для меня дирижёром – на одном краю города, примерно на семи часах, если представить очертания жилмассива как циферблат. Переулок имени покойной Емельяновой – около комбината, за рекой, ближе к центру, но от парка расстояние порядочное – больше двадцати километров. А садоводство Побегатики (какой идиот придумал такое название! Хотя там, наверное, раньше деревня такая была), где нашли второго убитого, о котором Рамилю рассказывала администратор, почти на противоположной от парка стороне – на двух часах, за местной кольцевой дорогой. Полный разброс.

Второй убитый, надо сказать, был тот ещё фрукт. Получить статью за распространение детской порнографии – заслуга перед судебной системой. Да ещё в конце нулевых. Плюс‑минус сразу после окончания школы. Хорошее начало трудовой биографии. Судимость, интересно, снята была на тот момент, когда его «того»? Чёрт, не помню, сколько там судимость. Да неважно. Ему уже всё равно. Вовремя сел, недавно наказание за такие художества здорово ужесточили.

Скользкий тип. Да, в точку.

Отчасти становится понятно, почему убийства Бишина и этого Федотенко не связали сразу. Понадобилась смерть Емельяновой, чтобы заподозрили серию. У любого сотрудника правоохранительных органов к такому персонажу, как Федотенко, возникает, так скажем, стойкое предубеждение, как только он (сотрудник) открывает карточку‑«усовку». Даже если наказание отбывал на «красной» зоне, вряд ли отсидка была лёгкой. У зеков сидельцы по таким статьям обычно пользуются, так сказать, повышенным вниманием.

Может, оттуда ниточка? Привет с зоны? А дирижёр? Он‑то не судимый, ни в чём противоправном не замечен. Даже «административки» за всю жизнь всего две: неуплата алиментов и (ха‑ха!) неправильный переход улицы.

Все трое, однако, были между собой как‑то связаны. Возможное доказательство – телефона при мёртвом Федотенко не обнаружили. В показаниях молодая вдова описывала пропажу как достаточно стильную штучку – старая кнопочная «Верта», понтовая вещь. Интересно, перед кем это он понтовался?

Сла́бо, сла́бо. Что удивительного в том, что убийца ещё и грабитель? Утоляет свою жажду крови и заодно ещё и на жизнь «зарабатывает». Допустим, в телефонах могут содержаться какие‑то компрометирующие материалы, по крайней мере, номера последних звонивших абонентов. А портсигар? Что могло быть такого компрометирующего в портсигаре? Косячки с марихуаной ручной выделки?

Надо будет ещё раз обзорную справку Рамиля в части Федотенко внимательно перечитать. А то просмотрел вскользь, пока Горева ждали. Начальник уголовного розыска – птица важная. Особенно в городе с полумиллионным населением. Это в Москве генералов пруд пруди, а на Крайнем Севере и лейтенант – персона уважаемее некуда. Лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме. Главное – оказаться в нужное время в нужном месте. Здесь полковник это фигура. Такого стоило подождать, чтобы обстоятельно с ним поговорить, наладить отношения. Следователей оставил на потом. Полиция – к полиции, юстиция – к юстиции. Погоны с красным просветом – к погонам с красным просветом, с синим, соответственно, к синим. Комитетские следователи, правда, особая статья, не чета обычным, у них и погоны другие, и форма. Но я‑то полицейский. Или по старому милиционер, это уж кому как больше нравится. Китель у меня остался в Москве, но просветы там на погонах красные. Значит, первым делом мне надо было познакомиться с Горевым. А уж потом ждать, когда он представит меня руководителю следственного органа. Именно в такой последовательности, даже если полковника после нашего с ним сегодняшнего знакомства я в жизни никогда не увижу. Чему, кстати, буду только рад. Ненавижу, когда вмешиваются в мою работу.

Итог: знакомство свели. Помощника из местных мне со служебной машиной выделили. Толкового помощника. Теперь, когда организационные вопросы решены, надо приступать к работе. Думать. Искать закономерности. Их, когда орудует «серийник», не может не быть. Пока налицо одна: у всех погибших что‑то пропало. В двух случаях телефон, ещё в одном портсигар.

И даты. Последовательно идущие за собой даты рождения и смерти. Версия Рамиля про знаки зодиака. С неё всё и началось. Стрелец, Козерог, Водолей мертвы. Следующая жертва – Рыба. То есть человек, родившийся в период с 20 февраля по 20 марта. На календаре – 29 февраля. В такой день начинать – к добру или к худу?

А следующей жертвы быть не должно. Для этого я здесь.

Бишин, Федотенко, Емельянова. У всех схожие раны. У всех пропавшие вещи. У всех…

Как будто я что‑то упустил. Только что?

Не могу ухватить мысль.

Старость.

Да, едем. Надо осмотреть все места, где нашли тела, лично.

9.

Солнечный свет, проникавший сквозь закрытое лёгким тюлем окно, приятно грел кожу. Хотелось выйти на улицу, поиграть в разбросанные около качелей на участке игрушки. Машинки её не очень интересовали, в них играл старший брат. Он в третьем классе. В этом году она тоже пойдёт в школу. Ей почти семь, скоро исполнится. В школу ей не хочется. Она и в детский сад не ходила, боялась. Когда её приводили в группу, она ревела не переставая до обеда. Мама теперь оставляет её с бабушкой. А бабушка живёт за городом. И здесь интересно.

Дом двухэтажный. На первом этаже комната с телевизором и кроватью, на которой они спят. Ещё есть кухня, а на кухне кроме плиты стоит большая сверкающая душевая кабина. Когда она останавливается перед ней, задрав голову вверх, кабина кажется ей космическим кораблём. И она мечтает (странные мечты для маленькой девочки, правда?) войти в неё и полететь в космос, к другим мирам. Она видела картинки в книге про космонавтов: звёзды, планеты. И смотрела мультфильм про Алису Селезнёву. Всё это ей очень нравится.

Ещё на первом этаже есть кладовка. Но кладовка, она – страшная; мимо полуоткрытой двери надо всегда пробегать быстро – вдруг оттуда высунутся и схватят. Кто именно «высунется и схватит» она представляет слабо. Чёрные руки или мохнатые щупальца. А вот кому они принадлежат, её воображение пока не может нарисовать. На следующий день рождения, через год, брат тайком от родителей покажет ей на ноутбуке сцену из «Властелина колец» – схватку Сэма с гигантской паучихой. Она будет визжать от страха, зажимая лицо ладонями и поглядывая на экран сквозь узкие щёлочки между пальцами. А потом ещё неделю не сможет нормально заснуть, с ужасом вспоминая омерзительные жвала и многочисленные глаза монстра. Тогда она поймёт, КТО мог высунуться из кладовки.

Второй этаж ей нравится намного больше. Всё помещение – это одна огромная комната, заваленная старыми игрушками, которые подарили ей добрые дяди и тёти. Ей невдомёк, почему мама так ругалась, принимая очередной пакет, и почему так часто говорила про помойку. Ей вообще невдомёк, почему мама так часто ругается. И кричит на папу. И папа кричит на маму. И говорит ей плохие слова. Однажды она повторила одно из услышанных ей слов в их же присутствии, и они начали вдвоём кричать уже на неё.

Они с братом иногда ссорятся из‑за игрушек. Наверное, папа с мамой тоже ссорятся из‑за них. Только игрушки у них взрослые. Наверное, они не могут их поделить.

И, наверное, поэтому она уже давно живёт с бабушкой, а маму со Славиком видит, только когда они приезжают к ней на выходных. Очень редко папа приезжает тоже. Своего старшего брата она обожает. Маме тоже рада всегда, хотя немного её боится. Папу она не любит и боится намного больше. Тем более что когда он приезжает, он почти всегда начинает придираться к бабушке. Та в ответ молчит и даже не смотрит в его сторону. «Всё в игрушки играют», – подтверждая её мысли, сказала бабушка однажды, глядя вслед отъезжающей от окна новенькой папиной машине, на которой родители с братом возвращались от них в город. «А какие у них игрушки, ба?» – спросила она тогда, глядя снизу вверх на выбившиеся из‑под платка седые бабушкины волосы. «Дурные», – фыркнула та в ответ. «Поломанные?» – родилась догадка. «В голове у них поломано, – загадочно сказала бабушка, задёргивая штору. – Не стой босыми ногами на полу, сколько раз говорила. Не нравятся мне все игры эти, не доведут до добра».

А вот ей все игры и все игрушки нравятся, даже поломанные. Даже машинки без колёс. Не говоря уже о куклах, пусть даже без рук и без ног. От кукол она без ума. Но она же девочка, правда?

Ой! Она же забыла поздороваться! Знакомьтесь, её зовут Вика.

Можно Викуся.

Как же хорошо на улице! Снег блестит на солнце. Хочется гулять, но бабушка запретила. Испугалась, что Викуся вчера кашляла. А она не простыла, честно! Просто немного сопли текут. Ну и что? Она возьмёт с собой платок. И даже может выпить лекарство. Даже если оно будет горьким. Но сейчас почти нет горьких лекарств. Сиропы сладкие, леденцы тоже. В общем, она согласна выпить лекарство. Осталось только бабушку уговорить.

Она уже почти слезла с подоконника, где сидела до этого, и замерла, так и не спустив до конца вниз вторую ногу. По улице, которую отделял от их участка забор из сетки, проехала машина. Остановилась у соседнего дома. Из машины вышли трое. Их она раньше не видела. Один со светлыми волосами, на носу большие круглые очки. Он был немного похож на одну из её кукол, Кена, как называет куклу мама. Смешная всё‑таки мама, никак не может запомнить, что это Крейг. А бабушка и вовсе ни одного кукольного имени запомнить не может, просто говорит, что они все страшные.

Страшные – это двое других дядь. У обоих пугающие лица. У того, кто сейчас стоит рядом с красивым, нос сплющен и лицо почти квадратное, жестокое. Второй, который вылез из машины последним и сейчас медленно шёл вдоль их забора, ещё хуже.

 Но про того дядю, который ей понравился, даже бабушка бы не сказала, что он страшный, если бы он был куклой. И очки – это хорошо. Очки – значит умный.

Она слезла с подоконника и помчалась к дивану, на котором лежала бабушка. Около её руки валялся пульт от работающего телевизора. Бабушка спала.

– Ба!

Молчание. Только лёгкий храп из‑под верхней губы. Глаза закрыты.

– Ба?

Никакой реакции.

Она уже почти дотронулась до распухшей руки с сеткой выступивших вен, чтобы разбудить, но в последнюю секунду передумала. Её могли и не отпустить. А посмотреть на живого Крейга, да ещё в очках, хотелось.

Она проскользнула в прихожую, где на высокой вешалке висела верхняя одежда. Её комбинезон с рисунками жёлтых котят, конечно, висел под бабушкиным пальто. Значит, придётся перевешивать пальто на другой крюк. Значит, нужен стул.

Стул она притащила из кухни (проходя мимо кладовки, она, разумеется, ускорила шаг и даже старательно отвернулась в сторону, чтобы случайно не заглянуть в чернеющую щель между дверью и косяком). Подставила его к вешалке. Сопя, перевесила пальто, едва не уронив его, добралась до своего комбинезона, сняла его. Быстро натянула на себя, застегнула до самого горла. На голову надела шапку, на руки – варежки.

Ключ бабушка оставляла в дверях. Думает, что Викуся не сможет его повернуть. Думает, что Викуся маленькая. Как же! Сейчас я удивлю тебя, бабушка!

Дверь, щёлкнув, открылась. Из щели повеяло морозом. Ноги захолодели. Тут она вспомнила, что не надела ботинки. Недолго думая, она сунула ноги в тёплые бабушкины валенки, в которых утонула почти до колен. С ног не спадут, у бабушки маленькая ножка. Балетная, как она с гордостью говорит. А Крейг может уйти.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, она как могла побежала к воротам. Валенок с правой ноги всё‑таки чуть не свалился, пришлось запрыгать на одной, а потом вбивать вторую ногу поглубже в тёплый войлок. Когда она подбежала к воротам, она остановилась, шумно дыша. Из‑за большой рябины-черноплодки доносились мужские голоса:

– … видели?

– Нет. Здесь в основном летом живут. С водой здесь плохо – трубы часто рвёт. Каждый год ремонтируют, и всё без толку. Ошибка при проектировании водопровода ещё с советских времён.

Голос был низкий, неприятный.

– Воду с собой можно привозить.

А вот это, наверное, Крейг.

– Не навозитесь. Да и вода не только для питья нужна. Зимой без воды невозможно.

– Согласен.

Третий. Наверное, тот, лицо которого напугало её ещё больше, чем лицо человека со странным носом. Все они здесь. Интересно, о чём они?

– Тело могли принести? – опять третий. Негромкий голос, как будто бесцветный какой‑то.

– Нет, – снова неприятный, – следы крови на снегу опровергают. Его убили тут. Удар точно в ярёмную вену. Брызнуло фонтаном.

– Почему так решили?

– Следы на снегу. Следы крови. Брызнуло сильно и в одну сторону.

Ой, зачем они говорят об этом?! И Крейг тоже про это говорит? Она боится крови. С того самого момента как увидела, как бабушка порезала ножом руку, когда чистила картошку. Кровь тогда побежала по пальцу и по лезвию ножа, закапала на чистый белый стол и на брошенный полуочищенный клубень. Бабушка охнула, пошла за йодом и бинтом. Промыла порез и замотала рану. И только тогда обратила внимание на Викусю, которая, не издав ни одного звука, стояла на месте, уставившись на капающую с края стола на пол кровь.

С тех пор она в рот не брала картошки. Даже чипсов.

И было кое‑что ещё про кровь… Совсем недавно. Правда, наверное, это был сон… Во сне всё нереально. Например, вчера ей приснился слон, которого несла гигантская птица. Но ведь таких птиц, как сказала бабушка, когда читала сказку из «Тысячи и одной ночи», не существует.

– Кто обнаружил труп?

– Мусорщики. Проезжали мимо, когда ехали к трёхэтажкам, вон они, кирпичные. Там люди живут. Их опросили, конечно. Ничего не знают. А здесь, на улице, никого не было.

Были. Мы с бабушкой были. Просто когда в ворота начали стучаться, бабушка, как всегда по утрам, долго спала. А она не стала её будить. Потому что ей было страшно. Страшно после того сна (или не сна?), который она видела ночью до того, как в ворота стучали взрослые дяди, приехавшие на полицейской машине.

Труп – это человек, который лежит неподвижно. И никогда не начнёт больше двигаться. Она видела такого лежащим на снегу в ту ночь. И видела другого. Который разговаривал с трупом. То есть нет… С тем, кто потом стал трупом.

– Ближайшие видеокамеры?

– На кольцевой. В трёх километрах отсюда.

– Понятно. А частные камеры? Вдруг у кого‑нибудь из владельцев этих дач установлены, чтобы контролировать, не украдут ли чего зимой?

– Я лично смотрел. Нет ни у кого. А если есть миниатюрные над входной дверью – так они всё равно до улицы не добивают.

Какие у них неприятные голоса.

– А почему оперативная группа приехала так поздно?

Это Крейг!

– Почему вы думаете, что поздно? – голос грубого прозвучал холодно и неприязненно. – У нас тут не Москва, чтобы патруль на каждый вызов мчался с «лампами» включёнными. Первой вообще «скорая» на такой выезд едет.

– Но здесь‑то явно видно было, что убийство. Если след крови такой на снегу был.

– Не факт, – помедлив, сказал неприятный голос. – У нас тут собак расплодилось немерено. Стаи целые. Назаводят люди псов, а потом выкидывают. Они вместе сбиваются и начинают на людей нападать. Прошлой зимой пацана загрызли – как раз из этих трёхэтажек. Первоклассника. С другом на улице играли, а эти твари прямо на детской площадке набросились. Друг убежал, его искусали только, а того повалили и горло перервали. Сволочи, – последнее слово голос произнёс громче, со злобой. – А попробуй отстреляй. Сразу журналисты и зоозащитники, у нас и такие кретины водятся, возбудятся, вонь подымут. Их бы запереть в клетку на пару часов с такой сворой – пусть бы посидели с ними, сразу бы поумнели. Так ведь нет, им главное в газетах засветиться, свои личности показать. Который год питомник для бездомных животных обещают построить, да так одними обещаниями и кормят. Да и сколько их там поместится‑то? А пацана не вернуть.

– Вы к чему это?

– Да к тому, что мусорщики сначала подумали, что погибший это очередной из тех, на кого собаки напали. Вот и дёрнули сначала «скорую», а потом уже нас.

– Глядя на вас, не верю в то, что вы эту ситуацию с собаками на самотёк пустили, – сказал бесцветный голос.

– Не пустил, – не сразу с неохотой произнёс неприятный, – пришлось проредить их немного. Они около теплотрассы тусуются, там у труб кое‑где изоляция отходит, греются. Приехал с охотничьим карабином. Ну и… Кто не спрятался – я не виноват. Но это между нами.

– Понимаем.

– Как раз за месяц до этого статью ввели – за жестокое обращение с животными. И тут мальчика этого растерзали. Вот такая коллизия, животные защищены лучше людей.

– А у вас, Игорь Фёдорович, есть дети?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Просто так. Вы такой непробиваемый со стороны, а тут завелись.

– Непробиваемый я только со стороны. Давайте по делу.

– Что говорят жена и знакомые Федотенко по поводу его пребывания в загородном садоводстве?

– А вы допросов не читали?

– Читал. То, что написано в них, я знаю. А вот что они говорят?

– Да не имеют ни малейшего понятия. Знакомых у него тут не водилось, по крайней мере, тех, о которых знала бы жена. Что ему тут было делать в мороз – непонятно.

– А был мороз?

– Да, тогда как раз прихватило после оттепели. Не лютый, так – минус десять где‑то.

– Время смерти?

– Как раз из‑за мороза точно не установлено. На холоде все процессы изменений в организме замедлены. С работы он ушёл в восемь вечера. Обнаружили труп на следующий день около девяти утра. Где‑то в этом промежутке.

– Он ведь электроникой, кажется, торговал?

– Частное фотоателье.

Раздался звук, похожий на фырканье.

– Не оставляло призвание, из‑за которого срок мотал?

– Вот уж нет. Мы за ним приглядывали в УРе, всё‑таки статья паскудная, нам только таких рецидивов не хватало. Нет, ни в чём замечен не был. Когда я узнал, что этот Федотенко женился – даже специально посмотрел, нет ли у него теперь пасынка или падчерицы. Не было.

– Жаль, что неизвестно, когда его убили.

Известно, хотелось сказать ей. Известно. Это было ночью или рано утром. Она тогда проснулась от холода. Дрова в печи уже прогорели дотла, на улице было очень темно, только фонарь с дороги светил в окно. Всё казалось нереальным, ни одного движения вокруг. И тихо. Настолько тихо, что ей казалось, что она спит. Тишину нарушал только звук качающегося маятника настенных часов, доносящийся с кухни, и слабый храп бабушки. И тут с улицы послышались голоса. О чём говорили, она не разобрала, но ей стало не по себе. Может быть, это воры? Грабители, которые хотят забраться в домик? Она слезла с кровати и, завернувшись в одеяло, подошла к окну. К её облегчению, никто не пытался ни перебраться через забор, ни перелезть через ворота. Под фонарём, заливавшим узкую улицу химическим жёлтым светом, стояли двое. Их лиц она не разглядела, они стояли к ней вполоборота. На головах были одеты капюшоны, из‑под которых вырывались клубы пара, когда они произносили слова. Один из них был повыше и пошире, второй – невысокий, но тоже кряжистый. Первый говорил громче, голос второго почти до неё не доносился. Первый периодически взмахивал руками, второй держал их в карманах, будто грея их там. Через плечо у него висела небольшая коричневая сумка. Говорил всё больше первый, говорил всё громче и громче, и ей начало казаться, что сейчас либо проснётся бабушка, либо проснётся она сама, если, конечно, это только её сон. Руки первого махали в воздухе, как будто молотили кого‑то, но второй стоял спокойно, даже не двигаясь, не пытаясь отстраниться от мелькающих в воздухе перед его лицом кулаков. Как заворожённая она смотрела за этим зрелищем, не чувствуя холода от босых ног, стоящих на ледяном линолеуме. И когда первый, казалось, сейчас обрушит кулаки на стоящего перед ним человека с сумкой через плечо, она едва не вскрикнула, чтобы разбудить бабушку, но вместо этого увидела такое, отчего крик поневоле замер в горле и вместо него вышел наружу какой‑то приглушённый стон. Первый резко развернулся и сделал шаг по улице в направлении трёхэтажек. В эту секунду второй быстро (очень быстро!) сунул руку из кармана в сумку, выхватил оттуда нечто, напоминавшее узкую палку‑прут и, размахнувшись над головой, с размаху вонзил её в шею повернувшегося к нему спиной человека. Тот замер как по команде, потом резко рванулся вперёд, зашарил руками по телу. Палка наполовину вошла в него и торчала из шеи, как воткнутая в фигурку из пластилина зубочистка. Он пытался вытащить её, но у него ничего не получалось. Снег вокруг потемнел. Ноги человека разъехались, он упал на колени, по‑прежнему шаря в области шеи. Потом его руки начали двигаться медленнее, и он, на секунду качнувшись, рухнул набок, засучив ногами, как будто побежал куда‑то. Кулаки молотили уже не в воздухе, а разгребая вокруг дёргающегося тела снег, но потом прекратили двигаться и они. Лежавший замер и перестал шевелиться. А второй стоял, стоял и смотрел, даже не двинувшись с места. А потом сделал шаг к распростершемуся у его ног телу, наклонился, протянул руку и резко вырвал из шеи лежащего прут. Потом он выпрямился. Ей показалось тогда, что его лицо под капюшоном смотрит в сторону дома. И ещё ей показалось тогда, что она видит его ГЛАЗА, уставившиеся на неё. Она полувскрикнула-полувсхлипнула и опрометью бросилась на кровать к бабушке. Та беспокойно заворочалась, а она прижалась к ней, к её теплу и с головой закуталась в одеяло, ожидая, что вот‑вот распахнётся дверь и на пороге комнаты появится тот, второй, со своим странным прутом в руке. Но часы на кухне продолжали отбивать свой мерный ход, бабушка, поворочавшись, снова захрапела, и постепенно ей начало казаться, что всё, что она видела, ей привиделось во сне. А потом она и правда заснула.

Она не знала, сколько спала в ту ночь, но утром её разбудило лязганье щеколды. Кто‑то хотел открыть ворота. На улице уже было не темно, предрассветный сумрак. Это подбодрило её. Она приподнялась в кровати и посмотрела в окно. Напротив их дома стояла полицейская машина. У ворот стояли двое в одинаковой тёмной форме с надписью «полиция». Они потоптались, ещё раз дёрнули створку. Потом один что‑то сказал другому, они развернулись и пошли к следующему дому. На место под уже погасшим фонарём она тогда не посмотрела.

Боялась.

Пару ночей подряд она могла заснуть, только накрывшись с головой одеялом. Однажды увиденное повторилось во сне. Это был кошмар. В момент, когда второй выдернул свой прут, ничего не заканчивалось. Из‑под капюшона начинала вырастать волчья морда, человек опускался на четвереньки и начинал медленно подкрадываться к ограде, не сводя с застывшей у окна Викуси своих горящих кроваво‑красных глаз. Потом он медленно, очень медленно перелезал через забор… Тут она проснулась от собственного крика, до смерти перепугав бабушку.

– … маячок с мобильного телефона?

– Последний сигнал отсюда, с вышки около автобусной остановки. Ближе вышек нет.

– Во сколько?

– Ноль пятьдесят восемь. Почти в час ночи.

– Кому звонил?

– Никому. Запрашивал баланс СМС‑кой. До того последний звонок – около девяти вечера жене.

– Насколько я помню, он ей сказал, что задерживается на работе?

– Не совсем так. Якобы должен был посмотреть новую машину для покупки. У кого – не сказал.

– И телефона при нём не нашли?

– Нет.

Голоса начали удаляться от куста черноплодки, за которым она стояла. Тогда пришлось сделать несколько шагов к калитке. Сквозь идущие вертикально в ряд металлические прутья она увидела три удаляющиеся фигуры. Один из уходящих, тот самый грузный мужчина, который показался ей страшным, остановился и окинул улицу рассеянным взглядом. Его тяжёлые веки, нависшие над глазами, и широкий рот придавали ему сходство с жирной лягушкой. Глаза его задержались на ней, взгляд сразу стал острым, сонный вид моментально исчез. Увидев, что их спутник остановился, притормозили и двое других, завертев головами. Ей захотелось было отпрянуть за черноплодку, но в этот момент Крейг поймал её взгляд и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, как и подобает улыбке супергероя. Поневоле она улыбнулась в ответ и даже, чего не ожидала от самой себя, робко помахала рукой.