Пепел. Хроники Риада
– Осторожнее в пути, – пожелал брат, прощаясь, и напоследок крепко её обнял.
– Да принесёт тебе блага грядущая ночь, – улыбнулась в ответ ХынСаа и поспешила обратно.
Вернувшая домой девушка не обнаружила матери в доме и, узнав от соседки, что Тханана направилась к озеру Айм, поспешила к располагавшемуся на его берегу алтарю. Место паломничества ламарцев находилось в глубине леса, тёмной полосой отделявшего горные вершины от долины. Окруженный могучими чинарами и грабинниками, столетними дубами и поникшими ивами водоём терялся в полупрозрачном лесном полумраке, пронизанном серебристыми и бледно-жёлтыми лучами дневного света. Над перламутровой водной гладью неустанно летали стрекозы и почти не видные глазу мошки, прыгали с травинки на травинку клопы и листоеды, копошились в подлеске суетливые грызуны и струились по камням прыткие ящерицы. Слуха тонко касалась бурная жизнь леса, не заметная глазу, и всё же вокруг озера царила тишина, рождённая подаренной ей людьми святостью. Неспешно колебалась вода, падали капли со свисавших над озером плетей ив, шелестели кроны чинар и дубов. Воздух дышал сыростью и сладостью прошлогоднего опада.
Бесшумно ступая, ХынСаа пробралась под переплетавшимися ветвями деревьев и, мягко коснувшись, отодвинула полотно ивовых листьев. Расположенный между выступавшими из-под земли корнями алтарь таинственно мерцал серебряными монетами, медными чашами, орлиными перьями оберегов и остротой обнажённых клинков. Бивший возле корня родник журча стекал в озеро, и стелился по земле и воде лёгкий туман. Приблизившись к сидевшей перед жертвенником матери, девушка вгляделась в вязь когда-то белых, ныне серых символов, которые по преданию нанесла на кору чинары Первая Мать племени; некоторые знаки – солнца, камня, огня, гор и птиц – она читала с лёгкостью, другие же, вроде зачёркнутых спиралей и соединённых узкими концами капель, оставались для неё загадкой. Тханана, учившая не торопить течение жизни, обещала, что она поймёт послание Матери, когда наступит время.
– Ты накормила БийсХа? – негромко спросила мать.
ХынСаа подошла ближе:
– Да, уни.
Тханана неторопливо поднялась на ноги и убрала упавшую на грудь тяжёлую косу назад.
– Когда ты в последний раз танцевала «Полёт кормаца»? – спросила она, оглядев дочь.
Разомкнув губы, девушка хотела было ответить и только опустила голову: танец был сложным, и она страстно его не любила. Кормацом ламарцы называли бабочку, и движения должны были напоминать, а то и точно копировать её невесомый полёт. ХынСаа испытала благоговейный трепет, когда впервые увидела этот танец, – кружившая над поверхностью озера жрица почти не касалась воды ступнями. Это была настоящая магия, казалось, сам туман поддерживает Тханану, позволяя ей порхать в воздухе. Плавные, лёгкие движения рук, изгибы стройного стана, едва слышный шорох длинной юбки и тонкий плеск соприкоснувшихся с влагой пальцев ног – танец не требовал музыки, ему аккомпанировали дыхание деревьев, стук сердца, хрустальный звон озера. Девушку завораживали история, которую рассказывал «Полёт кормаца», каждый символ, заключённый в мельчайших поворотах, наклонах и даже взглядах: чёрные дни племени, когда спина танцовщицы сгибалась, словно под тяжестью лет, ликование свободы в том, как резко она вскидывала голову, подаренная горами воля в ярком сиянии строгого взора и течение самой жизни в кружившейся спиралью фигуре с поднятыми над головой аркой руками, прижатыми друг к другу лишь запястьями. Широкая дуга, описанная кистью, повторявшая ход солнца с утра и до вечера, изящный наклон, напоминавший уступившие силе ветра колосья злаков, струившиеся по спине волосы, в медленном вихре танца казавшиеся гривой неукротимого скакуна, маленькие шажки ног, бежавших подобно ручьям, что стекали с горных склонов. «Полёт кормаца», танец приветствия гор, первый ритуал, что исполняла новая жрица и Мать племени, в своей невероятной красоте был сложным и почти не поддающимся исполнению танцем. ХынСаа временами не верила, что когда-нибудь сможет повторить его за матерью с такими же грацией и изяществом.
– Слушай озеро, – говорила ей Тханана. – Слушай мелодию гор. Слушай дыхание леса. Ты сможешь, ты же моя ХынСаа, Душа реки и будущая Мать племени.
– Почему я должна? – пряча слёзы, спрашивала уставшая до дрожи в коленях девушка, поднимаясь из воды и чувствуя, как тянет её вниз насквозь промокшее платье.
– По праву имени, – строго отвечала мать. – Это твой долг перед племенем.
ХынСаа соглашалась и покорно начинала танец снова, старательно изучала ритуалы, внимала преданиям и постепенно училась видеть и слышать больше обычных людей. Природа и жизнь неохотно открывали ей свои тайны, но девушка трепетно уважала сокровенное и терпеливо ждала, когда спадёт с её очей и слуха очередная завеса.
Глава 3
В округлой комнате с куполом потолка и каменными стенами царили сумерки, разгоняемые пламенем свечей в резных канделябрах. Золотистый свет плясал бликами в бурой слюде, которой были выложены узоры на стенах, падал тусклыми волнами на холодный базальт пола. Тёмный рисунок кокха в арочной нише алтаря был почти незаметен, и слабо мерцал горный хрусталь чаши, стоявшей на медной подставке. Пахло дымом и парным мясом.
Воины Эскара один за другим подходили к алтарю, без колебаний рассекали себе ладонь острым лезвием ножа и добавляли к багровой жидкости в чаше несколько капель из раны. Этот ритуал они проводили перед каждым решающим сражением, принося в жертву Саа Мелару собственную кровь. Последним к жертвеннику подошёл Дийнал, проведший у него больше времени, чем остальные. Близкий соратник и друг наследника, он хорошо знал Курхо, не возвращавшегося в Риад те несколько лун, что его войско находилось в ущельях, изучая Таргам. Прекрасно обученные, отряды Эскара принесли в столицу племени Лакх много вестей о союзниках ламарцев, об их планах и воинах, а также о простых жителях и расположении селений. Некоторые возвращались в город, иные, как и Курхо, не приезжали в Риад с начала похода.
Задумчиво склонив голову, Дийнал думал о миссии, которую получил, вернувшись недавно по поручению Курхо. Думал о сведениях, которые мог передать только он. Верой и правдой он служил наследнику уже много лет, так же был предан правителю Риада и всему Союзу кланов Лакха. Дийнал был мужественным воином, не боявшимся, а уважавшим смерть, спокойным, с ясным умом и сдержанным нравом. Он умел слушать, и к нему многие прислушивались. Он умел молчать… как и все приближённые правителя и главы Союза.
– Дийнал, – донёсся из-за спины хриплый, с надрывом голос, раздражавший слух.
Воин выпрямился и обернулся: голос правителя он узнал бы из многих. Рядом с величественной фигурой главы Союза в изумрудных одеждах он различил согбенного прорицателя в длинной пепельно-серой мантии. Мягкие седые волосы обоих мужчин были перехвачены чёрными лентами на затылке, и во взглядах обоих светилась печальная решимость.
Опустившись на колено, Дийнал в знак приветствия прижал правый кулак к левому плечу и склонил голову. Густые черные волосы, тянувшиеся косой от левого виска к затылку, волной падали на его правое плечо; пламя свечей плясало тенями и бликами на бурых пластинах его доспехов и чёрного плаща. Коротко стриженная борода скрывала губы и подбородок, на скуле виднелись глубокие шрамы, оставленные некогда лапой медведя, исказившей очертания правого века.
– Передай Курхо наказ вернуться ко времени, когда день и ночь уравняются в часах, – велел правитель Риада, когда воин выпрямился, и протянул ему закреплённый печатью свиток. – Его миссию в Таргаме продолжишь ты.
– Это честь для меня, повелитель, – почтительно откликнулся Дийнал, пряча пергамент под плащ.
Тайный приказ, полученный Курхо при выезде из города, ныне отданный ему, был связан со смертельным риском. Воин знал, что может стать одним из многих несчастных, которым не хватило везения или знаний. Но свежи были в его памяти полные боли слова наследника, спрятанные в сознании опасным откровением и признанием того, кого мучили ошибки и гордыня предков:
– Наш светлый союз подчиняется приказам демона, пьющего кровь живых людей. Каждый правитель Риада преданно служит Владыке Цайлома, принося ему в жертву невинных, либо погибает… Я не знаю, как буду смотреть в глаза своему сыну, передавая ему бремя власти, которую вскоре передаст мне мой отец. Не знаю, как скажу ему, что всю оставшуюся жизнь ему предстоит быть слугой Саа Мелара.
Курхо был не единственным, кто восстал против власти демона и не смел об этом говорить. Он был не первым, кто разрабатывал планы. Знания, полученные от предков и открытые прорицателю Хэжару, помогали в разработке миссии, что могла освободить Риад от проклятия первого правителя Эрсала.
– Тайна, что вам предстоит отыскать, сокрыта в сердце племени Ламар, – выступил вперёд Хэжар, привлекая внимание Дийнала.
– Найди их святыни, Дийнал, – повелел правитель Риада. – Отыщи обладающую знанием и принеси его мне.
– Я всё сделаю, повелитель, – пообещал воин и покинул комнату после величественного жеста правителя.
В воцарившемся молчании прорицатель подошёл к алтарю и провёл ладонью по краю ниши. Слюда и песчаник стен чуть слышно звенели от соприкосновения с перстнем на его указательном пальце.
– Ты видишь успех в конце нашего пути, Хэжар? – обратился к нему глава Союза.
– Слишком много… – Хэжар помолчал и продолжил: – препятствий на нём, повелитель. Я и конца не вижу, но… Сейчас самое лучшее время. Это всё, что я знаю.
Молчаливо поклонившись, прорицатель вышел и оставил правителя Риада в одиночестве. Их связывали тайны, которые они опасались озвучивать, и в их обоюдном безмолвии оставалась тревожившая умы недосказанность. Они помнили тех многих, кого подвели слова. Потому молчали. Даже когда стоило говорить.
– Сколь многих вы отправили на противоположный склон, правитель Риада. Право, это даже удивляет, – нарушил тишину комнаты насмешливый голос.
Глава Союза кланов поневоле вздрогнул. Этот голос он слышал достаточно часто, и всё же не мог привыкнуть к невозможной смеси звучавших в нём властности и едва слышной угрозы, странной печали и тонкой иронии с вкрадчивыми ласковыми нотками. Этот голос пугал, дурманил и манил, он вызывал желание спрятаться и одновременно влёк к себе. Правитель не стал оборачиваться и, положив ладонь на медальон, проследил взглядом за скользнувшей к алтарю высокой фигурой в длинной, переливавшейся чёрным перламутром мантии и видневшемся под её полами багряно-красном халате. Демон Риада, злой дух и Владыка Цайлома, истинный правитель города, которому уже много поколений служила династия Эрсала, Саа Мелар редко покидал Храм, но появлялся с неизменной неожиданностью, мучившей главу Союза вопросом, что и сколь много он слышал из того, что не должен был слышать. Древнее существо в облике молодого мужчины, с ангельской красотой и жестокостью дьявола, он с лёгкостью подавлял волю тех, кто служил ему, и внушал ужас сияющим взглядом тёмных глаз, в мгновения его гнева и жажды крови горевших рубиновым племенем.
– Плодородие Таргама и его близость к Великим торговым путям делает их слишком желанной добычей, владыка, – проговорил правитель.
Саа Мелар насмешливо улыбнулся и, медленно склонив голову к плечу, провёл пальцами по краю хрустальной чаши в алтаре.
– Воины сегодня щедры, – мягко заметил он и, обхватив сосуд длинными пальцами, поднял его с жертвенника.
Главе Союза стоило усилий скрыть отторжение, когда демон, чуть обернувшись и глядя на него, приподнял чашу, словно предлагая испить из неё, но в кошачьей усмешке Саа Мелара на миг скользнуло что-то, давшее понять: чувства правителя для него совсем не тайна. Злой дух Цайлома глотнул, не скрывая наслаждения, и выдохнул, закрыв глаза, пугая внезапной мыслью, что сдерживает желание наброситься и утолить жажду из жил стоявшего перед ним живого человека. Он отставил чашу и распахнул пылавшие красным глаза, и правитель отвёл взгляд от крови, обагрившей его губы: смотреть и дальше было выше его сил.
Следующие слова Саа Мелара отозвались в груди правителя потрясением и болью:
– Полагаю, мне следует испить крови наследника, когда он вернётся в Риад.
– Владыка! – вырвалось у главы Союза. – П-почему… – он справился с эмоциями и ровным тоном спросил: – Чем Курхо прогневил вас, владыка?
– Как же? – в ласково-насмешливой улыбке Саа Мелара скользила угроза. – Четыре луны наследник провёл со мной, но с самого равноденствия он не посещает Храм, возвращаясь в Риад. Он не стремится служить мне и избегает встреч со мной. К чему мне такой слуга, о правитель Риада? – вкрадчиво поинтересовался он.
– Курхо надеется преподнести вам в дар победу в Таргаме ко дню своего вступления на трон, – глава Союза спрятал страх, призвав мужество. За долгие солнца служения демону он как никто другой понимал, сколь легко Саа Мелар может оборвать человеческую жизнь, и надеялся лишь на то, что его слова будут услышаны.
Саа Мелар неторопливо отставил чашу и изящным, бесконечно грациозным взмахом руки поправил широкий, ниспадавший до самого пола рукав.
– Какое рвение, – тихо заметил он и резко обернулся, напугав правителя на миг блеснувшим во взоре багрянцем. – Что ж, пожалуй, позволю наследнику доказать свою преданность, – милостиво согласился он и бесшумной тенью покинул комнату.
У проводившего его глазами главы Союза сжалось сердце: слова Владыки Цайлома грозили лишить его сна вплоть до возвращения сына.
Всеми ламарцами в селении владела тщательно скрываемая от остальных тревога; воины садились на скакунов, вооружённые мечами, кинжалами и стрелами, в чёрных одеждах, со скрывавшими носы и губы платками на лицах. У ХынСаа трепетало сердце при виде кожаных колчанов и надёжной перевязи ножен, от контраста серебряного блеска оружия и чёрного мрака одежд. Ламарцы отправлялись на сражение, они ехали, чтобы убивать, защищая свои земли и свои семьи, – именно это читалось в их строгих, не знавших испуга взглядах.
Весть о вероломстве племени Сетт, беспрепятственно пропустивших лакхов через свои земли и заключивших с их предводителем союз, глубоко возмутила доверчивых горцев, чьи сердца не были способны на предательство, отвергаемое их законами, как самое отвратительное деяние, порочащее честь. Ни Нийсхо, ни его воины не колебались ни мгновения: вооружившись, они начали седлать коней, едва гонец донёс весть до селения.
Стояла на пороге дома Тханана, окружённая женами и сестрами следовавших за вождём всадников. Женщины негромко и сдержанно прощались с мужчинами, звучали традиционные пожелания и отрывистые приказы Нийсхо, отдававшего мальчикам, остающимся в селении, последние распоряжения. Не выдержав молчаливого наблюдения за происходящим, ХынСаа подбежала к скакуну отца и подтянула подпругу, чтобы как-то оправдать свой порыв в глазах наблюдавших: проявлять чувства у ламарцев было не принято.
– Помогай матери, – вместо прощания сдержанно наказал Нийсхо дочери.
ХынСаа подавила желание хотя бы пожать руку отца на прощание – она не знала, вернётся ли он из сражения живым, – и на миг коснулась кинжала Нийсхо, мысленно благословляя его дорогу. Уверенно удерживая поводьями волновавшегося и бившего ногой коня, попрощался с сестрой взглядом БийсХа. Девушка отступила назад, когда после громкого приказа отряд сорвался с места, и удивлённо взглянула на последнего воина, отставшего от остальных всадников, чтобы подъехать ближе к ней.
– Если вдруг не вернусь… не выходи замуж за огонь, ХынСаа, – попросил он и стегнул своего коня плетью.
– Счастлив твой путь… Дотт, – тихо пожелала девушка, провожая умчавшегося прочь воина глазами.
Женщины ещё долго стояли, глядя вслед многочисленному отряду, уверенно, без страха и сомнений ехавшего к границе земель, чтобы защитить племя. Вскоре они скрылись из виду, растаяв в тенях ущелья, где намеревались оставить лучников, что должны были не допустить появления вражеских всадников в долине. Горянки начали расходиться; последней домой поспешила ХынСаа.
Дома царило полное тяжёлых дум безмолвие; тянулся дым от очага, пахло варёным мясом и высушенным тимьяном. Тянуло теплом от медвежьих шкур на полу, от пёстрых войлочных ковров на стенах, от глиняной посуды на полках. Привычные домашние хлопоты не отвлекали девушку от тревожных размышлений; она подоила корову, накормила баранов и задала овса оставшемуся дома Дикому, процедила молоко, разлила его по глиняным кувшинам и убрала их в холодный подвал почти машинально, не задумываясь. С улыбкой приняла и ловко обслужила соседок, навестивших Тханану ближе к вечеру; женщины были подавлены, но никто не подавал виду. Протирая пыль для того, чтобы чем-то себя занять, ХынСаа слушала неторопливую беседу женщин, особенно внимала словам матери и вспоминала приснившийся на рассвете сон.
Ей приснилась странная птица, которую ранее ей не доводилось видеть. Она напоминала голубей, обыкновенно ютившихся на верхнем этаже дома под самой крышей, только была белой, с чёрными перьями на концах крыльев и длинным хвостом. ХынСаа увидела её, когда вышла на порог; гостья сидела на крыше и изредка клевала лежавший перед ней кинжал. Выросшая в уважении к оружию, девушка возмутилась тому, что показалось ей почти святотатством, и замахала руками на птицу. Крик, который издала гостья в ответ, напоминал мягкий смех. Напуганная столь неожиданным для птицы звуком, девушка резко проснулась и больше не заснула.
ХынСаа и ранее снились вещие сны. Тханана учила её толковать видения, и это получалось у девушки не всегда хорошо. Иногда она совершенно не понимала того, что увидела, но временами смысл сновидения ей подсказывало предчувствие, помогавшее уловить будущее и предсказать его с каждым разом всё лучше. ХынСаа была расстроена увиденным: она не хотела верить тому, что нёс её сон, но сознание настойчиво требовало удержать рассказ о нём в сердце. Порой нерассказанный сон не сбывался.
– Чем ты опечалена, ХынСаа?
Вопрос матери после того, как ушли гости, тронул девушку своей проницательностью. Неловко улыбнувшись в ответ на внимательный взгляд Тхананы, ХынСаа отставила медный таз, который натирала золой, сполоснула руки и присела за низенький стол напротив матери. Бурый мех согревал ступни. Девушка поправила складки коричневого платья и посмотрел на мать.
– Слова, которые мне сказал Дотт перед тем, как уехать. Они не дают мне покоя, – ХынСаа не кривила душой: пожелание юноши расстроило её.
Тханана нахмурилась и провела ладонью по едва начавшим седеть каштановым волосам, разделённым ровным пробором и собранным в тяжёлую косу. Сдержанная, как и все горянки, со строгим взглядом светлых глаз, в шерстяной безрукавке поверх платья с длинными рукавами и юбкой, молодая, несмотря на тронутое заботами и тревогами лицо, она внушала как дочери, так и всему племени уважение и трепет. К ней всегда прислушивались, к ней приходили, чтобы поделиться житейскими проблемами, чтобы послушать совета, её решения дожидались во многих спорах. Она возглавляла племя наравне с супругом, и только женская мудрость позволяла ей оставаться в тени мужа, за которым она всегда оставляла последнее слово.
Она воспитала ХынСаа в уважении к мужчинам, в почитании их. «Не поднимай взгляда», «Никогда не касайся лица отца и брата», «Не повышай голоса», «Никогда не спорь» – заветы матери девушка хорошо усвоила ещё в детстве. Как и все ламарские девушки, ХынСаа непременно шла следом за отцом и братом, всегда трапезничала лишь после того, как поедят они, держала в уюте и чистоте их комнаты и одежду. Мужчины защищали дом и честь семьи, приносили пищу с полей или охоты, брали на себя всю тяжёлую работу и учились сражаться. ХынСаа уважала отца и брата, восхищаясь их мужеством и находя в них опору и защиту; она любила их – искренне, ласково и мягко, видя такую же любовь в глазах, словах и поступках матери.
– Выйти замуж за огонь, – повторила Тханана слова Дотта. – Это древняя традиция девушек нашего племени.
ХынСаа подалась вперёд и попросила:
– Расскажи, уни.
– В тяжёлые времена, – помолчав, начала мать, – когда племя теряло защитников и гярахи приходили в селения, девушки, защищая себя от бесчестья, лишали себя жизни.
Девушка вздрогнула; она понимала этот выбор – прикосновение чужого мужчины было несмываемым позором как для незамужней девушки, так и для женщины, бывшей в браке.
– Воины чужаков всегда были жестоки с женщинами, детьми и стариками, так мне рассказывали, – продолжила Тханана. – Они убивали, сжигали дома и поля, резали стада. И тогда, поднявшись на крыши, наши девушки прыгали в разведённые ими костры. Или не выходили из домов, которые они подожгли.
– Уни, – нахмурилась ХынСаа, вспомнив предание, которое слышала в детстве, – твоя уни говорила, что были девушки, которые принимали в себя кинжал. Это тоже наш обычай?
После её слов и она и мать взглянули на кинжал, висевший над устланным шкурой ложем Нийсхо, почти одновременно. Один из законов племени запрещал обнажать клинок, если нет намерения убить. «Не вытаскивай кинжал из ножен, коли не собираешься пролить кровь», – часто говорил Нийсхо. На голову нарушившего закон падал позор.
– Принимали, – тяжело ответила наконец Тханана. – По давней традиции можно вступить в брак не только с огнем… Это брак со смертью, когда только она может защитить твою честь.
ХынСаа вздохнула в ответ и посмотрела на огонь в очаге. Она правильно поняла слова Дотта: он просил её жить, несмотря ни на что. «Но на что мне такая жизнь, Дотт? – грустно подумала девушка. – Как же жить с бременем позора и осуждения, как дышать, лишившись чести?».
Глава 4
Тревожную весть принесли вороны: с криками они прилетели со стороны ущелья и расселись по крышам огромной чёрной стаей, оглушая пронзительным шумом и внимательно разглядывая дома ламарцев. Вышедшая на порог Тханана тяжело промолвила:
– Ждут охоты.
– Охоты? – испуганно переспросила ХынСаа, выйдя следом.
Мать медленно кивнула и плотнее закуталась в шерстяную шаль:
– Они предчувствуют приход охотников.
Девушка оглядела крикливую стаю и резко посмотрела в сторону ущелья. Она не могла слышать и видеть того, что там происходит, но сердце сжалось в предчувствии беды. Из домов начали выходить женщины и дети, и, едва ли слыша их полные тревоги вопросы, ХынСаа прищурилась, вглядевшись в лежавшую между селением и ущельем долину.
– Всадник! – вырвалось у неё.
Ламарцы дружно проследили за её взглядом: к селению действительно приближался мужчина верхом на коне. Гадая, какие новости он несёт, девушка поднесла ладонь к пересохшим губам. Гулом в ушах отдавался каждый стук сердца, отбивавшегося, казалось, оставшиеся секунды времени…
– У него кровь! – ахнул кто-то из мальчишек.
Среди женщин едва заметной волной пробежало сдерживаемое волнение, в котором чувствовался зарождавшийся страх. Не выдержав, дети стайкой устремились в сторону приближавшегося всадника.
У ХынСаа замерло сердце, когда она смогла разглядеть его раны; она не боялась ни вида ни запаха крови, не раз видевшая, как отец или брат резали скотину, но обильно пропитавшая волосы и одежду мужчины багровая жидкость, огромными пятнами покрывавшая шею коня и седло, отозвалась в мыслях девушки печальной догадкой. Она понимала, что жить гонцу осталось недолго.
Никто не бросился к нему с вопросами, не стал дергать стремя, когда он подъехал прямо к дому Нийсхо. Сдержанность, воспитываемая поколениями, не позволила никому опередить Тханану, которая, скрывая боль и грусть, спокойно спросила:
– С какой вестью ты прибыл?
Руки мужчины, державшие поводья, тряслись, скользкие от крови ладони чудом удерживали кожаные шнуры, склонившийся к луке седла стан всадника тяжело поднимался и опускался в такт рваному дыханию. Ни звуком ни жестом не выказал гонец боли и, подняв бледное, как снег, лицо, взглянул на Мать племени с тихим, но отчётливым:
– Уходите в горы… Войско перебито. Никого не осталось…
Горянки и дети резко посмотрели в сторону Тхананы – с испугом, который охватил всех разом. Мать племени окинула мужчину, без сил обмякшего на коне, печальным взглядом: он умер.
– Возьмите немного еды и тёплой одежды, – велела Тханана и посмотрела на дочь. – Выведи Дикого, поедешь на нём. Увезём усопшего в могильник и отправимся в верхнее селение. Гярахи не успеют нас догнать, если выйдем немедленно.
Никто не стал с ней спорить, все дружно поспешили в дома, чтобы так же скоро вернуться. Выведя из стойла коня, ХынСаа оглядела односельчан: молчаливо собравшись, они ждали слов Тхананы. Женщины удерживали испуганных детей, несли небольшие сумы с едой, некоторые были верхом, кто-то вёл жеребят. Изредка сверкали в лучах солнца кинжалы, которыми были вооружены все без исключения – и взрослые и дети. С помощью соседок Тханана устроила гонца в седле так, чтобы он не соскользнул на землю, пока её дочь наскоро смывала пятна крови с шеи коня и седла. Ловким прыжком Мать племени оседлала скакуна гонца, сев впереди него, и обвела взглядом племя.