Ночь над Римом

Глава 3 Преступление

На другой день в тронном зале Домициана в очередной раз обсуждались меры борьбы с парфянскими царями, отказывающимися, один выдавать Лже-Нерона, а второй содействовать в этом. Опасения вызывало увеличение численности войсковых формирований Артабана IV у границ с Римской империей. Восточный царек либо тщательно готовился к вторжению, не намереваясь поддаваться имперским легионам, либо, что вернее, сам готовил вторжение.

Клемент молча слушал отчеты военачальников и шпионов, предложения мудрых сенаторов, вызывавших споры и неогласие, а потом, дождавшись паузы во всеобщих прениях, вдруг заявил без излишнего пафоса, как будто с тоскою в голосе:

– Немудрено, что и Пакор, и Артабан так несговорчиво упрямы. Ведь среди римских граждан нашлись те, что готовы поддержать воскресшего из пепла псевдо-императора в его стремлении узурпировать римский престол.

Домициан побледнел, в глазах промелькнул ужас. Его внимание мгновенно переключилось на Клемента. Он попытался что-то сказать, но, по всей видимости, был так напуган, что сумел промычать лишь нечто нечленораздельное. Окружающие. Стали изумленно оглядываться на Клемента, посмевшего так откровенно напугать цезаря. Обычно все разговоры при императоре велись в ином ключе. Придворные стремились успокоить своего повелителя, всеми силами убедить, что бояться не имеет смысла.

– О чем ты говоришь, префект? – вместо императора подал голос старейший сенатор Марк Кокцей Нерва, – Объяснись, что и кого ты имеешь в виду, произнося столь страшные слова.

Вместо ответа, Клемент подал императору письмо парфянского торговца, сопровождая передачу недоброй усмешкой.

– Конница Артабана вызывает сейчас наибольшие опасения, – сказал он, – Но ресурсов самого Артабана вряд ли хватило бы, чтобы обеспечить своих воинов всем необходимым. Он приобретает коней в Апулии. Именно апулийские скакуны будут гарцевать под седоками вражеского войска, которое намерено сопровождать узурпатора на его пути в Рим. Прочти, мой государь. Это письмо направлено нашими врагами одному из твоих подданных.

По огромному залу, между величественных колонн, пробежала волна взволнованного ропота. У Домициана же дрожали руки. Разворачивая свиток, он старался унять эту дрожь, но не мог совладать с собой. Взгляд тоже никак не хотел сосредотачиваться на строчках и словах, тем более от него ускользал смысл послания.

– Позволь я расскажу суть письма, – проговорил Клемент, убедившись, что императору не удается ничего прочесть, – Некий парфянский купец, просит управляющего конезаводом в Апулии в короткие сроки собрать большое количество молодняка. Купец намерен прибыть за товаром в самом скором времени. Разве продажа лучших апулийских скакунов парфянам не самое явное доказательство измены?

Новая волна нервных перешептываний прокатилась по рядам родовитых сенаторов.

– Это серьезное обвинение, – сосредоточенно хмурясь проговорил второй консул Марк Азиний Аттратин, – Могу я взглянуть на письмо? В нем есть имя пособника наших врагов?

На фоне распространившихся в последнее время пустых доносов, письмо парфянского купца выглядело серьезнее некуда. Кроме того, римский префект, по мнению многих, не стал бы пустословить и выдавать желаемое за действительное. Скорее всего в его руки попало действительно что-то стоящее, на что необходимо было обратить особое внимание.

– Я думаю, что на это письмо хотел бы взглянуть каждый из нас, – проговорил Нерва, решительно шагнув к императору.

Домициан с трудом взял себя в руки. Прежде, чем пустить письмо по рядам все-таки удосужился сам прочесть написанное, долго вглядывался в подпись и в замысловатый рисунок печати.

– Уверен ли ты в своих обвинениях? – спросил он затем Клемента, поднимая на него полный ужаса взор, – Знаешь эту подпись? Кто может подтвердить, что она принадлежит парфянскому отродью, а не римскому гражданину?

– Любой купец расскажет тебе об этом, государь и бог. В торговой среде очень хорошо известны такие вещи. Кроме того, письмо перехватили мои люди. Гонец сейчас в моих подвалах. Думаю, он тоже может многое рассказать о своем хозяине, а также о том, к кому он был послан и зачем. Сейчас нужно думать не о парфянском купце, действующем по указке своего царька, а о негодяе, прикидывающимся римским верноподданным, но на деле, готовом поспособствовать возвеличиванию твоего врага.

Цезарь замер над письмом, снова и снова вчитываясь в текст.

– Апулия… Конезавод… – бормотал он, раздумывая над чем-то. Клемент не ожидал, что он догадается сам, уже готов был подсказать, но тот вдруг, словно прозрев, медленно поднялся с беломраморного, устланного мягкими подушками трона, вперив в своего префекта негодующий взор.

– Кого ты решил очернить перед уважаемым собранием? – медленно проговорил он, судорожно сжал папирус в руке и в следующий миг с ожесточением отбросил прочь от себя, – Просьба парфянского купца еще не повод подозревать добропорядочного гражданина в измене. Разве он выполнил эту просьбу? Тебе известно кому он продает своих коней?

Клемент на некоторое время потрясенно замер, никак не ожидая такой реакции от подозрительного ко всем и ко всему императора. Цезарь даже дрожать перестал, полный праведного гнева. Просто поразительно, насколько сильно Корнелий владел всеми его помыслами.

Нерва тут же поднял испорченный свиток, аккуратно разгладил его и принялся с интересом читать, становясь мрачнее с каждым мгновением. Он, в отличие от Домициана, не понял о ком идет речь, но также, как и второй консул склонен был доверять суждениям Клемента Аррецина. По его мнению, ни разу в жизни Клемент, обладающей огромными возможностями, знающий все и про всех, никого не обвинил напрасно.

– Не стоит разбрасываться доказательствами, мой государь, – сказал Нерва, закончив чтение, – Да, у нас есть только просьба парфянина, но то, как уверенно она выражена здесь, говорит о многом. Этот купец не ждет отказа. Он просто уведомляет о своем желании и собирается прибыть в назначенный день и час за товаром.

– У меня есть свои люди на вилле Вирея, – проговорил префект Рима, – Я сам готов отправиться туда, если потребуется, чтобы своими глазами убедиться в преступных намерениях ее хозяина или в его полной невиновности. Поверь, мой цезарь, я больше, чем ты хочу понять правду.

– Вилла Вирея? – изумленно выдохнул Азиний Аттратин, отбирая письмо у благородного сенатора. Он начал понимать о ком ведется речь.

Вслед за ним и другие сенаторы, осведомленные о владельце вышеназванной виллы, принялись ахать, обсуждая услышанное. Письмо торговца стало переходить из рук в руки, у всех вызывая самые различные суждения.

Домициан обессиленно опустился на трон. Противоречивые чувства боролись внутри, мешая ясно мыслить. Он вспомнил вдруг, как однажды тот же самый Клемент Аррецин совершенно незаслуженно обвинил Корнелия в связи с императрицей, в другой раз придумал ему срамную болезнь. Но тогда это были только слова, а сейчас слова подтверждались проклятым письмом.

– Вот это мои соглядатаи достали из очага в доме покойного префекта анноны, – продолжал Клемент Аррецин, протягивая Домициану свои художественные заготовки, – К сожалению жалкие клочки – все, что удалось достать, но по моему разумению это обрывки целого письма. Текст здесь предельно ясен, также как подпись и дата.

Взгляд Домициана послушно метнулся к подписи, потом быстро пробежал оставленные специально для него Клементом несколько строк. Сенаторы внимательно следили, как бледнеет лицо повелителя Рима, как потом внезапные пятна гнева сменяют на нем мертвенную бледность.

На этот раз Клемент все правильно рассчитал. Откровения Корнелия задели императора за живое. Теперь успех следовало как-то закрепить. Только бы подобрать правильные слова.

– Я понимаю, что обаяние Виртурбия может вскружить голову кому угодно, – проговорил префект Рима негромко, так, чтобы как можно меньше присутствующих слышали его, – Недаром римские красотки прозвали мальчишку Купидоном. Ты, мой государь, находясь во власти его странных чар, готов был простить ему многое, но такое явное пренебрежение твоей царственной особой, которое звучит в каждом слове его послания сестре – не слишком ли это? Теперь ты сам можешь видеть, как мало он ценил твое внимание, как сильно вознесся в своей гордыне. Честолюбивые мечты дерзкого юнца похоже завели его слишком далеко. Он уже видит себя повелителем всего сущего.

– Этого просто не может быть, – прошептал император совершенно потрясенный всем увиденным и услышанным, – Как он мог? Как мой милый мальчик посмел так нагло замышлять измену?

Клемент поморщился от слов «мой милый мальчик». Даже уязвленный в своих лучших чувствах, Домициан продолжал называть наглеца этим сладким прозвищем.

– Мой государь, привлекательная внешность обманчива. Не поддавайся обману и пока не поздно, прикажи своим людям действовать. Пусть письмо из Парфии не попало по адресу, но этим письмом торговец лишь упредил свое появление в поместье Виртурбия. Он все равно там появится. Если передача лошадей состоится, Артабан получит превосходную конницу за наш счет, чего никак нельзя допустить.

Домициан прямо взглянул на префекта Рима, стараясь прочесть в его прищуренных, насмешливых глазах скрытую правду. Действительно ли Клемент хочет всего лишь пресечь измену или преследует свои, непонятные пока цели?

Вокруг все терпеливо ждали, не смея торопить величайшего из великих. Второй консул, Марк Азиний Атратин, нервно сжимал и разжимал пальцы. Его собственный сын сегодня днем собирался в дорогу, желая навестить Корнелия в Апулии и задержаться там до обещанного праздника. Ох как же это теперь опасно! Лучше бы он оставался сейчас от своего друга как можно дальше!

Цезарь опять вскочил с места. Несмотря на некоторое недоверие, с которым он отнесся к обвинениям Клемента Аррецина, боль и страх холодным огнем разъедали его внутренности.

– Если это снова ложь, – ты мне ответишь за нее! – выдохнул он в лицо своего префекта.

Обернувшись к дежурившим у входа преторианцам, император велел послать за одним из свободных от охраны дворца центурионов, потом привлек внимание скрибы4, усердно скрипящего гусиным пером в углу за колоннами, распорядившись немедленно составить необходимый указ.

– Пиши! Виртурбия с его девкой доставить в Рим! Немедленно! – рыкнул он так громко, что задрожали стены.

Префект Рима вздрогнул при этих словах. Интригуя против Корнелия, он совершенно упустил из виду, что его действия могут навредить Антонии. Он с ужасом наблюдал, как скриба под диктовку составляет документ, как император ставит под ним подпись и собственноручно скрепляет именной печатью, как потом передает подоспевшему центуриону. Обычные самоуверенность и насмешливость оставили магистрата, вдруг осознавшего, насколько не туда завели его собственные каверзы. С большим трудом ему удалось вернуть себе внешнюю невозмутимость. Антония была его слабостью, которую не следовало ни перед кем обнаруживать, чтобы иметь возможность ее спасти.

Глава 4 Допрос

Юлия, ничего не подозревая, отдыхала от жары в небольшом портике перестиля5 на шелковых покрывалах, услаждая слух нежными переливами струн арфы, которые перебирал юный музыкант. Теплый ветерок едва колыхал растительность над фонтанами и скульптурами богов. Вторя мелодии, тихонько журчала вода, стекая в искусственные водоемы. Музыкант завороженно следил глазами за молодой женщиной, а она совершенно не замечала ни его юности, ни его красоты, ни его откровенного желания. Некоторое время назад она пыталась читать недавно вышедшие в свет эпиграммы Марциала, но заскучала и отбросила книгу прочь. Ее мысли то обращались к ушедшему в море Кефею, то стремились в Апулию, где вовсю развлекался ее сумасшедший брат, совершенно не понимающий, сколь много шума наделал в Риме своей странной, скоропалительной женитьбой. Корнелий беспокоил Юлию. Она надеялась, что, сбежав из Вечного Города, он спрячется, затаится, не станет привлекать внимания Домициана новыми безумствами, но случилось иначе. Его ничто не могло изменить. На письма самой Юлии, в которых она просила его быть осторожнее, он отвечал легкомысленно, не желал задумываться над возможными последствиях своих поступков. Около месяца назад от него прилетело приглашение на веселый пир, который он закатывал у себя на вилле, но Юлия отказалась ехать. Послала брату ответ, в котором в очередной раз распекала его за беспечность, просила не затевать пир, рискуя вызвать новую волну высочайшего гнева, а спрятаться от Домициана получше, чтобы государь даже имени своего нерадивого подданного не слышал как можно дольше.

В глубине дома послышался шум, Лео ворвалась во внутренний дворик с распахнутыми от ужаса глазами и прежде, чем Юлия успела спросить ее о случившемся, закричала:

– Преторианцы, госпожа! Тебя требует к себе император!

Музыкант вскрикнул, невольно задел струны сильнее, чем обычно и они зазвенели протяжной какофонией.

В тот же миг четыре гвардейца в алых плащах вступили в перестиль.

Юлии даже не дали переодеться, не слушали ее возмущенных протестов. Она успела лишь накинуть на голову покрывало, и ее под руки, словно преступницу, выволокли из дома.

Насмерть перепуганную, Юлию доставили в императорский зал на Палатине, бросили к подножию каменного возвышения, где на троне в пурпурной тоге, с золотым венком на светлых волосах величественно восседал император. Рядом с императором замерла его стража в парадных одеждах с обнаженными, начищенными до зеркальности гладиусами, отражающими кроваво-красные ткани полудаментов. Перед троном несколько сенаторов, одетых в церемониальные тоги с напряженными, бледными лицами. Юлия знала каждого из них, но сейчас они показались ей незнакомцами, так странно было видеть, как они отворачиваются при виде нее, прячут взгляды. Только двое – Марк Нерва и Клемент Аррецин – поприветствовали патрицию. Первый легким поклоном, второй насмешливым кивком и кривой улыбкой, которая была еще хуже, чем полное игнорирование остальных ее персоны.

Юлия понятия не имела, зачем ее так спешно потребовал к себе император, почему с нею обращаются столь бесцеремонно, хотя небезосновательно подозревала, что дело не обошлось без Корнелия. От сильного волнения все внутри холодело, но она старалась не выдать владеющих ею чувств. Оставшись коленопреклоненной, она опустила взор и молча ждала, когда Домициан или его приспешники соизволят к ней обратится.

Император, не стесняясь, разглядывал ее, удивляясь тому, до чего она похожа на брата, но в тоже время совершенно другая. Ее красота не померкла с беременностью, наоборот, как будто еще больше расцвела. Смягчились властные черты лица, в глазах появилась тихая задумчивость вместо хищного блеска. Выступающий живот уже не могли скрыть складки белоснежного пеплума и легкое кремовое покрывало, окутывающее ее с головы до ног.

– Прекрасная Юлия, – вымолвил он, вдоволь налюбовавшись ею, – Я вижу, что твой покойный муж все-таки получит наследника. Скоро ли настанет срок?

– Сразу после сентябрьских нон, – ответила она, понимая, что это лишь предисловие. Слишком все напряжены вокруг, а император так вообще, как будто не в себе. Его рука, сжимающая обрывок папируса, чуть заметно дрожала, другая – нервно теребила складки тоги.

– Кто заботится о тебе сейчас, после смерти мужа? Женщина не может долго оставаться сама по себе, тем более в твоем положении.

Юлия решилась вскинуть на цезаря взгляд. Может быть, она здесь из-за чьего-то корыстного желания жениться на ней? Может быть, Домициан всего лишь решил ее просватать? Но нет. По лицу императора понятно, что эти вопросы он задает без интереса, его мучает что-то другое.

– Мой избранник сейчас в дальнем плавании, – честно призналась она, – После его возвращения мы немедленно сыграем свадьбу. А пока, в его отсутствии и в отсутствии любимого брата, я неустанно молюсь Юноне о поддержке и защите, приношу в ее храм на Капитолии щедрые дары.

– Твой брат… – вымолвил цезарь, – Почему он не принимает участия в твоей жизни? Что за нужда прогнала его из Рима?

Юлия невольно вздрогнула. Все-таки ее подозрения оказались верны. Сколько неподдельного интереса вдруг появилось в голосе императора. Только ему ли не знать почему Корнелия сейчас нет в Риме.

– Мой брат непременно позаботился бы о моем благополучии, если бы мог оставаться со мной, – печально произнесла она, – Но тебе, государь, больше других должно быть ведомо, почему он уехал и почему не может вернуться.

Домициана передернуло от ее дерзости. Она действительно очень похожа на брата и не только внешне.

– Хочешь обвинить меня в его изгнании?

Голос прозвучал очень мягко, но в этой мягкости Юлия услышала скрытую угрозу.

Ей было очень страшно. В Риме, что ни день, кого-нибудь хватали на улицах или прямо в уважаемых домах, кидали в застенки, пытали. Еженедельно в Амфитеатре Флавиев проходили изощренные казни. Не далее, как три дня назад центурион увел ее давнего знакомого Клодия, мужа Ливии, и с тех пор он томился в темнице. Ливия, поблекшая, напуганная, просила Юлию хоть что-нибудь сделать, помня, как много у Юлии знакомых в сенате. Но Юлия ничего не могла. Ни один сенатор никогда не пошел бы против воли императора даже ради ее прекрасных глаз.

Юлия боялась настроений сидящего перед ней на троне человека. Его власть сейчас была абсолютной. Его воля беспрекословно исполнялась. Она понимала, что неуверенность и страх за себя и свой трон делают его таким. Он боялся врагов, уничтожал врагов и плодил врагов своими неразумными поступками. Но поделать с этим никто ничего не мог. За императором стояла вся армия и особенно его любимые преторианцы.

Юлии было очень страшно, но гордая патриция ни за что не призналась бы в этом. Нельзя показывать свою слабость, если хочешь выстоять. В то же время собственное бессилие перед этим жалким, но могущественным человеком, вызывало в ее душе бурю негодования.

– Разве может простая женщина в чем-то обвинять великого правителя Римской империи? – произнесла она, пряча взгляд под длинными ресницами, – Я всего лишь предположила, что тебе, государь и бог, ведомо гораздо больше, чем простым смертным. Больше, чем мне.

Домициан решил пока удовлетвориться таким ответом. Все равно она заплатит за каждый свой проступок, за каждое дерзкое слово.

– Часто ли ты получаешь письма от брата? – спросил он с нежной полуулыбкой на алых устах.

Юлия сдвинула брови, пытаясь понять, чего он хочет от нее на самом деле. Рядом с цезарем, насмешливо изогнув тонкие губы, замер Клемент Аррецин. В его глазах полыхало темное пламя. Юлия видела – он ждет не меньше, чем цезарь нужного ответа от нее, только какой ответ меньше всего навредит любимому брату? Зачем им его письма?

– Я получила несколько писем, одно, совсем недавно, – ответила она, решив, что правда все-таки надежнее, – Корнелий пригласил меня на пир в нашем родовом поместье.

Домициан вздрогнул. Она не скрывала существования злополучного письма. Не оттого ли, что считала его уничтоженным?

– Что же ты сделала с тем последним посланием? – проговорил он еще ласковее, чем прежде, заставив Юлию задрожать. Ледяной взгляд императора слишком контрастировал с его голосом.

– Мой повелитель! – вымолвила она, стараясь тем не менее по-прежнему говорить спокойно, – Я бережно храню все письма моего любимого брата.

– Хранишь? Неужели сохранила и это, последнее?

– Это так, государь и бог.

– Ложь! – вскричал цезарь, покрываясь красными пятнами гнева. Он чуть подался назад, словно боялся заразиться лживостью от стоящей перед ним на коленях женщины.

Юлия с искренним удивлением взглянула на него. Что происходит? Отчего так зол повелитель Рима? Зачем вызвал ее сюда и задает столь странные вопросы?

– Вот так ты хранишь его письма? – цезарь резко нагнулся вперед, размахивая перед ней обрывком папируса. Естественно, она не смогла увидеть написанных там строк и понять, чем ее пытаются запугивать.

– Прочти! – велел император Клементу, протягивая ему этот жалкий клочок.

Юлия удивилась и испугалась еще больше, когда тот принялся читать. Она мгновенно узнала письмо Корнелия. Знакомые строки звучали из чужих уст совершенно иначе, в них явственно слышалась неподдельная ненависть к нынешнему правителю Рима. Или это интонации Клемента так ужасно все исказили? Молодая женщина невольно охнула, не сумев на этот раз совладать с собой. Зачем кому-то понадобилось рыться в ее бумагах? Как письмо попало в руки Домициана? Почему больше, чем наполовину сожжено?

– Что это, мой государь? – решилась спросить она.

– Ты думала, никто не узнает о деяниях твоего брата, если ты предашь письмо огню? – почти спокойно осведомился император, – Ты ошиблась. У Корнелия нет ни капли осторожности. Он выставляет напоказ все, чем живет. Его не заботят традиции, не так ли? Он не желает признавать законную власть. Глупость это, нахальство или умышленная измена? Видимо он сам собирается однажды переписать законы империи?

Юлия задрожала. Все происходящее больше напоминало кошмарный сон. Что за измена? Кому и как, по мнению высокого собрания, служит ее Корнелий? Ах как же она была права, убеждая брата остеречься. Но разве слушал он когда-нибудь кого-то, кроме себя?

– Я заклинаю тебя, мой повелитель, не верить злым наветам, – проговорила она в сильном волнении, – Корнелий никогда не мыслил об измене! Это ужасная ошибка, считать его способным на что-то подобное!

– Зачем же ты пыталась сжечь письмо, если не затем, чтобы что-то скрыть?

– Я не жгла письма! Я не знаю кто сделал это!

Она видела, что цезарь ей не верит, но убедить его в правдивости своих слов не могла и от того волновалась сильнее. В этот миг молодая женщина вдруг вспомнила, как несколько месяцев назад стояла в курии, перед сенаторами, обвиняя своего нелюбимого мужа в страшном преступлении, как яростно защищался Юлий, пытаясь отстоять свою правду и не мог, побежденный хитростью собственной жены. Наверное, тогда он чувствовал то же бессилие и недоумение, какие чувствует она сейчас.

«Что же, Юлий, можешь считать себя отомщенным! Сегодня настал мой черед!».

Мысль промелькнула, заставив Юлию побледнеть. Домициан не выпустит ее отсюда. И на этот раз никто не вступиться за нее, опасаясь высочайшего гнева.

Неожиданно, к ней подошел Марк Кокцей Нерва.

– Государь и бог, – произнес он, хмурясь, – Получала ли несчастная вдова от брата письма или нет, на самом деле не имеет значения. Не имеет значения, если она по получении пыталась их сжечь, усмотрев в них нечто порочащее ее саму. Юлия ждет ребенка. Для каждой женщины должно быть важнее всего ее материнство. Не она писала письмо и не ее мы должны судить сейчас. Корнелий Виртурбий замышлял измену, а не она, и именно он должен быть наказан, но не его сестра, которая всего лишь попыталась как-то обезопасить себя от возможных последствий переписки с собственным братом.

– Нет! Он не преступник! – выдохнула Юлия, не понимая откуда все эти нападки на Корнелия, и приходя в ужас от того способа ее защиты, который избрал Нерва. Она ни за что не пожертвует братом!

– Ты узнала письмо? – осведомился Домициан, кивая Юлии на злосчастный клочок в руках Клемента.

– Да, это писал Корнелий, но…

– Ты признаешь, что письмо кто-то попытался сжечь?