Ночь над Римом
– Да, письмо явно побывало в огне, только…
– Ты признаешь, что префект Рима не изменил ни слова при прочтении?
– Да, но смысл иной…
Домициан взмахнул рукой, приказывая ей замолчать.
– Довольно! Уведите ее! Бросьте в темницу! Пусть там дожидается своего преступного брата.
К Юлии подступила стража, а цезарь еще раз, хмурясь и кусая губы, пробежал глазами выводящие его из себя строки.
– Неблагодарный гаденыш! – вырвалось у него.
Нерва не отступил от Юлии, мановением руки приказал стражникам остановиться, не подпустил их ближе, чем на шаг к ней.
– Мой государь! – воскликнул он, – Я еще раз призываю тебя пожалеть будущую мать, ожидающую наследника прославленного рода! Отпусти Юлию с миром! Она не повинна в преступлении брата. Она ничего не знала о нем!
– Смеешь оспаривать решения своего императора? – прошипел тот на такие слова, – Сам стремишься попасть под суд?
– Государь и бог! – ответил сенатор, – На свой страх и риск я все же озвучу мнение, которое сложилось у сенаторов о происходящем. Да! Корнелий Виртурбий виновен без сомнения. Показания свидетелей и все эти письма говорят о его виновности. Но не его сестра! Она всего лишь защищает то, что ей дорого, как я сейчас защищаю ее. Отправь несчастную домой! Женщина, ожидающая ребенка, не может быть брошена в сырой подвал, не должна прожить даже сутки среди настоящих преступников. Если желаешь наказать ее – просто запрети покидать стены ее жилища, но не лишай комфорта, столь необходимого в ее положении.
Юлия обернулась к Нерве не без благодарности. Он один из всех присутствующих решился вступиться за нее. Однако ей было очень больно, и непонятно отчего все вокруг осуждают Корнелия. Как и где он провинился? А она еще не верила Ливии, утверждающей, что ее Клодий пострадал из-за пары неосторожных фраз, высказанных в курии! Сегодня, сейчас, она убедилась, как просто осудить невиновного. Она сама была на краю гибели из-за нескольких ничего не значащих строчек злополучного письма и попадет туда же, где сейчас томится Клодий, если Нерва не одержит верх.
– Благородный сенатор прав, – неожиданно выступил вперед Марк Азиний Аттратин, – Наши женщины – все, что у нас есть. Кто родит нам сильных сыновей, способных в будущем постоять за империю, если мы станем осуждать и убивать несчастных за преступления их мужчин?
– Государь! Отпусти Юлию с миром! – присоединился к просящим и Клемент Аррецин, – Пусть отправляется домой вынашивать и рожать наследника «прославленного рода».
Последние слова у Клемента прозвучали, как издевка, но никто не обратил на это внимания, кроме самой Юлии. Префект знал и понимал слишком много из того, что знать и понимать не должен был. Не он ли поспособствовал осуждению Корнелия? Не Антония ли, украденная у него с виллы, всему виной? Не за нее ли он мстит брату?
Домициан переводил недовольный взгляд с одного лица на другое. Что это? Опять заговор? Неужели все в этом огромном зале против него?
– Стража! Исполнять мой приказ! – крикнул он с истеричными нотками в голосе, чувствуя, как от липкого страха холодеют внутренности.
Юлия, с неожиданной для самой себя силой, вырвалась из рук солдат, бросилась к подножию трона, обняла царственные ноги, окутанные тогой.
– Пощади! – взмолилась она, – Не губи напрасно! Твоя власть велика, и она не позволит погибнуть невинным!
– Пощади ее! – шепнул, на ухо цезарю, поднявшийся к нему на возвышение Клемент Аррецин, – Она сильно напоминает тебе своего брата, но не она, а он на самом деле терзает твое сердце. Именно на его предсмертные мучения ты жаждешь смотреть.
Домициан с раздражением оттолкнул Клемента, вперил в Юлию, все еще сжимающую его ноги, тяжелый взгляд. Клемент понял! Клемент без сомнения прав! Пусть эта тварь уходит!
– Пойди прочь! – проговорил император через силу, – Благодари богов за свое спасение.
Глава 5 Пути спасения
Юлию отпустили, правда императорская охрана сопровождала на обратном пути носилки Марка Кокцея Нервы, вызвавшегося доставить молодую женщину домой. После пережитого, патриция чувствовала себя плохо, но все равно всю дорогу с волнением выспрашивала у своего спутника, как так получилось, что Корнелия осудили за измену. Нерва рассказал ей все, что знал: про парфянскую переписку, про Лже-Нерона, вместе с Артабаном IV готовящемся к наступлению на Рим, про вражескую конницу для которой Корнелий готовит лошадей.
– Но это же все не так! – попыталась возражать несчастная женщина сенатору, выбираясь из носилок в темноту, на мостовую у дома на Авентине.
Она внимательно слушала сенатора всю дорогу от самого Палатина и постепенно приходила в еще больший ужас.
– Мой Корнелий уединился на своей вилле с любимой женщиной! Разве есть ему какое-то дело до Парфии, Нерона и императора? Его умело оговорили и только! Его надо спасать!
– Спасайся сама, – устало бросил ей Нерва на прощание, – Корнелию ты ничем не поможешь! И никто не поможет!
Он велел носильщикам трогаться, скрывшись за тяжелыми занавесками от посторонних взоров, а к Юлии с факелами от входа поспешили ее рабы, подхватили, совсем обессиленную. Смерив презрительным взглядом, солдат, по распоряжению цезаря расположившихся караулом у ее жилища, она вошла дом, тяжело опираясь на руку Лео, разрыдавшейся от радости при ее появлении.
У юной патриции кружилась голова, темнело в глазах. Хотелось лечь и долго-долго не подниматься, лелея свою боль. Но до отдыха ли было, когда брату грозила беда? Она упала в плетеное кресло в таблии, уронила голову на руки, мучительно раздумывая над случившимся. Юлия понимала, что Корнелий на самом деле никогда не замышлял никакого предательства, не имел дела с парфянами и уж тем более не снабжал их армию лошадьми. Но откуда тогда все обвинения? Кто их придумал и зачем? Неужели она права и все дело только в Антонии и в желании Клемента отомстить? Недаром так насмешливо взирали на нее сегодня черные глаза римского префекта.
Корнелия наверняка попытаются взять под стражу в самое ближайшее время. Но Нерва сказал, что его преступление открылось только сегодня, а значит еще не поздно послать кого-нибудь на виллу Вирея предупредить об опасности. Нужен был действительно надежный человек, на которого можно положиться в любой ситуации. Ах если бы Марк оставался в Риме, а не отбыл к своему хозяину еще в начале лета, можно было бы поручить эту миссию ему. Что же делать? Нельзя довериться первому попавшемуся рабу!
Липкая духота вползала в распахнутое настежь окно, утомительно трещал сверчок, навевая черную тоску. Лео зажгла лампаду в углублении каменной стены, чтобы немного разогнать мрак, замерла возле хозяйки, оглянувшись на окно, потом решительно произнесла:
– Госпожа! Пока ты отсутствовала, сюда пожаловал кое-кто. Я позволила ему дождаться тебя.
Юлия удивленно вскинула голову и тут же увидела темную тень в проеме окна. Видимо человек все время был тут, только она не видела его, занятая своими мыслями.
– Авл! – вскрикнула она, узнавая друга Корнелия, вскочила, но тут же опять обессиленно повалилась в кресло, – Почему ты так тихо подкрался? Почему не дал о себе знать?
Он бросился к ней, придвинул другое кресло поближе, взмахом руки приказал Лео покинуть комнату.
– Мне надо было убедиться, что с тобой не пришел кто-нибудь еще, – проговорил он негромко, – Мне известно, где ты была и зачем.
– Тебе известно? Откуда?
– Отец сумел передать мне кое-какие вести с одним из своих рабов. Теперь говори! Я мало что понял из невразумительных объяснений Криспа. Что с Корнелием? Он еще на свободе?
– Помоги! – тут же вскрикнула Юлия, вместо объяснений, – Брата надо предупредить немедленно! Попытайся опередить императорских гвардейцев!
– Гвардейцев? – потрясенно отозвался Авл, – К нему послали гвардейцев? Когда?
– Не раньше сегодняшнего утра. Его обвинили в заговоре и собираются судить. Но ты же понимаешь, что скорее всего, никакого суда не будет, что его просто бросят на растерзание палачам, как поступают с другими, а потом казнят!
– О, Юлия! – выдохнул юноша, невольно бледнея – Как такое может быть? Кто так сильно желает ему зла?
– Клемент Аррецин, я полагаю! Больше некому!
– Клемент Аррецин? Зачем это ему?
– Антония! – воскликнула Юлия с невольной ненавистью в голосе, – Именно в ней дело, неужели не понимаешь? Аррецин старается только для того, чтобы либо заполучить себе эту невзрачную девицу, либо отомстить за ее похищение! Что в ней особенного я совсем не понимаю. За что там сражаться насмерть мужчинам? Зато я всегда знала, что она приведет Корнелия к погибели.
– Юлия, нет! Антония тоже только жертва!
– Пусть бы эта жертва оставалась с Клементом! – прошипела Юлия, – Зачем я рассказала брату, где ее найти? Можно же было в свое время промолчать! Он по-прежнему ненавидел бы свою сестру, зато сейчас не пришлось бы искать способы его спасения. Только теперь поздно сетовать. О Авл! Боги вняли моим мольбам и послали тебя сюда! Прошу! Поезжай к брату! Спаси его, мне больше некого просить! Я знаю ты сможешь опередить его погубителей.
– Тебе не стоит так умолять, – проговорил он, – Корнелий мне дорог не меньше, чем тебе! Отец запретил мне ехать к другу, ничего толком не объясняя, именно поэтому я тут, вопрошаю к тебе. Я не знал, что на самом деле стряслось, хотел быть полезен, но полагал, что мог уже опоздать!
– Надеюсь, нет! Надеюсь, ты успеешь!
Авл поднялся.
– В чем конкретно его обвиняют? Что за заговор? Объясни! Я должен понимать откуда ждать беды!
Юлия сбивчиво пересказала все, что услышала от Нервы и все, что узнала сама на Палатине. Авл постепенно мрачнел.
– Безумие! – прошептал он, выслушав ее, – Но в свете последних событий, письмо парфянского торговца управляющему Корнелия выглядит действительно подозрительно. В любом случае, я сделаю все, чтобы спасти друга!
– Только теперь тебе придется тайком выбираться из этого дома, – вздохнула Юлия, – Так просто, как ты вошел, тебе уже не выйти. Императорская стража повсюду. Меня охраняют как преступницу.
– Я выберусь, через твоих соседей, не волнуйся. Здесь дома стоят вплотную, можно уйти по крышам. Опыт уже есть. Меня тоже велено было накрепко запереть.
Юлия поднялась вслед за юным Аттратином, сорвала с себя золотые ожерелье и браслеты, сунула ему в руки.
– Вот! В дороге тебе могут понадобиться средства! Путь в поместье неблизкий!
– Не надо! У меня все есть!
Но она с силой сжала его пальцы вокруг украшений.
– Бери! Я хочу, чтобы ты добрался без задержек!
– Постарайся не волноваться слишком сильно. Береги себя, – вздохнул он, с сочувствием заглядывая в ее широко распахнутые, полные безмерной тревоги, очи, – Тебе нужно думать о будущем ребенке, а не о заговорах и смертях. Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы спасти Корнелия. Обещаю тебе.
Он отступил от нее к тому же окну, у которого терпеливо ждал ее возвращения, высунулся наружу. Справа внизу, во мраке, под Авентинским холмом, спал Большой цирк, мерцая сторожевыми огнями. Слева, вдоль фасада Юлиева дома выстроилась бдительная императорская охрана. А прямо под окном – черепичная четырехскатная крыша соседнего одноэтажного здания, принадлежащего уважаемому сенатору. Выйти на нее ничего не стоило, словно на балкон ступить. Главное соблюдать осторожность, не привлечь к себе ненароком внимание.
– Прощай! – бросил Авл, еще раз обернувшись на замершую у круглого стола Юлию, и тихо скользнул на крышу. Мягко ступая, пробежался по коньку, удаляясь от дома покойного префекта анноны в сторону соседних строений.
Юлия проводила его взглядом, потом позвала Лео, велела ей приготовить жертвенную пищу, вино и сопроводить ее в ларарий6, где намеревалась провести всю ночь в молитвах.
– Ты должна отдохнуть, госпожа! – воспротивилась рабыня, – В твоем положении нельзя так мучить себя!
– Молчи! – беззлобно отозвалась молодая патриция на ее заботу, – Молчи и исполняй! Я должна быть сильной, чтобы мой брат мог жить!
Тем временем, Авл достиг того места под аркадой Большого цирка, где находилась потайная дверца для своих, отпирающаяся хитрым рычагом, скрытым в стене. Отсюда можно было попасть в цирковые конюшни. Только бы никто не караулил с той стороны. Лишние свидетели юному Аттратину были совершенно ни к чему. Под аркаду не достигал свет поднявшейся над Городом ущербной луны, передвигаться приходилось ощупью.
– Авл!
Цепкая рука схватила юношу за плечо. Он едва не закричал от неожиданности, попытался дернуться прочь, но тот, кто его поймал, держал крепко.
– Глупый мальчишка! Что ты творишь?
Теперь юный Аттратин узнал отца, но ничуть не успокоился. Он понял, что его выследил кто-то из рабов. Появление второго консула означало лишь невозможность действовать по-своему. Наверняка отец приволок с собой десяток охранников, которые немедленно вернут Авла домой и больше не позволят сбежать. Но вокруг как будто не слышалось никаких посторонних звуков, только взволнованное дыхание отца и бешеный стук его собственного, Авла, сердца.
– Отец! Прости! Я должен ехать! – вымолвил молодой человек, предполагая, что получит отказ, – Что бы ты ни сказал сейчас, что бы ни сделал, я все равно поступлю так, как велит мне совесть.
Он дернулся сильнее, в надежде вырваться и скрыться в темноте. Мрак не позволит слугам отца быть слишком проворными.
– Поступай как знаешь! Я не стану тебя держать, – внезапно прозвучало из этого мрака, – Только возьми вот.
Отец перестал удерживать сына, вместо этого сунул ему в руки какой-то продолговатый кожаный футляр.
– На днях в порт Брундизия придет «Деметра». Здесь письмо с распоряжениями для Луки, как можно скорее избавиться от наличествующего груза там, на месте, а потом, не мешкая, отправляться в Египетскую Александрию в сопровождении нужных мне людей. Я подумал, что заработаю больше денег, снабжая империю дамасскими клинками, а не всевозможным восточным хламом.
Сердце Авла мгновенно преисполнилось горячей благодарности. Он понял то, что пытался донести до него Марк Азиний Аттратин.
– Да отец! Я выполню твое поручение! – прошептал он, крепко пожимая отчего-то совершенно ледяную ладонь родителя и уже собираясь отступить за потайную дверцу.
– Стой! Еще одно! – проговорил тот, не выпустив руки сына, – Передай тому, к кому так спешишь – его содержанка тоже на краю пропасти. Ее тоже велено доставить в Рим и бросить в Туллианум. Скажи – с нею никто церемонится не станет. Она просто пыль в глазах государя. А теперь прощай! Поспеши!
Марк Азиний отступил в ночь, оставив юношу одного. Тот на мгновение замер, переживая услышанное. Туллианум – самая старая и самая страшная тюрьма империи, принимала в свои недра охотно, но никого, никогда не отпускала. Если Авл опоздает хотя бы на мгновение, ужасная участь ждет не только друга, но и Антонию.
Ветер взвыл, забравшись под аркаду и заблудившись там, поднял с мостовой скопившийся за день сор. Авл прикрылся рукой, потом, взглянул на небо, туда, где недавно ярко сияла луна, но не увидел ничего. Черное облако заволокло свет. Приближалась непогода.
Юный Аттратин поскорее нырнул в потайной проход, желая поскорее двинуться в путь, чтобы опередить посланцев императора, а позади него, в некотором отдалении остался понуро стоять, невидимый во тьме, Аттратин-старший, печально размышляя о своем.
Глава 6 Норовистый конь
Над Виллой Вирея ночью разразилась гроза. Гром веселился в черном небе, молнии танцевали в тучах. Дождь хлестал, заливая парковые дорожки, переполняя водоемы. В атриуме вышел из берегов бассейн. Рабам пришлось вычерпывать воду ведрами, чтобы она не пошла в комнаты. После длительной летней засухи дождь был благостью, однако Антония боялась грозы. Даже в объятиях любимого мужа тряслась от ужаса, когда над крышей огромного каменного дома раздавался очередной оглушительный разряд.
Из-за грозы, из-за того, что ночью толком не удалось поспать, Антония проснулась поздно, обнаружила себя одну в просторной постели, а рядом на подушке маленький букет синих фиалок – подарок и извинения Корнелия за раннее бегство. Он постоянно оставлял ее одну. Антония, вздохнула, взяла фиалки, прижала к лицу, вдыхая тонкий аромат. Корнелий, смеясь, говорил, что сияние глаз его возлюбленной, рассыпало повсюду эти нежные цветы, собственноручно собирал их для нее в лугах и в парке. Он перестал дарить ей розы, внезапно обнаружив, что она их не выносит.
Наверное, не стоило печалиться из-за отсутствия мужа, он беспрестанно думал о ней, даже на расстоянии, но Антония ничего не могла с собой поделать. Крикнув рабынь, она облачилась в просторный хитон, отказалась от завтрака, чувствуя легкую дурноту, и по широкой, плавно поворачивающей вокруг домашнего цветника мраморной лестнице поспешила на плоскую крышу, продолжая бережно сжимать букет в руках. С крыши, открывался прекрасный вид на ухоженную часть парка, на озеро, за которым различались ограждения ипподромов, на просторные луга, где далекими точками угадывались многочисленные стада и табуны. Антония хотела сверху увидеть мужа. Он все время был в движении – то объезжал владения, наблюдая, как продвигается стройка, то принимал новые товары, то распоряжался на ипподромах, то ездил проверять конюшни. Ему не сиделось на месте. Энергия била через край и благо было, куда ее применить. Из разных уголков огромной империи он выписывал архитекторов, скульпторов, художников, мастеров парковых пространств, цветоводов. Огромная армия рабов трудилась под его неусыпным контролем.
Весна, полная опьяняющего любовного волшебства, давно минула, оставив о себе сладкую память. Подходило к концу лето, жаркое, волнующее, деятельное. Корнелий не отступил от решения официально ввести Антонию в свой дом хозяйкой и все-таки разослал многословные приглашения друзьям и знакомым, обещая обильное угощение, хмельное вино, всевозможные зрелища и развлечения. Правда, поддавшись уговорам жены, решил-таки немного повременить с праздником, перенес пир на осень. Тем временем, взялся обустраивать порядком обветшавшее без должного присмотра хозяйство.
Антония, где могла помогала ему. Присматривала за уборкой в доме и за кухней, прядильными, ткацкими и швейными мастерскими. Безликие комнаты преобразились с ее легкой руки, стали уютнее и чище, в них появились милые безделушки. Исчезли претенциозные розы. Вазы уменьшились в размерах и радовали глаз луговым многоцветьем.
Жизнь текла так, как ей и положено. Рим молчал то ли изумленный бесстрашием молодого патриция, позабывшего об игре в прятки, то ли просто игнорируя его деяния. Жизнь текла, а Антония тосковала по первым дням их с Корнелием пребывания на вилле. По тому времени, когда они бездумно наслаждались друг другом, путешествовали по просторам необъятных владений, взобравшись на спину единственной лошади, или в тесный возок колесницы. По тому времени, когда маленькая речушка, бежавшая через луга к Адриатическому морю, была полноводной, сами луга радовали сочной зеленью, а небо над головой казалось глубоким и прекрасным от наполняющей его синевы. По тому времени, когда песни звучали безбрежностью и счастьем, когда любимые глаза смотрели и не могли насмотреться.
Лето выжгло луга, иссушило речушку и даже небо выцвело от бесконечного жара. Корнелий теперь слишком много времени посвящал делам и слишком мало Антонии. Не потому, что разлюбил, а потому, что ради своей любви сворачивал горы. Ей доставались вечера и ночи полные нежности и страсти, но слишком скоро обрывающиеся, слишком скоро перетекающие в одинокие дни…
Антония вздохнула, еще раз поднесла фиалки к лицу. Вот и все, что ей остается – любоваться его цветами. Но, наверное, и этого довольно. Неправильно жить без цели и без дела. Неправильно все время петь и миловаться. Она посмотрела сверху по сторонам, надеясь где-нибудь разглядеть своего ненаглядного, кинула взор через поля и луга. Две дороги убегали вдаль, терялись у линии горизонта, одна на юго-востоке, вторая на северо-западе. По одной, той, что вела прямиком в Рим, стремительно скакал одинокий всадник. Вероятно, почтовый вестник или очередной посыльный Корнелия. По другой, ведущей в портовый Брундизий, гораздо медленнее одинокого всадника, продвигалась в сторону виллы большая группа людей, среди которых выделялись как пешие, так и конные. Солнце странно бликовало на их ярких одеждах, словно отражаясь от металла. Антония понаблюдала какое-то время, пытаясь разглядеть получше и понять, кем бы могли быть эти путники. Что-то беспокоило ее в их целенаправленном стремлении вперед. Однако, и одинокий всадник, и странный сверкающий отряд, были еще очень-очень далеко, на расстоянии нескольких миль, поэтому напрасно она напрягала зрение. Детально рассмотреть их получилось бы очень нескоро, к тому же, в тот момент, Корнелий показался верхом из парка в сопровождении управляющего и двух работников, и интерес новоявленной хозяйки Виреи к посторонним мгновенно угас. Убедившись, что муж направляется к ипподромам, Антония поспешила прочь из дома.
Она нашла его спешившимся у ограды тренировочного стадиона. Он наблюдал за молодым наездником, приручающим норовистого жеребца. Брови Корнелия были недовольно сдвинуты, ноздри раздувались от едва сдерживаемого раздражения. Ему не нравилось происходящее – конь плясал под седоком, рыл копытами землю, злобно ржал и хрипел, совершенно отказываясь подчиняться приказам человека. Судя по состоянию одежды седока и его кровоточащим ссадинам, тот уже не раз оказывался на земле. Управляющий Гай, седовласый, крепкий старик, стоял около хозяина, тоже хмурился, раздражался и тихо отпускал в адрес наездника нелестные замечания.
Заметив подошедшую Антонию, Корнелий мгновенно переменился. Складка между бровей разгладилась, на устах заиграла ослепительная улыбка.
– Лучезарная нимфа проснулась, и земля озарилась сиянием? – проговорил он, открывая для нее объятия, – Сладко ли тебе спалось под утренним солнышком?
В его руках опять оказались фиалки. Он пристроил их, зацепив за тонкий обруч, удерживающий густую массу золотых волос на ее голове.
– Разве можно спать, когда ты меня покидаешь? – отозвалась Антония разглядывая его без улыбки, неожиданно ощущая всем своим существом непонятную, неизбывную тоску, – Мне сладко спать и пробуждаться в твоих объятиях.
Поддавшись порыву, она обняла его голову, притянула к себе и на глазах у довольных рабов поцеловала в губы.
–Без тебя наше ложе слишком пустое и просторное. Без тебя мой сон бежит прочь.
Моменты дневных свиданий выпадали им крайне редко. Следовало воспользоваться случаем. Корнелий поцеловал в ответ, позабыв обо всем, завороженный сияющим взглядом бездонных глаз, отражающих небесную лазурь. Управляющий Гай хмыкнул, как и все вокруг наблюдая за ними, потом снова отвернулся к происходящему на ипподроме, и зрелище так ему не понравилось, что он злобно принялся выкрикивать горе-всаднику какие-то советы, но тот, то ли от присутствия рядом хозяев, то ли от усталости, совершал все больше ошибок и, в конце концов, сдался, оставив злобного коня резвиться на просторе.
– Так не годится! Этот конь не должен почувствовать себя победителем! – недовольно воскликнул старый вилик, – Ну-ка я сам…
– Стой! – бросил ему Корнелий, оторвавшись от Антонии, – Тебе стоит поберечь свои кости.
Тут же, обратившись к молодой жене воскликнул:
– Я попытаюсь… Когда-то укрощение лошадей не составляло для меня никакого труда, а мне тогда было столько же, сколько тебе сейчас.
Антония испуганно вцепилась в его руку. Ее ненаглядный еще ни разу не демонстрировал ей подобные таланты. Бывало он, готовясь к состязаниям, запланированным на время свадебных торжеств, сам принимался соревноваться на дорожках с возницами. Не желая просто руководить процессом с трибуны, выстроенной руками его мастеров, стремился попробовать каждого коня, предназначенного для скачек, каждую новую, прибывшую из мастерских Клавдия, колесницу. Наблюдая, как лихо он управляется на тренировках, Антония и гордилась им, и боялась за него, помня, как печально завершились его подвиги в Риме на арене Большого цирка. Ее сердце каждый раз сжималось от страха, когда его кони на бешеной скорости проносились мимо соперников, когда от невероятных усилий, невзначай рвались поводья, трещали, не выдержав нагрузки колеса.
Но одно дело управляться с послушными, обученными животными и совсем другое – этот злобный конь, победно всхрапывающий у дальнего ограждения загона. Антония и раньше видела, как нелегко и опасно приучать лошадей к повиновению, а теперь, вдоволь наглядевшись на неудачи опытного в своем деле наездника, на его ссадины и ушибы, на то, как он, прихрамывая, бредет прочь, она ни за что не хотела пустить Корнелия к ужасному черному жеребцу.
Только глаза Корнелия уже горели в сильном возбуждении. В глубине души он жаждал покрасоваться перед своей подругой. Ему не терпелось ринуться туда, где только что потерпел поражение другой.