И грянет атомов песнь

ПРОЛОГ.

Не спасешься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь.

Но молчи: несравненное право —

Самому выбирать свою смерть.

Н. Гумилев ©

Червоточина безмолвно пульсировала пустотой, разрывая материю, пространство, а быть может, и само время.

То был громадный разлом – врата из нормального пространства во тьму без возврата. Он висел потусторонним монстром на горизонте, и гравитационная сила искажала его контуры, сводя сенсоры её корабля с ума.

Может, и она сама уже рехнулась, раз продолжает гнать судно вперёд?

Шай взглянула на свои руки, сжимающие штурвал. Те уже не дрожали, но, быть может, это страх настолько сковал её, что тело капитулировало перед звучавшей в голове мыслью.

«Во что бы то ни стало…»

Мимо пронёсся абордажный челнок, выпотрошенный, словно громадное морское чудище. Выпавшие наружу толстые клубки фотонных кабелей напоминали кишки, а осколки внутренностей – кровь.

Она заложила вираж, и компенсаторы перегрузки выровняли колебания клеток её тела. Двигатели работали почти на пределе, и корабль стонал – но что ей ещё оставалось?

– Кажется, вас раскусили, госпожа.

Голос единственного её собеседника проникновенным тембром окутал Шай, вырывая из лап предельной сосредоточенности. ИскИн‑четыре‑три, или «Четри», как она привыкла его величать, оставался невозмутим даже на пороге грядущего конца света.

– Вижу. – Взгляд Шай вцепился в красное зёрнышко на экране – дредноут противника, который начал разворачиваться на траекторию перехвата. – Мы в досягаемости их орудий?

– Ещё нет.

– Четри… – Шай представила луч, рассекающий её корабль и её саму пополам. – Сколько у меня времени?

– Вычисляю… С учётом их массы и текущей скорости – минута сорок.

Шай взглянула на око разлома впереди – её тёмный маяк и надежду всего известного ей живого в ойкумене.

– Расчётное время до цели?

– Четыре стандарт‑минуты.

Она выругалась и обернулась, осматривая рубку. Её взгляд упал на чёрный короб, закреплённый у дальней стены – подальше от кресла пилота. Даже сквозь испещрённый литаниями металл, защитные слои мёртвой стали и сетку антиматерии шепот продолжал взывать к ней.

Жаждать её.

Шай закрыла глаза, успокаивая ноющую душу, и очень глубоко вздохнула.

Что ж, она знала, на что шла.

– Можем мы… лететь быстрее? – спросила она почти шёпотом.

– Госпожа, – ИскИн напустил в голос назидательных нот, – ваше тело не выдержит перегрузки.

– Я разве спросила, сдохну ли? – Шай положила руку на приборную панель, будто на плечо давнего друга. – Четри, ты ведь знаешь, что на кону.

ИскИн замолчал.

Какие нейронные связи вспыхивали импульсами внутри его ядра сейчас? Что думал этот созданный столетия назад разум, которому жизни смертных казались искрой от пылающего в вечности костра?

Какие чувства вспыхивали внутри его самосознания, что он тянул с очевидным и давно просчитанным ответом?

Шай не знала наверняка, но будто чувствовала, что Четри упрямится сейчас совсем как человек.

А люди совершают ошибки по велению глупого сердца.

– Можем, – глухо ответил ИскИн. – Откроем все ячейки одновременно – прибавим двести тридцать шесть процентов мощности.

– Уложимся?

– Вычисляю… Не успеваем на три стандарт‑секунды. Выстрел застанет нас прямо у сингулярности.

Девушка поудобнее расположилась в кресле, проверив ремни, и печально улыбнулась.

– Рискнём, – произнесла Шай, взглянув наружу. – Время отдавать долги.

За бортом её корабля, в пустоте снаружи, кипел бой.

Космическое полотно расчерчивали вспышки лучевого оружия, и хаос битвы захлестнул тысячи кораблей.

Сотни уже пали – их туши кувыркались в вакууме, разбрасывая вокруг себя не только осколки из металла, но и куски плоти несчастных, что волею судеб стали сегодня пищей Бездонного.

Эта битва уже была проиграна.

Но, возможно, не война.

– Я не могу пойти на это, госпожа, – голос Четри исказили помехи, когда вшитые в ядро инструкции столкнулись с приказами. – Моя цель – ваша защита.

– Знаю, – сказала Шай ласково. – Прости меня… Перевожу управление двигателем Аман‑Хорста в ручной режим…

– Нет! – крикнул ИскИн, и корабль задрожал.

– …Авторизация протокола Эн‑Ка‑четырнадцать…

– Шай… – Голос Четри был полон мольбы.

Но пути назад не было, и Шай потянулась к панели управления, посылая один‑единственный приказ.

Где‑то в двигательном отсеке, подчиняясь насильственному внушению, все двадцать ячеек выпустили пустотьму в коллайдер Хорста.

Коллапсирующее вещество толкнуло судно вперёд, разрывая на части компенсаторы перегрузки, переборки и обшивку. Сталь завибрировала от боли, превращая свои молекулы в свихнувшиеся метеоры, а угол зрения сузился до неприличных значений, когда скорость превысила все допустимые границы.

Отношение сил вмиг бы расплющило и Шай, но за один удар сердца до рывка девушка потянулась к Господству.

Вселенная откликнулась внутри неё нарастающей волной мощи, психическим цунами, что безжалостно уничтожает возведённые на берегу сознательности преграды.

Эта сила заключила её в переливчатый фиолетовый панцирь, треща под натиском физических законов ускорения, и Шай стиснула зубы.

Держаться…

Аварийные огни и вой сирен возвещали о гибели корабля, но судно упрямо летело вперёд сквозь тьму.

Держаться…

Голос Четри пропал, когда корабль ослеп, оглох и онемел, а навигационные экраны борткомпьютера замерцали под натиском ускорения.

Держаться…

Червоточина приближалась – путь стать неизвестным героем, которого все будут знать как предателя всего Человечества.

Повинуясь секундному импульсу, Шай включила фотонно‑звуковую запись.

– Для всех, кто сможет услышать, – сказала она, противясь давлению извне, – сейчас семь тысяч триста двенадцатый цикл Новой Эры, а я – Шайринн Саладор Теневарр, третья дочь императора Саладора Валериана Тенневара, клянусь вам: я не предатель…

Шёпот из короба усилился, почувствовав слабину, и липкие щупальца запертых в нём Восьмерых потянулись к её разуму, богомерзко лаская мысли.

Установленный Шай таймер всё ещё мерцал на экране, ведя отсчёт.

Тридцать секунд до цели…

– Я проведу свой корабль через Забвение, изначальную сингулярность, из которой нет пути назад…

Двадцать секунд…

– …Я не знаю, что ждёт меня по другую сторону, но иначе нельзя. Я уношу с собой дары Бездонного, что человечество посчитало дарами святыми…

Десять секунд…

– …В надежде, что моя жертва не будет напрасной. Да славится Империя и славится Зарав…

ООООУУУУУМММ!

Мир взорвался яркой вспышкой, а телекинетическая броня разлетелась на куски. В трёх секундах от червоточины луч аннигиляционного орудия противника наконец достиг корпуса корабля, практически разрезая его поперёк.

Осколки материи, словно ножи, разлетелись по рубке, пробивая стены и плоть. Гермозатвор шлема закрылся, почувствовав вокруг вакуум, а Шай взглянула на кровь, что нитями тянулась из её ран куда‑то назад, повинуясь ускорению.

Двесекунды…

Корабль, сбитый ударом со своей оси, закрутился спиралью, а задетый выстрелом короб разлетелся на куски. Она поняла это, потому что звучавший шёпот вдруг превратился в вопль ярости.

Одна секунда…

Шай закрыла глаза, отдаваясь уносящему её забвению. Вопль утих, сжираемый гравитационной силой червоточины, и девушка победно улыбнулась.

«Во что бы то ни стало…» – подумала она, ныряя во тьму.

ГЛАВА 1. Голос во тьме.

И если я волей себе покоряю людей,

И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,

И если я ведаю тайны – поэт, чародей,

Властитель вселенной – тем будет страшнее паденье.

Н. Гумилев ©

История моя началась во тьме – и, наверняка, закончится там же, когда веки мои сомкнутся в последний раз.

Во тьме, окружённый безразличными ко всему сводами, под трель кислородного датчика я вновь и вновь бил своим ручным молоточком по толще перед собой.

Парадоксально, но именно в непроглядном мраке я боялся одного‑единственного – увидеть несмелую искру, если рука моя дрогнет и удар придётся мимо. Страшился увидеть свет, который погубит всё.

Страшился смерти.

Каким бы ни было моё жалкое существование – инстинкты брали своё. Помимо воли, на уровне животных рефлексов, я цеплялся за жизнь в надежде на великое откровение, на знак.

Путь к спасению всего моего рода.

«Глупость», – говорили несчастные из моего племени, а затем высекали искру в своих туннелях.

«Глупость», – хохотали они в истерике и бросались на тюремщиков, чтобы быть убитыми.

«Глупость», – шептал я и продолжал откалывать кусок за куском.

Я не родился на Каморане – быть может, в этом было дело. Не родился рабом, как многие тут. Не упустил возможности стать кем‑то похожим на человека прошлого – Homo sapiens, знающего больше, чем простые алгоритмы выживания.

Меня доставили сюда в качестве трофея, когда пал наш оплот на третьем спутнике Риандира – пограничного мира одной из систем Триумвирата. Не думал, что оставят в живых, но Хозяева знали толк в управлении ресурсами.

Я подходил, чтобы быть рабом – и меня пощадили. Перестану быть им нужным – и меня уничтожат. Этакая простая арифметика, которая въелась в саму душу местных.

И заместила собой надежду.

«Тинь‑длинь».

Скафандр просигнализировал о третьей отметке – пора было возвращаться назад. Я собрал остатки кристаллизованной пустотьмы в сакральный ларец и запечатал крышку. Не хватало ещё лишиться пайка за несоблюдение инструкций – а без пищи ты ослабнешь и не выполнишь норму в свой день.

А что бывает с неэффективными рабами, мы прекрасно знали и видели не раз и не два: Хозяева любили показательные выступления, где вместо бутафорских мечей наносталь отсекала плоть.

«Возвращаюсь», – послал я вибрационный сигнал по прицепленному к спине тросу. На том конце мой напарник на эту смену должен был получить сообщение и вытянуть меня назад.

Это был единственный способ общения между рудокопами вроде меня и внешним миром. Радиосигналы умирали в этой толще, фотонные сообщения были запрещены под угрозой смерти, а телепатические способности так и остались байкой из Времен Господства.

Убрав молоток, я вытянул руки и подхватил коробку, будто сокровище – которым она, в сущности, и была. Кристаллизованная тьма, субстанция, которую нельзя было касаться голыми руками, – величайший дар всего Простора.

Или проклятье?

Интересно, что бы Хозяева делали без анимы?

А потом к писку датчиков и равномерному стуку сердца добавился ещё один звук, заставляя меня замереть.

Справедливости ради, не было ничего необычного в мороках, вызванных кислородным голоданием, или звуковых иллюзиях у тех несчастных, чей разум сдавался под натиском первобытного страха. Однако я всегда надеялся, что одной силы моей воли достаточно для равной борьбы с этим недугом.

Голос по ту сторону камня моментально уверил меня в обратном.

«Не уходи…»

Почти шёпот, будто любимая щекочет ласковыми словами и дыханием твоё ухо ранним утром. Давно забытое, а может, никогда и не испытанное мной чувство, будто ты вновь кому‑то нужен.

Мурашки зародились на макушке электрическими импульсами и прокатились по моему телу вниз, заставляя тело обомлеть.

Горло пересохло, и датчики скафандра тревожно просигналили об учащённом сердцебиении. С лёгкой трелью включилась система вентиляции, заметив враз вспотевший лоб.

«Не оставляй меня…»

Трос натянулся, заставляя носки сапог скользить по камню. Мелкие кусочки породы захрустели и зашелестели, когда армированная ткань скафандра заскребла свой путь назад.

Я разомкнул сухие губы и ничего не сказал. Работал коленями, как и сотни раз до этого, – словно червь, извиваясь и корчась.

И пока меня тянули прочь, занебесный, прекраснейший и оттого жуткий голос взывал ко мне из раза в раз. Манил меня и ужасал одновременно, словно штормовое море в другом потерянном мною мире.

«Я – сила…» – шептал этот голос во мне, а я безотчётно вторил ему без слов.

***

«Двадцать минут до герметизации палуб сектора А‑3. Протокол безопасности запущен. Всем подопечным необходимо проследовать в собственные ячейки. Повторяю…»

Звук отдавался от металлических чёрных стен, взлетал к потолку, а потом падал нам на головы скрипучими нотами синтезированной речи. Хозяева так и не сподобились говорить по‑нашему – да и кто захочет учить язык домашнего скота?

– Тьфу, – сплюнул на пол Гока и растёр слюну подошвой сапога, – слыхали? Подопечные мы. А я‑то думал – дерьмо под ногами.

– За всех ручаться не могу, – пожал плечами Самико‑Мин, – но ты действительно смахиваешь больше на дерьмо.

– Ах ты, узкоглазая дрянь…

– И пахнешь так же.

– Сут‑ра намака…

Я решил вмешаться, как делал всегда. Если их не остановить, могла пролиться небольшая, но кровь. А крови здесь и так было достаточно.

Тем более намечалось дельце.

– Полётные списки? – Я достал скомканную самокрутку – настоящее сокровище по местным меркам – и засунул в зубы. – Техинжектор? Ворчливый Сот?

Мин достал электродуговую зажигалку и деликатно поднёс к моему лицу. Разряд – и кончик папиросы заалел в полутьме нашего укромного уголка.

Я с наслаждением затянулся, а потом погасил тлеющий табак и спрятал в карман комбинезона. Негоже было тратить нажитое потом и кровью за одно мгновение. Этакое стратегическое мышление в рамках клетки для подопытных крыс.

– Тут, – мой узкоглазый друг постучал себя пальцем по виску, – и тут, – похлопал он карман рядом стоящего Гока, – и там.

Мин кивнул в сторону уходящего вдаль проспекта, а я вытянул шею, силясь разглядеть среди тёмных конструкций знакомое бурое пятно.

Несложная задача – отыскать меж переплетений дисматерии нечто, созданное рукой местных.

Четыре колеса, никаких гравдвигателей, древняя и надёжная конструкция примитивного вида. Один из сохранившихся образчиков инженерного искусства раздробленного народа.

– Чертяга Сот! – одобрительно кивнул я этому ворчуну, что пыхтел и тарахтел, будучи заведённым. – Получается, готовы?

Гока пожал плечами, но он был парень надёжный – неизменно сохранял предрасположенность к любой авантюре.

– Есть проблемка.

Чувство встревоженности Самико‑Мина моментально передалось и мне, но я ел блюдо из тревог других на завтрак.

– Всего одна? – улыбнулся я криво.

– Несостыковка, верней будет сказано, – Мин потёр сальные волосы. – Нарушение алгоритма, пара цифр в общем полотне – яйца выеденного не стоящая аномалия.

Я вздохнул.

– То есть самое опасное.

– Точно, босс, – кивнул Мин.

Чёрт возьми.

Чем меньше девианта в анализируемой модели, тем сложнее её локализировать и исправить. Пробовать контролировать и отладить то, к чему порой и у самих Хозяев нет доступа, – смерти подобно, но выбор у нас был не велик.

– Слова или числа? – спросил я с опаской, мельком глянув на спешащих по своим ячейкам работяг.

– Цифры, босс, хоть и поганой мидрианской системы.

Я просветлел. С этим можно было работать, с этим я и мои ребята знали, что делать. Числа были понятны даже примитивным видам, населяющим Простор.

Низшая форма информационного и материального обмена внутри деспотичной цивилизации – то, что нужно для управления масс. От интуитивной арифметики, когда один абориген на пальцах выторговывает себе три рыбины за мешок пшена, до матриц расчёта звёздных координат – такой широкий спектр возможностей, скрытый за десятью символами!

Но если математика ещё хоть как‑то подчинялась нам, то Вибраника была инструментом наших угнетателей – способом их господства над самым существом мироздания.

– Время тикает, – угрюмо поторопил нас Гока.

– Придётся наверстывать небольшой пробежкой, – отшутился я, но секунды и вправду убегали прочь, мечтая оставить нас в дураках.

– Дельта, – Мин поднял палец вверх, – появилась дельта. Отклонение между запрошенным объёмом анимы для дозаправки и расчётным показателем затраченной энергии, если учесть, что маршрутные данные не врут.

Я прикинул возможные «или», которые могли объяснить перерасход анимы – так ещё называли пустотьму в Просторе.

– Похоже, они отклонялись от курса… – пробурчал Гока, выдвигая первую теорию. – Делали крюк?

– Не похоже, – Мин прищурился, прокручивая в голове данные. – Отклонений по дате и времени прилёта нет.

– А если дата вылета фальшивая? – Гока скрестил руки на мощной груди.

– Исключать нельзя, – пожал плечами Самико‑Мин. – Но излишняя конспирация настораживает вдвойне.

Я посмотрел вверх, где тени скрывали потолок нашего сектора. Там, за толщей дисматерии и камня, я знал это точно, простиралась свобода.

Свобода, усеянная миллиардами звёзд.

Свобода, отобранная у нас слишком давно.

Свобода, что осталась лишь пафосным словом на униформе погибающих где‑то людей.

Я знал: в этой свободе колыхались осколки Империи – одинокие песчинки, которые Хозяева стирали в пыль, стоило им отразить свет нашей надежды.

– Есть ещё вариант, – сказал я, не смея верить в это. – Потому что, если это было бы правдой, это могло дать нам шанс вырваться с Каморана. – Двигатель Аман‑Хорста ни при чём. Нечто другое пожирает аниму прямо из сакральников.

Мои давние товарищи, верные псы человечества, потянули за свои невидимые ошейники и переглянулись. А моё сердце забилось очень быстро – но не от испуга, как сегодня в каменной темнице, где я услышал голос, а от воодушевления.

– Работаем? – спросил Гока, потирая руку об руку.

– Работаем, – Мин оправил свой воротник, пригладил волосы и взглянул на меня.

Я взвешивал риски, прогнозировал исходы, искал нужный маршрут среди разветвлений наших дальнейших действий и их последствий.

Но все «за» и «против» сгорали огнём в груди, когда я представлял, что смогу избавить мой народ от страданий – не только во тьме тоннелей Каморана, но и везде, куда дотянусь.

Мой мозг капитулировал перед велением сердца, а душа подхватила единственный правильный ответ и облекла его в слова.

– Работаем, – подтвердил я и положил начало истории, которую мне ещё предстоит поведать.

ГЛАВА 2. И пересечется рубикон.

Но забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревог,И в Евангелии от ИоаннаСказано, что Слово это – Бог.

Мы ему поставили пределомСкудные пределы естества.И, как пчелы в улье опустелом,Дурно пахнут мертвые слова.

Н. Гумилев ©

Мы уже не помним тех времён, когда человечество было цветом и опорой обозримой ойкумены. Из нашей памяти давно стёрлись любые намёки на достоверность знаний о том, кто был человек Времен Господства и почему эти времена носили столь громкое имя.

В нашем распоряжении остались отрывки легенд и артефакты из старых машин, крупицы данных, раскиданных по тёмному космосу.

Только эхо былого и жестокая реальность настоящего.

Стоит признаться, что отличался я от каморанцев не только повышенным уровнем коэффициента интеллекта, но и рядом навыков, которые я приобрёл на своём бесславном пути сопротивленца.

Речь идёт о подкупе, саботаже и внедрении – прекрасном наборе любого уважающего себя шпиона. Несмотря на статус рабов, наш род был вплетён в систему вполне органично, поэтому мы не только пресмыкались перед Хозяевами, но также пресмыкались перед себе подобными – теми, кто взял на себя роль тюремщиков.

Оттуда и вытекал нехитрый вывод: людской, ничем не истребимый эгоизм открывал лазейки для всякого предприимчивого, кто был готов скрашивать дерьмо жизни маленькими радостями.

Этим я и занимался в свободное от рабства время: доставал то, что нужно одним, изыскивал то, что нужно другим, оказывал услуги третьим. Не то чтобы мне это было по душе – но я задался целью выстроить систему вокруг себя.

«Ради чего?» – мог бы спросить меня кто‑то.

А я бы ответил, что, как оказалось, именно ради этого момента.

– Эй, чего столбом стоишь?! – орал мне Гока, на котором форма портового грузчика смотрелась невероятно уместно. – Три шкуры драть тебя налево, всё за вас думать надо?!

Перекричать оглушительный звук Ворчливого Сота было нелегко, но лёгкие у Гоки были что надо. Я взглянул на хаос, что мы учинили, отдал честь и ринулся бежать в сторону технического шлюза застывшего надо мной корабля.

План был прост: устроить бардак с помощью старого драндулета, сорвать график разгрузки, отвлечь внимание от моей персоны, которая проникнет на «САЙТИАС» и поколдует над инструкциями распределения некоторых грузов, перебросив ордера от незаинтересованных лиц к заведомо заинтересованным.

– Доступ технической группы, порядковый номер УПИ‑47.

Я приложил добытое удостоверение к пропускной панели.

Слабый искусственный интеллект, ограниченный и ячейковый, сверил фотонную сетку чипа – и был таков. Полный запрет Хозяев на создание и внедрение потокового, симбиотического и централизованного ИИ сыграл мне на руку, как и всегда прежде.

Нечто важное стояло за искоренением любой адаптивной нейросети в мирах Простора, но голова моя была забита совершенно иными задачами, нежели размышлениями о мотивах Хозяев.

– Доступ разрешён, запущен протокол записи технического обслуживания единицы УПИ‑47. Дата – двенадцать тысяч девяносто седьмой цикл Новой Эры, двадцать четыре единицы месяца Окта, – подбодрил меня машинный голос, а я послал терминалу воздушный поцелуй.

Дверь отъехала в сторону совершенно беззвучно, открывая освещённый фиолетовым сиянием коридор. Корабли мидриан – а именно так Хозяева называли себя во всеуслышание – были архитектурным совершенством по меркам любого уважающего себя человека.

Потому что именно люди, или другие покоренные виды, эти корабли и строили.

Оказавшись внутри, я провёл рукой по переборке, как всегда испытав ощущение высасывающей пустоты, ощущение запертой внутри смерти. В этом металле не было жизни и движения молекул, энтропия не касалась его – вычёркивая из настоящего, словно невидимку.

Парадоксально, что величайшая слабость мидриан стала опорой их империи, скрепляя ненадёжные союзы правящих домов единственной неподвластной их силе вещью.

Вернее, одной из вещей.

Дисматерия плохо гнулась, но была почти неразрушима. Поэтому в интерьере и экстерьере превалировали угловатые и резкие формы – палец протяни и порежешься.

– Для протокола, – произнёс я заготовленную речь, отстукивая шаги по тёмному полу, – производится рекалибровка подачи гидрогеля в стыковочной опоре О3, повреждённой при разгрузочных работах. Калибровка будет производиться в ручном режиме.

– Заметка дополнена, – зазвенел голос.

– Вот и умница, – похвалил я единственного моего собеседника.

– Заметка дополнена.

– Эй, это не для протокола! – поспешно воздел я руки.

– Заметка дополнена, – согласился со мной голос.

Я обречённо вздохнул и вернулся к целям моего пребывания тут. А их было несколько, и одна была важнее другой, так что прерогативы разглагольствовать я был лишен ещё до начала операции.

Итак, что у нас тут?

Интерфейс был стандартный и понятный даже хуллу: Хозяева чурались грязной и рутинной работы, предпочитая управлять макроузлами. Поэтому локальное оборудование было адаптировано под наши руки – ну или руки других несчастных. Разница была невелика.

Противопоставленный большой палец был слишком удачной генетической находкой, как и разного рода ключевые элементы эволюционирующего организма. Поэтому населяющие Простор виды были в целом одного поля ягоды.

Просто одни были красные и сладкие, а другие – с дополнительной парой рук. Ну или глаз.

Или зубов.

Быстренько перенаправив движение гидрогеля по новым маршрутам, я использовал аварийную ситуацию, чтобы открыть доступ к другим системам корабля.

Заправским движением фокусника я вытащил из рукава техинжектор, вставляя его в разъём. С этой самой секунды, пока тупенький бортовой компьютер не разберётся с фальшивыми запросами и поступающими нелепыми инструкциями, я имел карт‑бланш в доступе к базам «САЙТИАСа».

«Зерновые культуры, униформа, эмбрионы…»

Я листал списки, попутно насвистывая что‑то ободряющее, искал то самое, не забывая перераспределить некоторые грузы в некоторые непланируемые ранее места.