Звёздная Кровь. Изгой IX
Вторым – гордыня. Чистейшая, дистиллированная гордыня, отравившая мой разум. Полученные Золотые Руны ударили в голову, как дешёвый, ядовитый аркадонский джин. Как же! Повелитель материи и плоти! Я решил, что моей мощи, моей воли хватит, чтобы продавить любую оборону. Полсотни жалких дружинников в каменной коробке? Они не впечатлили меня. Самонадеянный, спесивый дурак. Дурак? Да… Дурак. Дурак!
Третьей ошибкой стала глухота. Ами говорила об истории замка, о силе древних Кел, что строили его. Я слушал её, кивал, но не слышал. Её слова были для меня лишь фоновым шумом, исторической справкой, не имеющей отношения к делу. Я не принял к сведению её предупреждения. Я видел перед собой лишь каменную коробку с кучкой солдат, сторожащих моих людей.
И наконец, ошибка четвёртая, самая непростительная для любого командира, – отсутствие плана «Б». Где был запасной вариант действий? Отвлекающий манёвр? Пути отхода? Их не было. Я поставил всё на один-единственный удар. Стоит удивляться тому, что я проиграл? Нет. Не стоит.
Я принял эмоциональное, импульсивное решение, вместо того чтобы планомерно заниматься стратегическим планированием. И люди заплатили за мою гордыню и спешку своими жизнями. Эта мысль билась в черепе, как молот по наковальне, раскаляя виски. Больше никогда. Я мысленно поклялся на пепле моих погибших бойцов. Больше никакого продавливания врагов голой мощью. Больше никаких эмоциональных порывов. Только холодный, беспощадный, математический расчёт.
Когда самобичевание достигло своего апогея, я увидел его. Стрелок стоял на самой высокой башне, той, где на ветру отчаянно полоскал на ветру чёрный флаг с серебряной короной. Тёмная высокая фигура. Она не пряталась. Она стояла на самом краю парапета, словно ждала меня, словно всё это было частью некоего грандиозного, жуткого спектакля, где я был главным актёром. В руках она держала посох. Неестественно длинный, болезненно тонкий, как игла хирурга. Почему-то не было и тени сомнения, что это и есть «Испепелитель».
И тотчас же, вслед за этим ледяным озарением, в мозг вонзилась вторая мысль, ещё более страшная, ещё более ядовитая в своей простоте. Он не целился в «Дрейк». Он целился в меня. Весь этот огненный спектакль, эта кровавая, дымная катастрофа – всё было лишь началом. Прологом, написанным огнём на теле моего корабля и скреплённым кровью моих людей.
Раздумывать было некогда. Каждая доля секунды теперь стоила жизни. Я отдал Гиппоптеру мысленный, беззвучный приказ – пикировать. Стальной гиппоптер, сложил крылья и камнем рухнула вниз, словно в глотку этому каменному чудовищу. Ветер взвыл в ушах, превратившись в сплошной ревущий поток. Я вскинул плазменную винтовку «Копьё», ловя в перекрестье прицела тёмный силуэт. Выстрел. Сгусток перегретой плазмы, ослепительно-белый, сорвался со ствола, оставляя в сумеречном воздухе шипящий, ионизированный след.
Но фигура на башне ушла ловким перекатом в сторону. Словно перетекла из одного положения в другое, а потом и вовсе скрылась из поля видимости. Мне явно противостоял Восходящий. Плазменный болт, яростно ударил в каменную кладку за тем местом, где только что стоял мой враг, выбив сноп ослепительных искр и оставив на древних камнях оплавленную, дымящуюся оспину.
Я выругался сквозь зубы. Перезарядка «Копья» была слишком долгой, а время пошло уже на секунды, которых у меня не было. В этот самый момент боковым зрением я уловил движение. На крыше башни были ещё несколько фигур.
Решение пришло мгновенно, обогнав мысль. Я закинул бесполезную сейчас винтовку за спину.
В Скрижали вспыхнула Руна Огненный Пилум. Обжигающий жар сконцентрировался в ладонях. Но я не дал ему сорваться с рук одним огненным копьём, обречённым на такой же бесславный промах. Тщательно выверив свой бросок, попал в одного из бойцов. Тот сгорел не успев закричать от ужаса и боли. Яркая, нестерпимая вспышка на мгновение ослепила глаза, привыкшие к полумраку. Но не теряя времени я обратился к первобытной неукротимой энергии Ледяной Звезды, пропустив её силу через Перчатки Стихий, насильно наложив на неё ледяную, матрицу кристаллической шрапнели. Крыша башни отпечаталась в моём разуме, чтобы ударить по всей её площади, не обязательно было её видеть. Следом за Огненным Пилумом с вытянутой руки сорвался веер из сотен ледяных игл, выстреливших, как шрапнель из мортиры, покрывая всю плоскую крышу башни смертоносным ледяным ливнем. Воздух наполнился высоким, тонким, кристальным визгом. Шрапнель, острая как хирургический инструмент, обрушилась на башню, яростно кромсая камень и плоть без разбора.
Гиппоптер расправил могучие крылья, останавливая наше стремительное падение. Зрение возвращалось медленно, неохотно, словно продираясь сквозь стеклянную крошку, я смотрел вниз, на результат своей импровизации. Начальный ход в этой партии был сделан. Теперь начиналась игра на выбывание. Кровавая игра.
И то, что я увидел, заставило моё сердце не просто замереть – оно провалилось в беспросветную бездонную пустоту. Фигура в чёрном плаще поднималась по штурмовой лесенке на крышу. Не обращая внимания на нескольких стрелков лежащих вокруг, превращённых в истыканное ледяными иглами решето. А эта тварь… она была невредима. Она уже подняла свой тонкий, как жало «Испепелитель» и целилась в меня.
Время не замедлилось. Оно треснуло и рассыпалось на мириады острых, неподвижных осколков. Я видел, как костлявые, обтянутые чёрной перчаткой пальцы стрелка сжимаются на рукояти древнего артефакта. Видел, как на набалдашнике посоха загорается крохотная, рубиновая точка. Ещё секунда – и я превращусь в горстку пепла, как те несчастные на палубе «Дрейка».
Цель была недостижима. Я не успевал достать винтовку. Не успевал атаковать цель Рунами – они в откате. Я парил над пропастью, и этот третий выстрел станет моим последним.
397.
В первые, бесконечно долгие доли мгновенья, меня пронзил ледяной ужас. Не тот страх, что бодрит и заставляет кровь быстрее бежать по жилам, а тот первобытный, парализующий ужас, что обращает кровь в стылую ртуть и превращает кости в хрупкий лёд. Но затем, как бывало всегда в минуты смертельной опасности, дьявольская машина в моём черепе, усиленная дарами Восхождения, переключилась в иной режим. Чувства, эта ненужная, обременительная роскошь, отмерли, уступив место холодным, отточенным рефлексам, а те, в свою очередь, – бездушному, рациональному действию.
Обхватив ногами мускулистые бока гиппоптера, чтобы освободить руки, я в едином, отчаянном движении одной ладонью коснулся гвоздя Стигмата, вбитого в моё запястье, а другой активировал Руну Великого Щита Обжигающего Света. Золотистая полупрозрачная сфера, сотканная из чистого света, материализовалась вокруг меня, и в тот же миг я отдал Аспекту беззвучный, мысленный приказ пикировать вниз. Сложить крылья и нырнуть в пропасть. Это не могло спасти меня полностью, я это знал, но могло хотя бы уменьшить силу удара, рассеять его смертоносную мощь.
«Испепелитель» выстрелил одновременно с началом нашего отчаянного манёвра. Не было ни луча, ни вспышки, но то, что это был выстрел было ясно сразу. Щит, что обычно выдерживавший десятки и сотни атак, отчаянно замерцал и за долю секунды истощился, погас, осыпавшись мириадами золотых, гаснущих искр. Неукротимый жар прошёл сквозь него, обрушившись на меня и Аспект. Я ощутил, как обугливается ткань моего френча, как адская, нестерпимая боль вонзается в плоть на плече и груди, словно клеймо, выжженное на моей коже. Приземление вышло нештатным, катастрофическим – мы с гиппоптером рухнули на каменную крышу и покатились по ней, скрежеща когтями о камень, подняв облако каменной крошки. Через мгновение я уже был на ногах, шатаясь, но живой. А мой верный гиппоптер, исполнив свой долг, истаял, обратился в лёгкую дымку, вернув остатки Звёздной Крови в мой резерв.
Вскочив, я увидел, как фигура в чёрном плаще развязывает завязки на вороте и небрежным, почти ленивым движением поводит плечами. Чёрные меха, тяжёлые и грубые, осыпались на камни, обнажая то, что было под ними – обтягивающий комбинезон, отливающий в тусклом свете сумерек тусклым золотом. Он сидел на ней, как вторая кожа, обнажая точёную, хищную фигуру. В её руке бесшумно замерцало лезвие, какого-то энергетического оружие. Сотканный из чистой энергии клинок был видимым только благодаря хлещущим струям дождя.
И я замер. Передо мной стояла женщина.
Моральная дилемма, давно похороненная, казалось, под слоем пепла и крови, обрушилась на меня, как внезапная лавина. Сражаться с женщиной? После всего, что я пережил, после всего, что я потерял? Но я вызвал справку через Скрижаль, и информация ударила меня, как разряд молнии, отрезвляя и возвращая в реальность:
Фиа ван дер Бас.
Народ: Изгои.
Ранг: Бронза.
Содержит Звёздную Кровь.
Это была какая-то близкая родственница Кееса ван дер Баса и бронзовая Восходящая. Воительница, стоящая ниже меня на лестнице Восхождения, но оттого не менее опасная, способная убить меня, не моргнув. Но всё равно – передо мной была женщина, и та часть меня, та, что ещё помнила то откуда я, не хотела поднимать руку на представительницу слабого пола, не хотела видеть её кровь на своих руках. Однако другая моя часть, та, что видела, как мои друзья превращаются в пепел по её вине, та, что была выкована в горниле сотен боёв, безжалостно напоминала, что это не игра в рани в кантине, а смертельная схватка. В этой кровавой драме сантименты были самым быстрым билетом в партер Вечности, а слабость означала неминуемую смерть. И не только мою, но и моих людей. Слишком высоки ставки.
– Кир из Небесных Людей. – Голос её, вопреки шуму дождя и вою ветра, прозвучал на удивление чисто и отчётливо. – Ты прилетел один, чтобы закончить то, что начал.
Я молчал, позволяя этой фразе повиснуть в стылом воздухе. Моя рука медленно легла на эфес иллиумового меча. Я не ожидал, что она узнает меня, что эта встреча на вершине этой живописной долины будет обставлена с таким дьявольским знанием дела.
– Откуда ты меня знаешь? – вопрос сорвался с моих губ, сухой, хриплый и отрывистый.
– Не так много Восходящих летают над Кровавой Пустошью на столь приметном воздушном паруснике, – она чуть склонила голову набок, и в этом движении сквозила ленивая хищная грация.
– И не за голову каждого предложена столь щедрая награда? – парировал я, ощутив горький привкус собственной известности.
– Не за каждого… – она сделала паузу, словно пробуя на вкус моё молчание. – Вы летали за небесной капсулой? Как успехи?
– Да, летали. И спасли женщину, которую Кеес ван дер Бас, хотел сделать трэлем, – я намеренно ударил по самому больному.
– Значит, мой брат мёртв… – это был не вопрос, а констатация.
В её голосе не прозвучало ни печали, ни удивления, лишь холодная, металлическая уверенность. Но ответить требовалось. Вдруг удастся договориться с ней.
– Ты права, – наконец ответил я. – Твой брат мёртв. Я убил его в честном поединке Фионтара.
– Честном поединке? – её губы искривились в горькой, ядовитой усмешке. – Ты Кровавый Генерал. Неужели тебе, палачу и завоевателю, не претит приукрашивать банальные убийства этим высоким словом – «честь»? Мой брат был прав, называя вас, пришельцев, трусами, прячущимися за громкими словами.
– Твой брат имел возможность убедиться перед смертью, что его убеждения не соответствовали истине, – я сделал шаг вперёд, чувствуя, как раскалённая игла боли от ожога вонзается глубже в плечо. – И я убил его не из трусости. Я убил его, потому что он собирался казнить моих людей. Выбора он мне не оставил.
– Не было выбора… – она повторила мои слова, вкладывая в них всю желчь и презрение, на которые была способна. – А ты не задумывался, чужак, что для нас вы – зараза, вторгшаяся на нашу землю, в наш мир? – её голос начал дрожать от сдерживаемой, клокочущей ярости. – Ты прилетаешь с небес, убиваешь Патриарха Благородного Дома и думаешь, что можешь хозяйничать здесь, как у себя дома? Как не отсох твой мерзкий язык принести мне такую новость?
Я почувствовал, как внутри меня закипает ответный тёмный гнев, но заставил себя сохранить внешнее спокойствие. Ярость была плохим советчиком в поединке с бронзовым Восходящим.
– Я здесь не для того, чтобы захватывать вашу землю. Я здесь, чтобы освободить своих людей, легионеров, которых твой брат держит в плену.
– Эти люди стали нашими пленниками, потому что нарушили законы Поднебесного Аркадона! – её взгляд метнул в меня молнии. – Легион не имеет права отступать без приказа! Они дезертировали, бежали от справедливого наказания, как последние вонючие мабланы!
– Справедливого? – я не выдержал и горько рассмеялся. – Ты называешь справедливой казнь опытных ветеранов в разгар войны с ургами? Великий Аркадон трещит по швам от внутренних противоречий и внешних ударов, а вы собираетесь убить своих лучших и храбрейших воинов?
Фиа на мгновение замялась. Всего на одно, почти неуловимое мгновение, но в нём я увидел не безжалостного воина, а женщину, которая, быть может, не знала всей правды, человека, ослеплённого ложью и горем.
– Я пришла сюда не для того, чтобы спорить с тобой о справедливости, – наконец произнесла она, и её голос снова обрёл ледяную твёрдость. Она подняла своё энергетическое оружие, и его лезвие загудело, разгоняя капли хлеставшего дождя. – Я пришла сюда, чтобы отомстить за брата.
– Я не могу позволить тебе этого сделать, – я медленно, с неохотой, вытащил свой меч из ножен.
Иллиум клинка тускло блеснул в сгущающихся сумерках.
– Но знай, что я не хочу сражаться с тобой.
– А я не спрашивала твоего разрешения, Кровавый Генерал, – её голос стал клинком, острым и холодным. – Ты убил члена Благородного Дома ван дер Бас. Патриарха и моего родного брата. За это ты заплатишь своей жизнью и Звёздной Кровью.
Мы стояли друг против друга на продуваемой всеми ветрами крыше, разделённые всего несколькими шагами. Ветер бросал нам в лица холодные, колючие капли дождя. Я знал, что любое моё решение сейчас – это выбор меньшего из зол. Можно было попытаться уйти, сбежать. Можно было попытаться уговорить её, воззвать к разуму. Но время для слов уже ушло, утонуло в крови моих людей и её брата. Никто не давал мне гарантий того, что легионеров, томящихся в плену, прямо сейчас не казнят. Поэтому и выбора у меня не было. Оставался только бой.
– Тогда давай закончим это, – произнёс я, принимая боевую стойку.
Меч стал продолжением моей руки.
– Но знай – я сражаюсь не из-за гордыни или мести, а только для того, чтобы защитить тех, кто мне дорог. Нам не обязательно драться. Отдай мне пленных легионеров, и ты больше никогда меня не увидишь.
Фиа ван дер Бас ответила коротким, почти неуловимым кивком, и в следующее мгновение её энергетическое лезвие пришло в движение. Всполохи энергии от попадающих на невидимый клинок дождевых капель обозначали смертоносную дугу его движения. Начался тот танец, в котором музыка – лязг клинков, а финал предопределён судьбой. Схватка, которая решит судьбу не только нас двоих.
398.
Цель моя была ясна и понятна. Необходимо победить Фиа ван дер Бас и вырвать из подземелий этого мрачного замка легионеров. Это был мой личный долг, выжженный на совести пеплом сгоревших парней на палубе «Дрейка». Вопрос чести, если это слово ещё хоть что-то значило в этом мире, и вопрос элементарной человечности. Я сражался не за победу как таковую, а за право моих бывших сослуживцев на жизнь.
Женщина сделала шаг мне навстречу. Испепелитель в её руке зашипел, вспыхнув призрачным, нематериальным клинком, сотканным, казалось, из чистого сгущённого гнева. И почти сразу, с первой же моей отчаянной попытки парировать её удар, я осознал фатальную истину. Мой иллиумовый меч был абсолютно бесполезен против её оружия.
Наш первый обмен ударами был молниеносным. Я попытался отбить её выпад, но мой клинок встретил не сталь, а пустоту. Призрачное лезвие прошло сквозь иллиум, не встречая сопротивления. Оно оставило на моём правом предплечье глубокий росчерк кровоточащей раны. Боль, острая и жгучая, как удар огненного хлыста, пронзила руку до самого плеча. Пальцы разжались сами собой. Меч полетел вниз, но я, извернувшись, успел подхватить его в воздухе левой рукой.
Развитый Навык Амбидекстрии позволял мне сносно фехтовать и левой. Но этот стиль боя был для меня чужим, неуклюжим, словно я сражался рукой мертвеца. Каждое движение требовало большего усилия, каждая попытка парировать её удар давалась с мучительным трудом. Фиа, напротив, уподобилась золотой молнии, не давая ни мгновения, чтобы опомниться, чтобы привыкнуть к новому, неудобному хвату. Её атаки были яростны и точны, как уколы хирурга. Она видела мою слабость и безжалостно била по ней, обрушивая на меня каскад выпадов, пытаясь выбить меня из равновесия, заставить ошибиться.
Я понимал с убийственной ясностью, что проигрываю. В этом честном поединке, клинок против клинка, у меня не было ни единого шанса. Отчаяние, холодное и липкое, подступило к горлу. И я сделал то, чего не делал никогда. Встретив её очередную атаку, я отвёл её клинок в сторону, намеренно подставляя левое плечо под скользящий удар, и в тот же миг нанёс встречный удар ногой. Грязный, подлый приём из арсенала головорезов. Мой сапог врезался ей в живот.
Фиа отлетела назад, прокатившись по скользким от дождя камням крыши. Но даже в падении она сохраняла невероятное хладнокровие. Её энергетический клинок не погас, он продолжал гудеть в её руке, готовый к новой атаке. Она вскочила с нечеловеческой кошачьей грацией, словно мой удар не причинил ей никакого вреда. Она снова ринулась в атаку, и я был вынужден уклоняться, отступать, пятиться от её нематериального, призрачного клинка. Наша схватка превратилась в смертельный, рваный танец на самом краю пропасти, где каждый неверный шаг, каждое неловкое движение могло стать последним.
В один из таких моментов, когда мы снова сблизились для отчаянного обмена ударами, произошло нечто неожиданное. Фиа, когда наши тела почти соприкоснулись в вихре боя, стремительно вытащила из-за спины тонкий, как игла, стилет и нанесла мне короткий, скользящий удар в бок. Я отшатнулся, ожидая привычной острой боли от раны, но вместо этого почувствовал, как по моим венам разливается ледяной, чужеродный огонь.
Я понял мгновенно, что стилет был отравлен. Яд действовал быстро и неумолимо. В глазах поплыл багровый туман, мысли, ещё секунду назад острые и ясные, превратились в вязкий, неповоротливый кисель. Тело словно налилось расплавленным свинцом. Это была катастрофа. Не просто рана, а полная потеря контроля над ситуацией. Яд замедлял меня, лишал способности адекватно реагировать, отнимая моё главное преимущество – сверхчеловеческую реакцию Восходящего.
Фиа остановилась, наблюдая за мной с откровенным, злорадным торжеством.
– Яд смертельный. Любой другой уже бы сдох, корчась у моих ног. А ты крепкий, – её голос сочился ядом не меньше, чем её клинок. – Но так даже лучше. Будешь дольше мучиться…
Полуторный меч выпал из ослабевших, непослушных пальцев и звонко, почти по-погребальному, ударился о камни. Звук падения моего меча о камни стал тем финальным аккордом, тем последним ударом в литавры в грандиозной симфонии моего поражения. Мир поплыл, теряя свои резкие, жестокие очертания, превращаясь в акварельный набросок, безжалостно размытый холодным дождём. Фиа надвигалась на меня, её силуэт дрожал и двоился, словно отражение в кривом зеркале. Её призрачный клинок гудел, как разъярённый, готовый к смертельному укусу шершень.
В первые, бесконечно растянувшиеся доли этой секунды, меня накрыл ледяной, животный ужас. Не благородный страх воина перед смертью, а тот первобытный, парализующий, липкий ужас, что живёт в спинном мозге. Страх перед небытием, перед болью, перед окончательным и бесповоротным концом.
А затем, как бывало всегда в минуты смертельной опасности, когда душа уже готова была покинуть тело, что-то щёлкнуло. Я переключился в иной, бесчеловечный режим. Чувства, эта ненужная, обременительная роскошь, отмерли, уступив место холодным, отточенным до автоматизма рефлексам. Тело, ещё не до конца покорённое ядом, действовало само, как марионетка, чьи нити дёргал инстинкт выживания.
Она сделала выпад – смертельный, выверенный, идеально рассчитанный на то, чтобы пронзить моё сердце и оборвать эту жалкую комедию. Но я, вместо того чтобы отпрянуть, уклонился и шагнул ей навстречу.
Обхватив её за талию, я резко сблизился, используя её собственный смертоносный импульс против неё же, и нанёс удар лбом в переносицу. Это не было гениальным тактическим расчётом. Это был чистый, животный рефлекс, вбитый в мои мышцы годами муштры и десятками боёв. На расстоянии её клинок был абсолютной смертью. Вплотную же он превращался в бесполезную, хоть и ярко светящуюся палку. Мы рухнули на скользкие, ледяные камни единым спутанным, барахтающимся клубком, в нелепой пародии на объятия любовников.
Борьба на земле была короткой, грязной и отчаянной. Вскоре я оказался сверху, удерживая её запястье. Удар! Ещё удар! И энергетический меч покатился, лезвие его выключилось. Ватные, предательски непослушные мышцы горели огнём от напряжения и яда. Я нанёс несколько быстрых, грязных ударов кулаком в область её солнечного сплетения. Каждый удар отдавался тупой, ноющей болью в моих собственных костяшках. Я бил вкладывая всю массу своего тела, добавляя в каждый удар всё отчаянное, первобытное желание жить. Она зашипела от боли и ярости, как змея, её руки с обломанными ногтями царапали мою шею и одежду, пытаясь дотянуться до моих глаз.
И вот тогда, прижав её всем своим весом к ледяным, мокрым камням, я замер на одну невыносимую долю секунды. Передо мной, во всей своей абсурдности, возникла дилемма, острая, как лезвие её отравленного стилета. Я безоружен и отравлен. Мои мысли едва ворочались в черепе, превратившись в вязкий, мутный кисель. Но она, даже прижатая к земле, всё ещё представляет смертельную угрозу. А я обязан убить её. Сейчас. Здесь. Но могу ли я убить женщину голыми руками, даже если это спасёт десятки жизней? Этот вопрос ударил меня, как разряд тока, пронзив туман ядовитого дурмана.
Время для философских размышлений кончилось в тот же миг. Фиа извернулась под мной со змеиной гибкостью, её рука метнулась к поясу, чтобы вновь выхватить стилет. И я принял необходимость – могу. Могу и сделаю. Потому что это был тот самый пресловутый выбор меньшего из зол, о котором так любят рассуждать сытые мудрецы в тёплых кабинетах. Никак иначе поступить было уже нельзя. Мой кулак, тяжёлый, как молот палача, опустился на её точёные черты лица, на надменный изгиб губ. Послышался мокрый, отвратительный хруст ломаемых костей. Но этого было мало. Она яростно заорала, извиваясь подо мной, как пойманный в силки зверь, её ненависть и воля к жизни были не сломлены, а лишь распалены болью.
Тогда я схватил её за плечи, ощутив под пальцами, как напряглись её мышцы, и с силой, которой во мне почти не осталось, ударил её затылком о каменные плиты. Один раз. Второй. Третий! Раздался мокрый, отвратительный звук, и её тело вдруг обмякло, превратившись в безвольную, тяжёлую куклу. Она, что называется, поплыла и перестала сопротивляться. Мои руки, почти наощупь, будто живя своей собственной, отдельной жизнью, нашли её шею – тонкую, тёплую – и сомкнулись на ней стальной, неотвратимой удавкой.
И в это самое мгновение я снова заколебался. Яд, до этого мутивший сознание, вдруг отступил, подарив мне одну-единственную секунду пронзительной ясности. Зрение прояснилось, и я увидел её лицо. Разбитое, залитое кровью, искажённое болью и предсмертной яростью, но всё равно, даже в этом уродстве, отчаянно, невозможно живое и по-своему прекрасное. Я смотрел в её широко раскрытые глаза, и не было в них ни страха, ни ненависти. Лишь холодная, стальная, несгибаемая решимость. Вероятно, в точности такая же, как у меня. Мы были зеркалами, отражающими друг в друге один и тот же смертельный оскал необходимости.
И тогда я вспомнил. Не просто вспомнил – я увидел, услышал, почувствовал запах. Обугленные, скрюченные тела на палубе «Дрейка». Омерзительный запах жжёной человеческой плоти, въевшийся, казалось, в самую мою душу.
Пальцы сжались сами собой, выдавливая из этого красивого, сильного и гибкого тела воздух и саму жизнь.
Или она, или они. Или она, или я. Необходимость. Жестокая, слепая и неотвратимая, как и вся жизнь в Единстве. Я не знаю, сколько это продолжалось. Секунды растянулись в липкую, душную вечность. Я смотрел в её затухающие глаза и чувствовал, как под моими пальцами что-то с сухим, омерзительным хрустом ломается. Её тело в последний раз дёрнулось в агонии, выгнулось дугой и затихло навсегда.
Когда её дыхание прекратилось, я на мгновение закрыл глаза. Эта победа, если можно было назвать это так, не принесла ни облегчения, ни удовлетворения. Только горечь, подобную пеплу, и холодную, звенящую пустоту внутри. Я убил её. Я задушил женщину на мокрой крыше этой прекрасной пасторальной долины. Её лицо, разбитое и прекрасное, будет преследовать меня в кошмарах до конца дней. Но я также знал, с той же убийственной ясностью, что если бы я не сделал этого, все, ради кого я сюда пришёл, были бы обречены.