Завет Лазаря. Книга 1. Слуга

На такой случай молитв я не знал. Поэтому мысленно орал матом.

Несколько минут, показавшихся вечностью, нас продолжало все глубже затягивать под лавину. Мне едва не стесало бок о скалу, но, застонав от боли, я только сильнее вцепился в кронпринца. Затем кинуло в сторону и вниз, вдавило в ледяную корку, и та, захрустев (или это был мой позвоночник?), поддалась.

Снег закончился. Лавина осталась где-то сверху, продолжая грохотать и менять рельеф Хертвордского хребта. А мы с кронпринцем, угодив в одну из многочисленных расщелин, перешли в свободное падение. В последний момент мне все-таки удалось повернуться, чтобы мальчишка оказался сверху. Прижав подбородок к груди, я избежал размозжения черепа… Но не перелома спины и обширных разрывов внутренних органов, когда все закончилось резким столкновением с камнем.

Кажется, я закричал. Истошный, на грани разрыва голосовых связок, вопль отразился от сводов пещеры, в которую мы провалились, и обрушился сверху издевательским эхом. Я задохнулся, ослеп от боли, едва помнил себя, но все-таки смог удержаться на краю сознания.

Кронпринц, живой, но белый, как покойник, с трудом – даже не с первой попытки – разжал сведенные судорогой пальцы и неловко откатился в сторону.

Говорить, когда внутри было повреждено и разорвано все, что вообще можно повредить и разорвать, – задача с дополнительным уровнем сложности, но мальчишке срочно требовалось дать указания, пока у меня оставалось несколько мгновений агонии, а он не натворил бед.

– В сумке – амулеты, еда, вода. Используй все, но выживи. Сними с меня пальто, надень сам – на нем заклинание. Жги вещи, чтобы был огонь. Продержись три дня. Получится – посмотри, куда мы попали, – прохрипел я.

– А вы? – тихо, не справляясь с дрожью и слезами, спросил кронпринц.

У него начиналась истерика, но сделать я ничего не мог.

– А я – Лазарь Рихтер. – Надеюсь, это имя ему известно.

Мгновения истекли, кровь пошла горлом. Я попытался в последней судороге улыбнуться, устало закрыл глаза, будто собравшись поспать.

И умер.

Воскресать не больно. Напоминает обычное пробуждение. Конечно, если не считать чертов холод, заполняющий каждую частицу тела и сдавливающий грудь. В первые секунды самое сложное – сделать вдох. Каждый раз кажется, что разучился. И хоть легкие начинает жечь от нехватки кислорода, смерть плотно смыкает губы, не желая отпускать из белого, ледяного забвения.

Шевелиться еще не получалось. Тело слушалось неохотно, холод никак не отступал, псом вгрызаясь в каждый нерв. После нескольких коротких и неуверенных вздохов, сбиваясь с ритма, заработало сердце. Следом восстановился ток крови. Пульс, ленивый и неровный, медленно набирал темп.

Разлепив глаза, я уставился в еще нечеткий, расплывающийся свод. Пахло каменной сыростью, которую разбавляла вонь горелой ткани с удушающим хвойным привкусом. Рассеянный серый свет, падающий в широкую щель, позволял сориентироваться в месте, куда мы угодили.

– Судья Рихтер? – раздался надломленный голос сбоку.

Со второй попытки я повернул голову на звук.

Кронпринц выглядел так, будто это он умер и воскрес. Бледный до синевы, с ввалившимися щеками, заострившимися скулами, потрескавшимися, запачканными запекшейся кровью губами и почти черными тенями под лихорадочно блестящими глазами. Еще и от крови, залившей его на перевале, оттерся не до конца. Встреть я такого «красавца» в темном переулке Бердена, принял бы за восставшего мертвеца или одержимого.

– Да. – Хотел бы ответить что-то язвительное и умное, но увы.

Пауза затягивалась. Кронпринц смотрел не моргая, часто сглатывал и продолжал нервно прикусывать губу, из последних сил стараясь не расплакаться. В моем пальто, которое было велико ему на три-четыре размера, со спутавшимися волосами, повисшими темными сосульками, мальчишка все равно выглядел благородно. Вот что значит порода.

Не то что моя простецкая морда.

Собравшись с силами, я спросил о самом важном:

– Цел? Ничего не отморозил? Кашель? Жар?

– Знобит немного, и горло болит, но в общем нормально себя чувствую, – подумав, сообщил кронпринц. – Я нашел в сумке огненные амулеты. Сжег почти все вещи, как вы и сказали. И пальто греет. Спасибо.

Чудеса.

Нет, я, безусловно, рад, что он не получил гангрену и не загнулся от воспаления легких. Но в нынешних условиях простому человеку отделаться ознобом не то что сложно – нереально. Плюс один балл в копилку подозрений Йозефа. Что-то колдовское в крови наследника точно есть.

– Чем воняет?

Мальчишка вздрогнул, несколько раз быстро моргнул и нахмурился. Потом сообразил.

– В сумке разбился флакон с духами. Вещи пропитались насквозь. Пахло так резко, что первый день меня тошнило и болела голова, – пожаловался он и уточнил: – Зато благодаря спирту вещи лучше горели. Сейчас уже не чувствуется. Или притерпелся… Я даже не понял, что именно за духи были.

– Кипарис, ладан и можжевельник, – зачем-то пояснил я.

Вещей было не жаль.

Мы еще помолчали: я приходил в себя, мальчишка смотрел.

– Артизар Хайт Тедерик, – представился кронпринц, будто я мог его не знать. – Вас же за мной направили, герр судья?

– Давай по имени. Нашел кому «выкать», будущий император. – С трудом я пошевелился и перекатился со спины на бок. Встать пока не пытался, только прислушивался к отголоскам тянущей боли во всем теле. – Да, за тобой.

Сочувствовать я не умел, характером обладал паскудным, но кронпринца требовалось поддержать и ободрить, пока он не тронулся умом из-за количества травмирующих событий. Уверен, минувшие три дня стали для него если не самыми худшими в жизни, то точно запоминающимися и потеснившими многие другие печали.

– Молодец, что продержался, – похвалил я.

– Я не верил… – прошептал Артизар, отвел взгляд, зажмурился, снова прикусил губу, а затем его прорвало, голос опасно зазвенел: – Слышал, конечно, рассказы про судью Рихтера, но ведь бессмертие – сказки! Никто не может и не должен жить вечно! Эти дни я не понимал, чего жду. Зачем жгу вещи вместо того… чтобы просто покончить с собой. Было так страшно!

Артизар обхватил себя за плечи, будто пытался защититься от пережитого ужаса, его затрясло. И мне бы встать, обнять его, утешить, потрепать ласково по голове, сказать, что все закончилось, а дальше мы со всеми бедами справимся вместе, но я только уточнил:

– Вечная жизнь на самом деле сказка. Я умер. И воскрес. Что бы ни случилось – на третий день всегда возвращаюсь. Думаешь, имя за красивые глаза получил?

Артизар успокоился, встрепенулся, поднял взгляд, размышляя, и возразил:

– Лазарь на четвертый день воскрес. Не на третий.

– У Йозефа не хватило бы чувства юмора назвать меня Йехи.

Я кое-как сел и обхватил голову руками, борясь с дурнотой. От слабости тело покрылось липким по́том. Руки слушались плохо, меня потряхивало и знобило. Но мысли и чувства наконец пришли в норму.

Дотронувшись до левого уха, я нащупал серьгу-гвоздик, проверяя, все ли с ней в порядке. Это подарок Микаэлы, зачарованный так, чтобы за три дня смерти с телом не произошло ничего непоправимого. Чуть шершавый металл под подушечкой пальца ощущался привычной выпуклостью.

Я потянулся и подтащил разоренную сумку. Может, мальчишка к удушливому запаху и притерпелся, но я, ощутив вонь ладана, едва сдержал рвотный позыв. А раньше так здорово пахло! Придется парфюм менять. Выбрав из вещей на дне уцелевший свитер, натянул его. Сильно теплее не стало, но не то чтобы у меня были варианты.

– Вернуть пальто? – предложил Артизар, наблюдая, как я вытряхиваю на камни оставшуюся пару белья, с третьей попытки поджигаю отсыревшую ткань и жадно тянусь, едва ли не засовываю ладони в вяло потрескивающее пламя.

– Нет. Дай еще пару минут, и попробую сообразить, как отсюда выбраться. Ты вообще не ел, что ли?

И без того скромный кулек с вяленым мясом, которое я грыз в дороге, когда не находил трактира или постоялого двора, уменьшился едва ли на треть.

– Ел. – Артизар насупился и потер кончик носа. – Немного. Не хотел.

Взгляд стал настороженным, будто он решил, что сейчас наору и запихну в него оставшееся мясо насильно. Но я промолчал. Мальчишка жив, не теряет сознание от голода – этого достаточно.

– Там дальше еще расщелина – днем небо видно. Вроде бы можно выбраться наверх. Я не пытался – не дотянуться. И страшно. Вы… Ты высокий, дотянешься. Ты же нас вытащишь? Как твоя магия работает? С теми тварями… Я не понял. Я вообще не очень соображал. А рассказы про судью Рихтера разные: кто-то говорит, что ты Спаситель, кто-то – что сын Йамму, Энтхи.

Впервые за обреченностью и страхом в тихом, ломающемся голосе кронпринца прорезалось любопытство.

Слухов про верного пса айнс-приора Хергена – Лазаря Рихтера – по империи ходило столько, что хватило бы на отдельный сборник. Ну или хотя бы на статью в бестиарии. Где-нибудь между реморой, спутницей Левиафана, и роггенмеме, «ржаными тетушками», злобными полевыми духами.

Но момент для лекции о моем даре был неудачный.

– Это не колдовство, – только и сообщил, поднимаясь на ноги.

В позвоночнике сочно хрустнуло, но боли не последовало.

Такая незадача: я – убийца, пьяница, развратник и богохульник – молюсь и получаю взамен силы для борьбы со злом. Если бы святейший престол понял природу дара, давно бы разобрал меня на части и заспиртовал в колбах в самом глухом и темном углу апостольского архива. И обучил бы этим чудесам других, более лояльных к делам приората людей.

– А ты не маг? – я спросил на всякий случай.

Было бы очень смешно, если бы мальчишка сознался так просто.

Артизар качнул головой, наблюдая, как я, без возможности разогнуться, чтобы не стесать череп о низкий и неровный свод, осматриваюсь.

Пока мы беседовали, рассеянный свет из расщелины погас, сменившись непроглядной тьмой. Снаружи наступила ночь.

Ударив браслетами друг о друга, я создал указующий луч и направил его вверх.

Подняться по отвесным стенам расщелины, в которую мы провалились, я бы смог. Один. Не с живым неумелым балластом. Слишком высоко, мало удобных выступов, а местами и вовсе нужно прыгать. Артизар точно, будь он сыном хоть самой Девы-Матери, не справится. К себе я его не привяжу, а без страховки… Нет уж, оставим на крайний случай.

Поэтому, оценив шансы, я постоял еще несколько минут, потягиваясь и разминая одеревеневшие за три дня мышцы, перед тем как снова согнуться и пойти смотреть вторую расщелину.

– За мной, – скомандовал. – Если возможно – сразу поднимемся.

Быстро перетряхнув сумку, я вытащил из потайного кармана кошелек. Пожалуй, это самое важное для дальнейшего выживания. И протянул его Артизару, чтобы убрал в пальто. Склоняясь все ниже, а после и вовсе опустившись на колени, я полез по узкой каменной кишке дальше от места падения.

Кронпринц сопел позади.

Уверен, вопросов у Артизара было – задавать и задавать. Но он, несмотря на свой статус, не спешил выплескивать их, требовать пояснений и планов. То ли все-таки хватило ума оставить любопытство на подходящее время, то ли гибель отряда и сход лавины стали травмой, с которой юношеская психика не справлялась, и Артизар подавлял все плохие мысли, не решаясь лишний раз открывать рот.

Скоро узкий проход, последние десять клафтеров по которому пришлось ползти, едва втискиваясь между острыми краями камней, наконец раздался. Пещера оказалась куда больше предыдущей, напоминающей гроб на двоих. Здесь не то что можно было свободно стоять в полный рост, но даже в прыжке я едва доставал до свода. А прыгал я вообще-то высоко.

– Молодец, что заранее посмотрел, – снова похвалил Артизара.

В темный и узкий ход, буквально сдавливающий, рискнул бы залезть не каждый смельчак.

– Спасибо. Нужно же было чем-то заняться. – Артизар отвел взгляд. – Первый день я толком не запомнил. Кое-как стащил с тебя пальто. Грелся. Все думал, что это, должно быть, кошмар и сейчас я проснусь. А на второй, чтобы не пялиться на труп, решил проверить, есть ли сквозной проход, – вдруг тупик.

Расщелина в центре покатого купола пещеры действительно оказалась у́же и короче. Я приметил удобные выступы, к тому же можно было дотянуться от одного края до другого и упереться.

– Лезешь первым, – принялся я за инструктаж. – Никакой самодеятельности. Внимательно слушаешь команды, хватаешься и наступаешь только после того, как разрешу, и на те камни, на которые укажу. Не спешишь. Не паникуешь. Накроет – предупреждаешь и прижимаешься ближе к стене. Если сорвусь я – выбираешься самостоятельно и спускаешься в город. Деньги у тебя.

Если Миттен, конечно, уцелел.

– Лазарь! Я не брошу тебя! – то ли возмутился, то ли испугался Артизар и вцепился в рукав свитера, словно я мог раствориться в воздухе.

Пересилив желание дать мальчишке подзатыльник и накричать, я пояснил:

– Бросишь. Ресурсов, чтобы еще три дня ждать моего воскрешения, нет. Для тебя шанс выжить один – выйти к людям. Понял? А я сам справлюсь.

Рукав Артизар не отпустил, но, сжав губы, кивнул.

– Смотри. – Лучом от оков поочередно указал на нижние выступы. – Я подсаживаю, ты подтягиваешься и – раз и два – цепляешься. Затем осторожно встаешь, перелезаешь во-о-от сюда, чтобы я тоже поднялся. Если почувствуешь, что не держишь равновесие, за тот камень хватаешься. Понял? Показать еще раз?

Проследив за лучом, мальчишка послушно повторил вслух, что ему следовало сделать. Затем немного помолчал, собираясь с силами.

– Готов, – голос Артизара дрогнул. Он потер шею и уже открыл рот, чтобы что-то добавить или уточнить, но, сглотнув, отвернулся.

Веса в мальчишке было – не сильно тяжелее собранной сумки, особенно если вычесть одежду и сапоги. При этом ростом он почти доставал до моего плеча, а в будущем грозился вытянуться еще сильнее. Впрочем, Абелард – его отец – уступал мне всего пару дюймов. Наследство в этом плане у Артизара добротное.

Подтягиваться мальчишка, как выяснилось, не умел. Или настолько ослаб от стресса и добровольной голодовки, что подсаживать его пришлось пять раз. Когда он, наконец, с трудом вскарабкался чуть выше, освобождая нижние выступы, от напряжения у меня дрожали руки, а по спине ручьем тек пот.

– Следовало бы казнить того, кто отвечал за твою физическую подготовку, – сообщил я, выдохнул, сконцентрировался и в прыжке дотянулся до нужного камня.

Тренированное тело, привыкшее к нагрузкам, действовало на рефлексах.

– Горы уже позаботились об этом, – донеслось сверху, и в надломленном голосе послышался вызов. Будто Артизар рассчитывал усовестить меня, заставить ощутить неловкость, может, даже извиниться.

– Будь в отряде хоть пара умелых солдат, вами так легко не закусили бы, – проворчал в ответ. – Если ты слабак, не удивляйся, когда станешь добычей. Слышал про естественный отбор? [6] Вот он, пожалуйста, на самом наглядном примере. Что это вообще за доверенные люди, если пользы от них, как от калек и женщин? Так, теперь сюда наступай. Правильно, да. И вот здесь удобно…

Артизар послушно выполнял команды. Из своего положения мне не было видно его лица, но очень хотелось посмотреть на реакцию. А еще лучше – выслушать что-нибудь пафосное, в духе нынешней моды на равные права и жалость к убогим. Но мальчишка, увы, выпад проглотил молча и на провокацию не поддался.

Подозрительно. У Абеларда, преумноженный поколениями самодуров, характер был хуже некуда. Паскуднее моего. Бывало, когда мы не сходились во мнениях, разносили пару залов – только обломки мебели и осколки зеркал летели в разные стороны. Один раз, помню, спалили восточную резиденцию.

А потом меня казнили.

В кого бы Артизару быть тихоней?

Только через пару минут, когда мы с грехом пополам преодолели половину пути, он осторожно уточнил:

– У других точно не было шанса выжить? Может…

Я жестко перебил мальчишку:

– Даже если их не порвали на имперский флаг твари, лавина сделала свое дело. В Миттене сходишь в кирху, помолишься за упокой.

До меня донесся судорожный всхлип.

На что и с кем поспорить, что в отряде ехали дорогие кронпринцу люди, а не просто безликие слуги?

Отвлекшись на эмоции и горе, Артизар неправильно поставил ногу на следующем выступе и потерял равновесие. Лишь чудом я поймал его, раскорячившись в расщелине и из последних сил цепляясь скользкими от пота пальцами за все выступы. Даже не поймал – стал преградой свободному падению. Мальчишка рухнул мне на спину. На этот раз хребет выдержал.

– Идиот! Да твою же мать! – Придушил бы! – Сопли будешь размазывать, когда выберемся! Не усложняй мне работу, щенок!

Каким бы тощим ни был Артизар и каким бы выносливым – я, держаться за скользкие камни в десятке клафтеров над землей, растопырив конечности морской звездой, – сомнительное удовольствие.

– Быстрее! – прошипел я, сообразив, что мальчишка, кажется, от страха впал в оцепенение и дышал поверхностно, как загнанная дичь. – Лезь!

Завозившись, Артизар отдавил мне плечи и едва не свернул шею, но все-таки взобрался обратно. Прижался к камням, всхлипнул и дальше выполнял команды точно и быстро, не отвлекаясь на посторонние мысли.

Наружу мы выбрались к середине ночи. Один раз, уже у самой поверхности, я сам поспешил и чуть не сорвался, благо удержался, чуть не стесав локти. Артизар, в этот момент отдыхающий перед последним рывком, посмотрел вниз так, что в золотистом свете магических лучей показалось, будто сейчас он хочет, даже жаждет моей смерти.

Мальчишка без сил рухнул на снег, я принялся озираться по сторонам, соображая, куда нас занесло. Господь оказался милостив: совсем близко, всего в лиге левее, виднелось то, что осталось от серпантина.

Растущий, уже округлившийся месяц давал немного света, так что я разглядел безнадежно уничтоженную дорогу и уцелевший в долине город. Лавина сошла правее, протянув длинный белый язык по замерзшему озеру и задев несколько крайних причалов. Смотреть наверх не хотелось, но, чтобы убедиться, пришлось: Врат Святой Терезы больше не существовало. Ни удобной площадки, ни дома смотрителей – никакой возможности дозваться до внешнего мира в ближайшие три-пять месяцев.

– Они ведь, быть может, ждали помощи, – сдавленно, с трудом сдерживая истерику, пробормотал Артизар.

Мальчишка смотрел наверх так, будто надеялся, что, отзываясь на его боль и отчаянье, из-под снега выберутся живые и невредимые друзья.

– Будешь плакать – щеки отморозишь, – хмыкнул я, прикидывая, как удобнее спуститься в Миттен. – Подожди до теплого угла. Забьешься в него и вдоволь нарыдаешься.

– Эти люди были праведной паствой и верными слугами! – зло выпалил Артизар. – Они заслужили нормальные похороны!

– Предлагаешь мне перекопать склон? Или сам попробуешь? – Я криво усмехнулся. – Смерть в горах не хуже и не лучше любой другой. Помянем их. И пойдем.

Я ожидал, что вот теперь у Артизара точно сдадут нервы, что он назовет меня бессердечным ублюдком, может, раскричится или начнет приказывать. Но тот только опустил взгляд.

– Так неправильно, – пробормотал он и вытер лицо рукавом пальто.

– Добро пожаловать в наш гребаный несправедливый мир.