Вооружены и прекрасны. Кто рисует смерть

– Мы можем всё, – холодно сказала я. – Отправьте кого-нибудь за доктором. Её надо перевязать. Не хочу, чтобы она умерла до суда от потери крови.

– Думаешь, я позволю тебе меня судить? – Зэн-Зэн совершенно по лисьи оскалила в улыбке острые зубы, а потом бросилась на меня, отбросив простыню, и взвившись в воздух прямо с места, где лежала.

Я успела заметить искажённое в яростной гримасе женское лицо, а потом оно превратилось в лисью морду – полупрозрачную, словно полоса тумана. По-моему, я испугалась ещё больше, чем когда увидела призрачную лису впервые, потому что даже не заметила, как руки сами выхватили пистолет из кобуры, передёрнули затвор, а палец надавил на спусковой крючок – мягко, нежно, как учили в тире.

Грохнул выстрел, и разинутая лисья пасть захлопнулась, поймав пулю.

Лиса шлёпнулась на пол, закашлялась, а потом выпрыгнула в окно, мелькнув пушистым туманным хвостом.

Меня пробила запоздалая дрожь. Всё-таки, стрелять по мишеням – совсем не то, что стрелять в живое существо. Пусть даже оно призрачное, или ещё какое-нибудь.

Первым из нас опомнился Юн-Юн. Он вырвался из рук Дандре и прыгнул в окно «рыбкой».

– За ней! – ожил инспектор, хотел лезть в окно следом за супружеской парочкой, но быстро оценил, что его собственные размеры и размеры окна не совпадают, и выбрал дверь. Остальные мужчины помчались за ним, стуча пятками и подбадривая друг друга криками типа «не уйдёт!» и «держи её!».

Я осталась одна в маленькой комнате, где к аромату цветов теперь примешивался запах пороха, и первым делом подобрала пустую гильзу, зажав её в кулак. Гильза была ещё горячая и прижигала ладонь, но это было даже хорошо – у меня сразу перестали дрожать коленки. Высунувшись в окно, я увидела, что Зэн-Зэн уже в человеческом облике полулежит под цветущей сливой, кашляя и выплёвывая сгустки крови. Алые пятна окрасили её белую кофту, а на белую юбку падали красные лепестки. Юн-Юн стоял рядом на коленях и пытался поддержать жену, но она валилась из его рук, роняя голову. Кровь и алые лепестки лились в ручей, протекавший под сливой, и от этого вода казалась красной.

Я вылезла в окно, чуть не потеряв сапог, прошлась по клумбам с цветами, раздумывая, не надо ли пальнуть в лису-оборотня ещё раз, но тут примчался Дандре с саблей наголо и в сопровождении «свидетелей», которые уже держали в руках палки и камни.

Увидев картину под сливой, мужчины остановились, а я, помедлив, щёлкнула затворной задержкой, поставила пистолет на предохранитель и убрала в кобуру.

Женщина в белом, с распущенными чёрными волосами умирала на руках у мужа и из последних сил пыталась улыбнуться ему, а он что-то взахлёб говорил ей, заливаясь слезами. Всегда жутко смотреть, как плачет мужчина, но сейчас… сейчас это было невероятно красиво. Словно исторический китайский фильм. Летели алые лепестки, текла алая вода, и мне показалось, что я слышу печальные и завораживающие звуки струн гуциня – древнейшего музыкального инструмента. Будто сама природа плакала, наблюдая за людьми.

Вот струна запела особенно тонко и печально, а потом звук оборвался. Зэн-Зэн обмякла в объятиях мужа, а потом её фигура в белом стала истончаться и бледнеть, стала полупрозрачной, а потом исчезла, превратившись в туманное облачко, которое поднялось из рук плачущего Юн-Юна и растаяло над водой.

– Впервые вижу такое, – сказал Дандре и вытер ладонью вспотевший лоб. – Это точно Даньдунь? Или я попал в куда-нибудь в мир бессмертных?

– Скорее, в сумасшедший дом, – пробормотала я, не в силах отвести глаз от красной воды ручья и рыдающего мужа, чья жена была лисой-оборотнем, а стала облаком, и исчезла, как дым.

– Что? – переспросил инспектор, убирая саблю в ножны, и добавил: – А вы… вы хорошо сработали, госпожа суперинтендант. Одной пулей завалить оборотня… Вашей меткости позавидовал бы и Стрелок И.[1]

– Да уж, – я через силу отвернулась, но продолжала слышать, как Юн-Юн навзрыд зовёт свою Зэн-Зэн.

– Теперь нам лучше уйти, – Дандре взял меня за руку и повёл через внутренний двор во внешний, а потом – за ворота. Мужчины потянулись за нами, шумно обсуждая происшествие.

– Все по домам, – скомандовал инспектор, когда мы вышли на улицу. – Благодарю за сотрудничество.

Важные «сотрудники» по очереди поклонились нам, а потом пошли в одну сторону, а мы с инспектором – в другую, по направлению к префектуре.

– Знаете, – сказал Дандре, когда мы прошли шагов двадцать, – думаю, нам не надо писать отчёт об этом. Господин Кэмпбелл не поймёт. Решит ещё, что мы обкурились и спятили.

– Угу, – я кивнула, думая о своём.

– Вы как? – спросил инспектор, поглядывая на меня искоса. – Что-то выглядите неважно. Пожалели этих двоих? Лису и её муженька?

Я не ответила, и Дандре снова спросил:

– Вам что-нибудь нужно? Воды, может? Пить хотите?

– Ветошь и масло, – сказала я.

– Что? – не понял инспектор. – Ветошь?

– Да, тряпку какую-нибудь и хорошее масло. Только не на котором жарят. Какое используют оружейники. Мне надо пистолет почистить. Он весь в копоти.

Дандре крякнул, но больше воду не предлагал и о самочувствии не расспрашивал. Когда мы пришли в префектуру, он быстренько притащил мне лоскутов и маслёнку – металлическую, плоскую, в виде рыбы, и я села за стол, чтобы почистить оружие.

Разобрав пистолет, я намотала на протирку – металлический штырёк с колечком, который прилагался к кобуре – полоску ткани, смоченную в масле, и начала методично чистить ствол. Алиши не было, Дандре уселся в уголочке, полируя саблю и исподтишка наблюдая за мной, а я не спеша орудовала протиркой и думала… думала…

– Нет, не жаль, – сказала я, и Дандре чуть ли не испуганно вскинул голову. – То есть чисто по-человечески жаль, конечно. И эту Зэн-Зэн, и её мужа. Но больше жаль убитого. Не слишком ли много она на себя взяла, эта лиса? Убивать человека только за то, что он изменял? У него отец остался, насколько я помню. Наверное, и дети есть? Она их спросила – хотят они остаться без отца? Кстати, надо расспросить жену Го Бо. Возможно, она действовала в сговоре с лисицей.

– Это вы об этом всё время думали? – невинно спросил Дандре, откладывая саблю и подходя ко мне. – Жаль вам или нет, что пристрелили оборотня?

Он опёрся ладонью на стол и смотрел, как я чищу пружину.

– Нет, не об этом думала, – я положила пружину и взялась за магазин. – Думаете, теперь лисы будут мстить мне? За то, что я пристрелила одну из них?..

Он задумался, касаясь указательным пальцем лежавших на столе пистолета, пружины и затвора, а потом сказал:

– Может, и не будут. Кто их знает, этих оборотней? Но вы же наказали лису за убийство, вы всё верно сделали. Наверное, она совсем спятила от любви, если решила жить с человеком. Вряд ли её сородичам такое понравится. Одно дело – дурачить людей, совсем другое – жить с ними и убивать ради них.

– Да, получается, она полюбила человеческого мужчину, подружилась с человеческой женщиной, и решила их защитить, – я закончила чистить магазин, загнала в него два оставшихся патрона, и начала собирать пистолет. – Иначе не понимаю, для чего ей понадобилось сразу признаваться во всём. Я бы на её месте отпиралась до последнего. Как говорится, признаться всегда успеешь.