Предел Ландауэра

Глава

2:

Паттерн

День 1 из 847

IceCube Neutrino Observatory, станция Амундсен-Скотт, Антарктида. 14:32 по местному времени.

Под ногами Джамала Абдуллы лежал кубический километр льда, нашпигованный пятью тысячами фотоумножителей. Над головой – купол неба, белого зимой и чёрного летом, сейчас – серого, как пепел сгоревших надежд. А на экране перед ним – шум.

Шум был его жизнью последние восемь лет. Нейтринный шум – поток частиц-призраков, которые пронизывали Землю насквозь, как свет пронизывает стекло. Триллионы нейтрино проходили через его тело каждую секунду, и он не чувствовал ничего. Никто не чувствовал. Нейтрино не замечали материю, а материя не замечала их – почти.

Почти – вот ради чего существовал IceCube. Один нейтрино из миллиарда миллиардов всё-таки сталкивался с атомом льда и порождал вспышку черенковского излучения – голубую, мимолётную, как искра в темноте. Фотоумножители ловили эти вспышки и передавали данные наверх, в операторскую, где Джамал сидел уже шестой час подряд, пытаясь найти смысл в хаосе.

Смысла не было. Или он его не видел.

Джамал потёр глаза. Сорок два года, а зрение уже не то. Раньше он мог работать по двенадцать часов без перерыва. Теперь после шести начинали болеть виски, а буквы на экране расплывались, как акварель под дождём.

Возраст. Или усталость. Или то, что он спал по четыре часа в сутки последние три месяца.

Он посмотрел на часы в углу экрана. В Мюнхене сейчас… он прикинул разницу… восемь вечера. Амира уже поужинала. Может быть, даже легла спать, если день был тяжёлым.

Дни всегда были тяжёлыми. Теперь – всегда.

Джамал отодвинул клавиатуру и откинулся на спинку кресла. Операторская IceCube была маленькой, тесной, забитой оборудованием. Серверные стойки гудели, как рой металлических пчёл. За окном – если это можно было назвать окном – виднелась белая пустота. Антарктида в разгар зимы: солнце не поднимется над горизонтом ещё четыре месяца.

Он ненавидел это место. И любил его. Ненавидел – потому что оно держало его вдали от семьи. Любил – потому что здесь можно было не думать о том, о чём думать было невыносимо.

Болезнь Баттена. Он выучил это название два года назад, в кабинете невролога в Мюнхене. Редкое генетическое расстройство. Прогрессирующая нейродегенерация. Потеря зрения, судороги, деменция. Прогноз – два-три года.

Амире было десять, когда они узнали. Сейчас ей двенадцать. Прогноз не изменился.

Джамал закрыл глаза и прочитал про себя первую суру. «Бисмиллях ир-рахман ир-рахим…» Слова были знакомыми, как биение сердца. Он не был особенно религиозен – не в том смысле, в каком были его родители, – но молитва помогала. Создавала структуру. Напоминала, что есть что-то больше его боли.

Хотя в последнее время он всё чаще сомневался.

Если Бог милостив и милосерден, почему двенадцатилетняя девочка должна умирать? Если всё предопределено, зачем ему, Джамалу, вообще вставать по утрам? Если это испытание – то для чего? Чему он должен научиться, глядя, как его дочь теряет зрение?

Вопросы без ответов. Он задавал их каждую ночь, перед сном, вместо молитвы. И каждое утро вставал и шёл работать, потому что альтернатива – лежать и смотреть в потолок – была хуже.

Работа была спасением. Нейтрино не знали о болезни Баттена. Данные не спрашивали, как он себя чувствует. Код не требовал объяснений.

Джамал открыл глаза и снова посмотрел на экран.

Шум.

Он анализировал данные по Проксиме Центавра уже третью неделю. Рутинный проект – часть программы мониторинга ближайших звёзд. Нейтринное излучение красных карликов было слабым, едва различимым на фоне атмосферного шума. Статистически значимый сигнал требовал месяцев накопления данных.

Но что-то было не так.

Он заметил это неделю назад – крошечную аномалию в спектре, которую легко было списать на флуктуацию. Потом аномалия повторилась. И ещё раз. И ещё.

Паттерн.

Джамал нахмурился. Паттерны в нейтринном шуме – это либо открытие, либо ошибка. Чаще – ошибка. Он знал это по опыту: за восемь лет в IceCube он видел десятки ложных сигналов. Каждый раз – волнение, проверка, разочарование. «Простите, это был космический луч». «Простите, это был сбой калибровки». «Простите, это было принятие желаемого за действительное».

Он не хотел снова ошибиться.

Но паттерн не исчезал. Три недели подряд, каждую ночь, в одно и то же время – слабый, но устойчивый избыток нейтрино из направления Проксимы. Не случайный. Структурированный.

Джамал увеличил масштаб графика. Пики повторялись с регулярностью, которая не могла быть случайной. Интервал между ними – около 11 минут 7 секунд. Не ровно, но близко. Слишком близко для хаоса.

Он достал блокнот – старый, потрёпанный, с логотипом Технического университета Мюнхена на обложке – и начал записывать. Привычка, оставшаяся со студенчества: важные мысли – на бумагу. Экраны могут сломаться. Бумага – надёжнее.

«Проксима. Избыток нейтрино. Период ~667 с. Амплитуда переменная. Начало – ?»

Он задумался над последним пунктом. Когда началась аномалия? Данные за последний год были в архиве, но их нужно было обработать заново, с новыми параметрами фильтрации. Это займёт время.

Время, которого у него не было.

Джамал посмотрел на часы. Через час – видеозвонок с семьёй. Он обещал Амире, что позвонит сегодня. Обещал показать ей пингвинов – снимок колонии, которую видел на прошлой неделе, когда выходил на поверхность. Она любила пингвинов. Любила всё, что было далёким и недоступным.

Как звёзды.

Он сохранил данные, пометил файл как приоритетный и встал из-за стола. Нужно было размяться, выпить кофе, привести мысли в порядок перед звонком. Фатима сразу видела, когда он был не в себе. А Амира… Амира видела ещё лучше. Дети чувствуют то, что взрослые прячут.

Кофейный автомат стоял в углу общей комнаты, рядом с доской объявлений, увешанной расписаниями и напоминаниями. Джамал взял пластиковый стаканчик – здесь не было нормальных чашек, только одноразовая посуда – и нажал кнопку. Машина загудела, как механический молитвенный барабан.

– Поздно работаешь.

Он обернулся. В дверях стояла Эмили Чен – астрофизик из Беркли, его коллега по проекту. Маленькая, с короткой стрижкой и вечно красными от недосыпа глазами.

– Ты тоже.

– Я всегда поздно. – Она подошла к автомату и встала рядом. – Что-нибудь интересное?

Джамал помедлил. Он не любил говорить о незаконченной работе. Суеверие, которое он не мог объяснить: как будто слова могли сглазить открытие, превратить его в ошибку.

– Может быть. Проксима ведёт себя странно.

– Странно как?

– Периодические пики в нейтринном потоке. Слишком регулярные для случайности.

Эмили подняла бровь. Это был её способ выражать интерес – она редко показывала эмоции открыто.

– Покажешь?

– Завтра. Сейчас мне нужно позвонить домой.

Она кивнула, не спрашивая. Все на станции знали о его семье. Знали и старались не упоминать – как не упоминают болезнь в присутствии больного.

Джамал взял стаканчик с кофе – горький, пережжённый, невкусный – и пошёл к себе в комнату. Жилой модуль был маленьким, как каюта на подводной лодке: койка, стол, шкаф, иллюминатор, за которым – только темнота. Он сел перед ноутбуком и открыл видеосвязь.

Сигнал шёл через спутник, с задержкой в полторы секунды. Достаточно, чтобы каждая пауза в разговоре казалась вечностью.

Экран мигнул, и появилось лицо Фатимы. Её тёмные волосы были собраны в небрежный пучок, под глазами – тени. Она улыбнулась, но улыбка не дошла до глаз.

– Ассаламу алейкум.

– Ва алейкум ассалам. Как вы там?

– Нормально. – Она всегда так говорила. «Нормально» – слово-щит, за которым пряталось всё остальное. – Амира ждала твоего звонка весь день. Сейчас позову.

Фатима исчезла из кадра. Джамал слышал её голос где-то в глубине квартиры, потом – шаги, потом – шорох.

Амира появилась на экране, и его сердце сжалось – как каждый раз, как всегда.

Она была худенькой, с большими тёмными глазами и волосами цвета воронова крыла – в мать. Но двигалась осторожно, неуверенно, как будто не доверяла своему телу. Зрение уже начало ухудшаться – врачи говорили, что скоро понадобятся очки, а потом… потом об этом лучше не думать.

– Папа!

– Привет, звёздочка. Как день?

– Скучный. В школе опять рассказывали про дроби, а я их уже знаю. – Она наморщила нос. – Мама говорит, что ты покажешь пингвинов.

– Покажу. – Джамал достал телефон и нашёл фотографию. – Смотри, это императорские. Они живут недалеко от станции. Вон тот, справа, – самый большой. Я назвал его Аббас.

Амира захихикала.

– Почему Аббас?

– Потому что он толстый и важный, как дядя Аббас.

– Папа! Он же услышит!

– Он в Дубае. Оттуда не слышно.

Она смеялась – настоящим, живым смехом, от которого у него щипало в глазах. Он скучал по этому звуку. Скучал так, что иногда просыпался среди ночи и лежал в темноте, вспоминая, как она смеялась, когда была маленькой.

– Папа, я нарисовала кое-что. Хочешь посмотреть?

– Конечно.

Амира исчезла из кадра и вернулась с листом бумаги. Подняла его к камере – рисунок занял весь экран.

Звёзды. Сотни звёзд – белых точек на чёрном фоне. А в центре – три фигуры: большая, поменьше и самая маленькая. Семья, держащаяся за руки.

– Это мы, – сказала Амира. – На небе. Мама сказала, что когда люди умирают, они становятся звёздами. Я подумала, что если мы все станем звёздами, то будем вместе навсегда.

Джамал не мог говорить. В горле стоял ком, твёрдый, как камень.

– Красиво, – выдавил он наконец. – Очень красиво, звёздочка.

– Я положу его тебе под подушку, когда ты приедешь. Чтобы тебе снились хорошие сны.

– Обязательно.

Фатима появилась за спиной дочери и положила руку ей на плечо.

– Амира, уже поздно. Попрощайся с папой.

– Но мама…

– Завтра поговорите ещё.

Амира вздохнула – театрально, как умеют только дети.

– Ладно. Папа, я люблю тебя. До свидания.

– Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи.

Она помахала рукой и убежала из кадра. Фатима села на её место и посмотрела в камеру. Теперь, когда Амира ушла, улыбка исчезла.

– Как она? – спросил Джамал.

– Сегодня было хуже. – Фатима говорила тихо, почти шёпотом. – Утром был приступ. Небольшой, но… Врач сказал, что нужно увеличить дозу.

– Когда?

– Завтра. Он придёт домой, возьмёт анализы.

Джамал закрыл глаза. Увеличить дозу – это значило, что болезнь прогрессирует. Что времени меньше, чем они думали.

– Может, мне приехать?

– Джамал… – Фатима запнулась. – Ты нужен там. Твоя работа важна. А здесь… здесь я справлюсь.

– Ты не должна справляться одна.

– Я не одна. Твоя мама помогает. И сестра. – Она помолчала. – Приезжай, когда закончишь проект. Через месяц, как планировал. Амира будет рада.

Через месяц. Четыре недели. Тридцать дней, каждый из которых мог быть последним хорошим днём в жизни его дочери.

– Я постараюсь закончить раньше.

– Не надо. – Фатима покачала головой. – Делай то, что должен. Мы подождём.

Они поговорили ещё несколько минут – о мелочах, о бытовом, о том, что не имело значения. Потом попрощались, и экран погас, и Джамал остался один в крошечной комнате на краю мира.

Он долго сидел неподвижно, глядя на чёрный экран. Рисунок Амиры стоял перед глазами – три фигуры среди звёзд. Семья на небе. Вместе навсегда.

Она знала. Дети всегда знают.

Джамал встал, подошёл к иллюминатору и прижался лбом к холодному стеклу. За ним была темнота – абсолютная, антарктическая, зимняя. Ни звёзд, ни луны, ни огней. Только снег и ветер, и миллионы квадратных километров льда.

Где-то там, под этим льдом, фотоумножители ловили нейтрино. Частицы-призраки, рождённые в сердцах далёких звёзд миллионы лет назад. Они пролетали сквозь Землю, не замечая её, как человек не замечает пылинку. И один из миллиарда миллиардов всё-таки оставлял след – крошечную вспышку света во тьме.

Как надежда, подумал Джамал. Один шанс из миллиарда миллиардов – и всё-таки вспышка.

Он вернулся к ноутбуку и открыл рабочие файлы. Сон мог подождать. Данные – нет.

День 7 из 847

Неделя ушла на обработку архивов.

Джамал писал код, запускал анализ, проверял результаты, переписывал код, запускал снова. Рутина, знакомая до автоматизма. Он почти не выходил из операторской – только спать и есть, и то через силу.

Эмили Чен заглядывала иногда, приносила кофе, спрашивала о прогрессе. Он отвечал односложно: «Работаю». Она понимала.

На седьмой день он нашёл начало.

Аномалия в нейтринном потоке от Проксимы началась ровно 4,2 года назад – с точностью до нескольких дней. До этого – ничего. Обычный фоновый шум, предсказуемый, как тиканье часов. После – периодические пики, структура, паттерн.

Джамал смотрел на график и чувствовал, как волоски на руках встают дыбом.

4,2 года. Расстояние до Проксимы – 4,24 световых года. Нейтрино двигались со скоростью света (почти). Значит, что бы ни произошло на Проксиме – или рядом с ней, – это произошло 8,4 года назад.

Совпадение? Он не верил в совпадения. Не такие.

Он открыл архив публикаций по Проксиме Центавра и начал искать. Что-нибудь необычное. Что-нибудь, что могло объяснить аномалию.

Нашёл через два часа.

Статья в препринте – ещё не опубликованная, выложенная на arXiv три дня назад. Автор – М. Сельцер, обсерватория ALMA, Чили. «Аномальное охлаждение красных карликов в окрестностях Солнца: предварительный анализ».

Джамал читал, и с каждым абзацем сердце билось всё быстрее.

Проксима охлаждалась. Теряла энергию быстрее, чем позволяла термодинамика. Отклонение началось – он проверил дату – ровно тогда, когда началась его нейтринная аномалия. Ровно 4,2 года назад.

Два независимых наблюдения. Два разных инструмента. Один и тот же результат.

Это не могло быть ошибкой. Это было слишком точно для ошибки.

Он перечитал статью ещё раз, медленно, вдумчиво. Сельцер была осторожна в выводах – она говорила о «возможном нарушении термодинамических моделей» и «необходимости дополнительных исследований». Но между строк читалось то же самое, что он чувствовал сам: это не природа. Это что-то другое.

В конце статьи был адрес электронной почты. Джамал открыл почтовый клиент, начал писать – и остановился.

Что он скажет? «Здравствуйте, я тоже нашёл странное»? Это звучало как сообщение от сумасшедшего. Учёные не пишут друг другу «я нашёл странное». Они пишут «я обнаружил статистически значимое отклонение от модели».

Он стёр черновик и начал заново.

«Уважаемая доктор Сельцер,

Меня зовут Джамал Абдулла, я работаю в IceCube Neutrino Observatory. Прочитал вашу статью об аномальном охлаждении Проксимы Центавра с большим интересом.

У меня есть данные, которые могут быть связаны с вашим открытием. Нейтринный поток от Проксимы демонстрирует периодическую структуру, которая началась одновременно с вашей аномалией – 4,2 года назад.

Буду рад обсудить детали, если вам интересно.

С уважением, Джамал Абдулла»

Он перечитал письмо. Сухо, формально, профессионально. Именно так и нужно.

Нажал «отправить».

Ответ пришёл через три часа – посреди антарктической ночи, но для Чили это был день.

«Джамал,

Спасибо за письмо. Я отправила вам сообщение вчера – видимо, оно потерялось.

Ваши данные критически важны. Можем поговорить по видеосвязи? Чем скорее, тем лучше.

Маргарита Сельцер»

Джамал посмотрел на экран, потом на часы. Два ночи по местному времени. Он не спал уже двадцать часов.

Какая разница.

Он написал: «Могу прямо сейчас» – и отправил.

Лицо Маргариты Сельцер появилось на экране через десять минут. Пожилая женщина с седыми волосами и острым взглядом. Она выглядела уставшей – даже усталее, чем он.

– Доктор Абдулла.

– Доктор Сельцер. Можно просто Джамал.

– Тогда Маргарита. – Она слабо улыбнулась. – Я рада, что вы откликнулись. Думала, что схожу с ума.

– Я думал то же самое. Последнюю неделю – постоянно.

– Расскажите, что вы нашли.

Джамал открыл свои графики и начал объяснять. Данные IceCube, периодические пики, интервал в 667 секунд, начало аномалии. Маргарита слушала молча, не перебивая, только иногда кивала.

Когда он закончил, она долго молчала.

– Это… – Она подбирала слова. – Это меняет всё.

– Что вы имеете в виду?

– Я думала, что охлаждение – это следствие какого-то процесса на звезде. Внутреннего процесса. Но если есть нейтринный сигнал… – Она покачала головой. – Нейтрино – идеальный носитель информации. Они проходят сквозь звезду, как сквозь вакуум. Если кто-то хочет что-то передать…

– Передать? – Джамал нахмурился. – Вы думаете, это сигнал?

– Я думаю, это больше, чем сигнал. – Маргарита наклонилась к камере. – Джамал, вы анализировали структуру пиков? Не только периодичность – саму форму?

– Нет. Не успел.

– Сделайте это. Прямо сейчас. Я подожду.

Джамал переключился на рабочее окно. Данные были под рукой – он открыл файл с последним анализом и запустил спектральное разложение.

Результат появился через минуту.

Он смотрел на график и не мог поверить своим глазам.

Пики не были одинаковыми. Каждый имел свою форму – уникальную, отличную от других. Амплитуды варьировались. Длительности – тоже. Если записать их последовательность…

– Это не шум, – сказал он вслух.

– Нет.

– Это… структура. Как будто…

– Как будто сообщение, – закончила Маргарита. – Или инструкция.

Джамал откинулся на спинку кресла. Мысли неслись, как нейтрино сквозь лёд – слишком быстро, чтобы ухватить.

– Если это сообщение… – начал он и остановился. – Нет. Это не может быть сообщением. Сообщение предполагает адресата. Кто-то должен слушать. Кто-то должен понимать.

– Мы слушаем, – сказала Маргарита тихо. – И мы начинаем понимать.

– Но откуда они знают, что мы здесь?

– Они не знают. – Она помолчала. – Или знают. Или им всё равно. Джамал, я думала об этом неделю. И пришла к выводу, который вам не понравится.

– Какому?

– Это не приветствие. Не «мы здесь» и не «вы не одни». Это что-то другое. Что-то… утилитарное.

– Утилитарное?

– Вы знаете, что такое предел Ландауэра?

Джамал кивнул. Термодинамика была его специальностью.

– Минимальная энергия для стирания бита информации. kT ln 2.

– Именно. Стирание информации производит тепло. Любые вычисления производят тепло. Если вы хотите считать много – по-настоящему много – вам нужно куда-то сбрасывать это тепло.

– И вы думаете…

– Я думаю, что они используют Проксиму как свалку. Термодинамическую свалку для вычислительных отходов. Энтропия сливается в звезду, звезда охлаждается быстрее нормы.

Джамал молчал. Идея была… грандиозной. Слишком грандиозной, чтобы принять сразу.

– А нейтрино? – спросил он наконец. – Если это просто сброс энтропии, зачем нейтринный сигнал?

Маргарита улыбнулась – впервые за весь разговор.

– Вот. Правильный вопрос. – Она подалась вперёд. – Нейтрино – не побочный продукт. Они – канал связи. Сброс энтропии – только часть процесса. Есть ещё что-то. Что-то, что они хотят передать. Или… – Она запнулась. – Или что-то, что они хотят, чтобы мы сделали.

– Что мы сделали?

– Расшифруйте сигнал, Джамал. Посмотрите на структуру. – Голос Маргариты стал серьёзнее. – Мне шестьдесят семь лет. Я всю жизнь искала доказательства внеземного разума. Думала, что это будет «привет». Радиосигнал с посланием мира. Контакт.

– А это?

– Это не контакт. – Она покачала головой. – Это… я не знаю, как назвать. Но у меня есть ощущение, что мы не получатели сообщения. Мы – адресаты инструкции.

Связь прервалась через час – спутник ушёл за горизонт. Джамал остался один, с головой, полной мыслей, которые отказывались укладываться в слова.

Инструкция. Что это значило? Что от них хотели?