Консенсус последних
Двадцать три года. Можно было прожить целую жизнь. Родить детей. Увидеть, как они растут. Постареть рядом с любимым человеком.
Вместо этого – заморозка. Темнота. Небытие.
И красный свет чужой звезды.
– Идёмте на мостик, – сказала она. – Юн должен был закончить проверку навигации.
– Юн там один?
– Да.
– Хм. – Маркус нахмурился. – Он… странный парень. Не в плохом смысле. Просто… он как будто не здесь. Как будто всё время думает о чём-то другом.
– Он думает об отце.
– Эрике Сорене?
– Да.
Маркус помолчал.
– Я читал о нём. О катастрофе на Фобосе. Двадцать три человека погибли. Весь экипаж станции.
– Двадцать четыре. – Элис начала идти, и Маркус последовал за ней, держась за стену. – Двадцать третий умер в госпитале через две недели. Ожоги. Инфекция.
– Юн был там?
– Нет. Ему было восемь. Он смотрел трансляцию из дома. Видел, как станция взорвалась. – Элис остановилась у двери в рубку. – Видел, как погиб его отец. В прямом эфире. Вместе с миллионами зрителей.
Маркус ничего не сказал.
Дверь скользнула в сторону.
Рубка была маленькой – четыре кресла полукругом, экраны на каждой свободной поверхности, потолок низкий, почти давящий. Центральная консоль – главный пульт управления – светилась голубым. И перед ней, неподвижный, как статуя, сидел Юн Сорен.
Он не обернулся.
– Юн.
Нет ответа.
– Юн.
Он поднял голову. Медленно. Словно выплывая из глубокого сна.
– Командир.
– Доклад.
– Всё штатно. – Голос был ровным, без эмоций. – Мы на расчётной траектории. Торможение идёт по плану. Выход на орбиту Глизе шестьсот шестьдесят семь Цэ-цэ через десять часов сорок три минуты.
– Двигатели?
– В норме.
– Запасы топлива?
– Семнадцать процентов. Достаточно для манёвров и обратного разгона, если понадобится.
– Связь с Землёй?
Пауза.
– Последнее сообщение получено четырнадцать месяцев назад. Стандартный пакет: новости, обновления баз данных, личные письма. – Юн повернул голову, и Элис увидела его профиль: острые скулы, впалые щёки, глаза, которые смотрели куда-то сквозь переборку. – Следующее – через двадцать три года. Если они отправили.
Двадцать три года.
Скорость света. Самое жестокое ограничение вселенной. Сигнал от Глизе 667C до Земли идёт двадцать три с половиной года. Ответ – ещё столько же. Сорок семь лет на один обмен сообщениями.
Когда они отправились в путь, на Земле был 2258 год. Сейчас – 2347-й. Почти век.
Все, кого Элис знала, были мертвы. Её родители. Её бывший муж. Её…
Не думай об этом.
– Личные письма, – сказала она. – Есть что-то для меня?
Юн снова замолчал. Дольше, чем нужно.
– Одно. – Он протянул ей планшет. – От вашего сына.
Элис взяла планшет.
Её руки не дрожали. Она не позволила им дрожать. Она была командиром. Командиры не дрожат.
Экран засветился.
«Мама.»
Одно слово. Одно слово, написанное семилетним мальчиком, которого она оставила ради звёзд.
«Мама, бабушка говорит, что ты на небе. Я смотрю на небо каждую ночь, но не вижу тебя. Ты где?»
Элис закрыла глаза.
Она помнила его лицо. Круглое, с ямочками на щеках, с глазами, которые всегда были слишком взрослыми для семилетнего ребёнка. Она помнила его руки – маленькие, липкие от сока, которые вцепились в её куртку в день отлёта.
Она помнила его крик.
Не плач – крик. Высокий, пронзительный, животный. Крик ребёнка, который понял, что мама уходит навсегда.
«Бабушка говорит, что ты вернёшься. Но я не верю. Ты ведь не вернёшься, да?»
Элис открыла глаза.
Текст был коротким. Меньше страницы. Письмо семилетнего мальчика, который ещё не умел складывать длинные предложения.
Но внизу – приписка. Другим почерком. Взрослым.
«Элис. Это мама. Я не знаю, как тебе это сказать. Тоширо написал это письмо через неделю после твоего отлёта. Я нашла его в его комнате, когда разбирала вещи. Он… он не хотел отправлять. Сказал, что ты всё равно не ответишь. Но я думаю, ты должна знать. Он ждёт тебя. Каждую ночь смотрит на небо. Я не знаю, что ему говорить. Мама.»
Элис посмотрела на дату отправки.
2264 год. Шесть лет после её отлёта. Тоширо было тринадцать.
Она пролистала дальше. Может быть, было ещё что-то. Может быть…
Ничего.
Одно письмо. Одно письмо за восемьдесят девять лет.
– Командир?
Голос Юна. Далёкий. Приглушённый. Как сквозь воду.
– Да.
– Вы в порядке?
Она положила планшет на консоль. Лицом вниз. Чтобы не видеть экран.
– Да. – Пауза. – Нет.
Юн не ответил. Он понимал. Он тоже потерял отца – только его отец не уехал, а погиб. Это было другое. Или нет. Элис не знала.
– Маркус, – сказала она, не оборачиваясь. – Сколько ещё до пробуждения Карлоса?
– Двенадцать минут, – ответил Маркус из дверей. – Ивонн с ним.
– Хорошо. Я… – Она замолчала. Потом: – Мне нужно несколько минут. Одной.
– Конечно.
Она услышала, как они уходят. Шаги Маркуса – неуверенные, шаркающие. Шаги Юна – бесшумные, точные, как у кота.
Дверь закрылась.
Элис осталась одна.
Она смотрела на экраны. На показатели двигателей. На траекторию корабля. На красную точку в углу – Глизе 667C, их цель, их новый дом.
Мама, ты где?
Она была здесь. В двадцати трёх световых годах от Земли. В восьмидесяти девяти годах от того дня, когда семилетний мальчик написал письмо, которое не хотел отправлять.
Ему сейчас девяносто шесть. Если он ещё жив.
Наверное, нет. Средняя продолжительность жизни в 2340-х – восемьдесят два года. Это если нет генетических модификаций, нет доступа к продвинутой медицине, нет…
Хватит.
Элис сжала руки в кулаки. Ногти впились в ладони – больно, отрезвляюще, реально.
Она сделала выбор. Двадцать три года назад – нет, восемьдесят девять – она сделала выбор. Наука. Долг. Миссия.
Ложь.
Правда была проще и страшнее. Она сбежала. Сбежала от сына, которого любила. Сбежала от мужа, которого разлюбила. Сбежала от себя – от той версии себя, которая не умела любить без боли.
И теперь она стояла в рубке межзвёздного корабля, в двадцати трёх световых годах от дома, и читала письмо мёртвого ребёнка.
Мама, ты ведь не вернёшься, да?
Нет, Тоширо. Не вернусь.
Элис подняла голову. Посмотрела на главный экран.
Глизе 667C. Красный карлик. Чужая звезда.
Впереди была работа. Впереди была миссия. Впереди были десять часов до орбиты, семьдесят два часа до полного восстановления экипажа, месяцы исследований.
Она не могла изменить прошлое. Но могла сделать так, чтобы её бегство имело смысл.
Или хотя бы – чтобы оно того стоило.
Следующие три часа слились в рутину.
Пробуждение Карлоса прошло штатно – если не считать аритмии, которую Ивонн купировала инъекцией атропина. Он сел в криокапсуле, посмотрел на потолок мутными глазами и сказал:
– Ну и дерьмово же я себя чувствую.
Это было хорошо. Это означало, что его мозг работает.
Дженна Орлова проснулась тихо – без кашля, без рвоты, без криков. Открыла глаза, посмотрела на Элис и сказала:
– Навигационные данные?
– На консоли. – Элис помогла ей сесть. – Юн уже проверил. Всё штатно.
– Юн оптимист. – Дженна спустила ноги на пол. Качнулась. Устояла. – Я проверю сама.
Она была такой всегда – недоверчивой, въедливой, проверяющей каждую цифру трижды. Лучший навигатор своего поколения. Единственный человек, который мог рассчитать траекторию межзвёздного полёта в уме, на салфетке, без компьютера.
Юн был талантом. Дженна была гением.
Чен Вэй проснулась с криком.
Элис была рядом – она успела добежать от капсулы Дженны – и увидела, как биолог дёргается в ремнях, как её глаза мечутся под закрытыми веками, как рот открывается в беззвучном вопле.
– Чен. Чен Вэй. – Она положила руку ей на плечо. – Ты здесь. Ты в безопасности.
Глаза открылись. Чёрные, расширенные, полные ужаса.
– Я видела… – прошептала Чен Вэй. – Я видела…
– Что?
Она не ответила. Закрыла глаза. Несколько секунд молчала, и Элис уже подумала, что она снова потеряла сознание, – но нет. Чен Вэй вздохнула. Глубоко, медленно. Открыла глаза.
– Ничего. Просто сон.
Элис не стала расспрашивать. Кошмары в криосне – обычное дело. Мозг не спит по-настоящему: он плавает на границе сознания, обрабатывает случайные сигналы, строит из них образы. Иногда – безобидные. Иногда – нет.
Лена Корц проснулась последней из женщин.
Она была самой молодой в экипаже – тридцать четыре года на момент старта. Ксенобиолог. Первая, кто предположил, что Глизе 667Cc может содержать признаки жизни. Её статья – опубликованная за три года до старта – запустила всю миссию.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Элис.
– Как будто меня разобрали на атомы и собрали заново. – Лена улыбнулась – бледно, но искренне. – Это хороший признак, да? Значит, все атомы на месте.
– Все на месте.
Томас Вебер проснулся молча.
Геолог. Сорок пять лет. Отец троих детей – двух девочек и мальчика. Элис видела их фотографии в его личном деле: круглые лица, светлые волосы, улыбки без передних зубов.
Им сейчас было за шестьдесят. Если они ещё жили.
– Фотографии, – сказал он первым делом. – В моей каюте. Фотографии целы?
– Не знаю, – честно ответила Элис. – Мы только проснулись.
– Проверю. – Он попытался встать. Не смог. Снова попытался. – Чёрт. Ноги не…
– Семьдесят два часа до полного восстановления, – сказала Элис. – Это минимум.
Томас посмотрел на неё. В его глазах было что-то – не злость, не страх. Тоска. Глубокая, застарелая, как шрам от старой раны.
– Семьдесят два часа, – повторил он. – А потом – месяцы исследований. А потом – обратный полёт. Ещё двадцать три года. – Пауза. – Я буду стариком, когда вернусь. Если вернусь.
– Мы все будем стариками.
– Нет. – Он покачал головой. – Вы – не родители. Вы не понимаете.
Элис ничего не сказала.
Она понимала. Лучше, чем он думал.
К концу третьего часа весь экипаж был на ногах.
Двенадцать человек. Двенадцать жизней. Двенадцать историй.
Они собрались в кают-компании – единственном помещении на корабле, где все могли поместиться одновременно. Стол, рассчитанный на восемь, занял почти всё пространство. Четверо сидели на встроенных скамьях вдоль стен.
Элис стояла.
– Доклад о состоянии экипажа, – сказала она. – Сунь Лян.
Врач встал. Он выглядел лучше, чем час назад – цвет лица порозовел, глаза стали яснее.
– Все двенадцать членов экипажа успешно прошли процедуру пробуждения. Критических нарушений нет. Карлос – умеренная аритмия, требует наблюдения. Ивонн – онкологические маркеры в пределах ожидаемого, текущий статус стабилен. – Он посмотрел на Ивонн. Она кивнула – коротко, без эмоций. – Рекомендую щадящий режим для всех на ближайшие семьдесят два часа. Минимальные физические нагрузки. Обильное питьё. Сон.
– Принято. – Элис повернулась к Юну. – Навигация.
– Траектория штатная, – сказал Юн, не вставая. Он сидел в углу, привалившись к переборке. – Торможение завершится через девять часов двадцать минут. Выход на орбиту – через одиннадцать часов сорок минут. Параметры орбиты – как в исходном плане: триста двадцать километров, полярная, период – девяносто четыре минуты.
– Двигатели?
– Норма.
– Топливо?
– Семнадцать целых три десятых процента.
Элис кивнула.
– Рашид. Системы жизнеобеспечения.
Инженер поднялся. Он выглядел хуже остальных – тёмные круги под глазами, впалые щёки, дрожь в руках. Но голос был ровным.
– Все системы функционируют в штатном режиме. Рециркуляция воздуха – сто процентов эффективности. Регенерация воды – девяносто восемь процентов. Запасы продовольствия – рассчитаны на восемнадцать месяцев при полном экипаже. – Он посмотрел на планшет. – Есть незначительный перегрев в третьем контуре охлаждения, но это в пределах допустимого. Устраню в течение суток.
– Связь?
– Работает. – Это сказал Карлос из своего угла. Он сидел в инвалидном кресле – ноги ещё не держали. – Антенны развёрнуты, передатчик в норме. Последний пакет данных ушёл на Землю семь месяцев назад, когда автоматика начала торможение. Следующий отправим, когда выйдем на орбиту.
– Хорошо. – Элис обвела взглядом комнату. – Дженна. Что ты нашла в навигационных данных?
Навигатор подняла голову. Она сидела рядом с Юном, и между ними была невидимая стена – два человека, которые делали одну работу, но никогда не понимали друг друга.
– Юн ничего не упустил, – сказала она. – Мы точно там, где должны быть. Планета – там, где должна быть. Всё по плану.
– Но?
Дженна помедлила.
– Никаких «но». Просто… я пока не проверила орбитальные данные. Нужен час-другой.
– У тебя есть время.
– Знаю.
Элис кивнула.
– Ивонн. Маркус. Лена. Чен Вэй. Томас. Ваши дисциплины не требуют немедленного внимания. Используйте следующие двенадцать часов для восстановления. Отдых, питание, минимум нагрузки.
– Командир, – сказал Маркус. – Мы можем хотя бы посмотреть на неё?
– На кого?
– На планету. – Он встал. Качнулся, но устоял. – Глизе шестьсот шестьдесят семь Цэ-цэ. Мы летели к ней восемьдесят девять лет. Неужели мы не можем хотя бы взглянуть?
Элис посмотрела на него. На его глаза – усталые, но горящие. На его руки – дрожащие, но сжатые в кулаки.
Историк. Человек, который всю жизнь изучал мёртвые цивилизации. И вот он здесь, у порога чего-то нового. Чего-то, чего ещё никто не видел.
– Хорошо, – сказала она. – Обзорная палуба. Пять минут.
Обзорная палуба была самым большим помещением на корабле.
Это был компромисс – инженеры говорили, что панорамный иллюминатор ослабляет конструкцию, что каждый грамм массы на счету, что окно в космос – это роскошь, которую они не могут себе позволить.
Психологи говорили, что без окна экипаж сойдёт с ума.
Психологи победили.
Иллюминатор занимал всю переднюю стену – три метра в ширину, два в высоту. Многослойное стекло, усиленное углеволокном, с противорадиационным покрытием. Оно было сейчас закрыто внешними створками – защита от микрометеоритов при торможении.
Элис подошла к панели управления.
– Готовы?
Никто не ответил. Все двенадцать стояли полукругом, глядя на закрытые створки. Лица – бледные, измождённые, но сосредоточенные.
Элис нажала кнопку.
Створки разошлись.
И мир изменился.
Первое, что она увидела – красный. Красный, заполнивший всё пространство, пролившийся в палубу, как кровь, как вино, как закат, который никогда не кончается.
Глизе 667C.
Звезда была огромной. Гораздо больше Солнца в земном небе – вдвое, втрое, в десять раз. Она занимала четверть видимого пространства, и её свет не ослеплял – он обволакивал, проникал под кожу, заполнял лёгкие с каждым вдохом.
Красный. Не тёплый красный закатов и каминов – холодный, древний, умирающий.
Красный карлик. Звезда, которая горит так тускло, что её свет почти не греет. Звезда, которая будет гореть ещё триллионы лет – долго после того, как Солнце взорвётся и погибнет.
Мёртвый свет мёртвой звезды.
– Господи, – прошептал кто-то за спиной Элис. Маркус. Или Томас. Она не обернулась, чтобы проверить.
Но красный был не единственным.
Справа – почти на периферии зрения – висели ещё две звезды. Меньше. Тусклее. Тоже красные, но другого оттенка – более оранжевые, более живые.
Глизе 667A и B. Компаньоны главной звезды. Тройная система.
И внизу – если понятие «вниз» имело смысл в космосе – планета.
Глизе 667Cc.
Суперземля. Масса – в четыре раза больше земной. Радиус – в полтора раза. Гравитация на поверхности – примерно 1,3g. Период обращения вокруг звезды – двадцать восемь земных дней.
Она была тёмной.
Не чёрной – тёмной. Поверхность отражала красный свет звезды, но слабо, неохотно. Элис видела контуры – горы? океаны? – но не могла разобрать деталей. Они были слишком далеко.
Триста двадцать километров через одиннадцать часов. Тогда увидят.
– Она… – Лена шагнула вперёд, к самому стеклу. – Она настоящая.
Элис посмотрела на неё.
– Ты сомневалась?
– Нет. – Лена покачала головой. – Но одно дело – данные. Спектры. Расчёты. И совсем другое – видеть её своими глазами. Она… она существует. Реально существует.
Тридцать четыре года. Половину жизни Лена посвятила этой планете – изучала её издалека, строила модели, писала статьи. И вот она стояла перед ней, глядя на шар из камня и газа в двадцати трёх световых годах от дома.
– Атмосфера, – сказала Ивонн. – Ты видишь атмосферу?
Элис прищурилась. На краю планеты – там, где диск касался черноты космоса – был ореол. Тонкий, едва заметный. Голубоватый? Или это игра света?
– Вижу, – ответила Лена. – Но не могу сказать состав отсюда. Нужны спектральные данные. Юн?
– Спектрометр включится после выхода на орбиту, – сказал Юн откуда-то сзади. – Три часа на калибровку.
– Четырнадцать часов, – посчитала Ивонн. – Четырнадцать часов – и мы узнаем, есть ли там кислород.
Кислород. Главный маркер жизни. Газ, который не может существовать в атмосфере без постоянного пополнения – он слишком активен, слишком быстро связывается с другими элементами. Если на планете есть свободный кислород – значит, есть что-то, что его производит.
Что-то живое.
– Не будем торопиться с выводами, – сказала Элис. – Мы здесь для исследования, не для открытий.
– Это одно и то же, – возразил Маркус.
– Нет. Исследование – это методичный сбор данных. Открытие – это интерпретация. Мы начнём с первого. Второе подождёт.
Маркус хотел возразить – Элис видела это по его лицу, – но промолчал. Она была командиром. Её слово было законом.
По крайней мере, пока.
– Пять минут истекли, – сказала Элис. – Всем отдыхать. Через восемь часов – общий брифинг перед выходом на орбиту.
Она повернулась к выходу.
И тогда заговорила Чен Вэй.
– Командир.
Элис остановилась.
– Да?
Чен Вэй стояла у иллюминатора, прижав ладонь к стеклу. Её лицо было бледным – ещё бледнее, чем у остальных.
– Вы видите это?
Элис подошла к ней.
– Что именно?
– Там. – Чен Вэй показала на планету. На её тёмную сторону – ту, что была отвернута от звезды. – Свет.
Элис посмотрела.
Сначала она ничего не увидела – только черноту, испещрённую звёздами. Потом глаза адаптировались. И она увидела.
Точки. Крошечные точки света на тёмной стороне планеты. Не звёзды – те были за планетой, не на ней. Это было что-то другое.
– Вулканы? – предположил Рашид.
– Нет. – Лена прищурилась. – Слишком яркие. И слишком… регулярные.
Регулярные.
Элис смотрела на точки. Они не двигались. Не мерцали. Просто были там – маленькие, далёкие, неподвижные.
Невозможно, – подумала она.
Но она смотрела. И видела.
– Это может быть артефакт изображения, – сказал Юн. – Помехи. Отражения.
– Нет. – Чен Вэй покачала головой. – Я видела артефакты. Это не они.
Тишина.
Двенадцать человек стояли перед иллюминатором, глядя на планету, к которой летели восемьдесят девять лет. На тёмную сторону этой планеты. На точки света, которых там быть не должно.
– Увеличение, – сказала Элис. – Юн, дай увеличение.
Юн подошёл к консоли. Пальцы забегали по клавишам. Изображение на экране рядом с иллюминатором сменилось – телескоп навёлся на планету, увеличил, ещё увеличил…
Точки стали больше.
Но не чётче. Атмосфера планеты размывала их, искажала. Элис видела только пятна – яркие пятна на тёмном фоне.
– Нужен спектральный анализ, – сказала Лена. – Если это тепловое излучение…
– Спектрометр не готов, – ответил Юн.
– Тогда инфракрасная камера. Хоть что-то.
– Инфракрасная камера покажет то же самое. – Дженна подошла к экрану. – Слишком далеко. Слишком много помех.
Элис смотрела на пятна.
Они были там. Реальные. Необъяснимые.
Мёртвая планета, – думала она. Мы летели к мёртвой планете. К суперземле без признаков жизни. Так говорили данные. Так говорили модели.
Откуда там свет?
– Все на станции, – сказала она. – Немедленно.
– Командир, – начал Маркус, – мы же должны отдыхать…
– Потом. – Она не обернулась. – Рашид, связь с Землёй – подготовь пакет для экстренной передачи. Лена, Чен Вэй – все данные по планете, какие есть. Юн – курс на сближение. Мы должны увидеть это ближе.
– Курс на сближение займёт шесть часов, – сказал Юн.
– Значит, через шесть часов мы будем знать, что это.
Она шла к выходу, когда голос Маркуса остановил её.
– Командир. Вы понимаете, что это может значить?
Элис остановилась. Обернулась.
– Нет, – сказала она. – И вы не понимаете. Никто не понимает. Поэтому мы будем выяснять.
Она вышла из обзорной палубы.
В коридоре было тихо. Только гул вентиляции – ровный, постоянный, успокаивающий.
И красный свет – косой полосой – от далёкого иллюминатора.
Следующие шесть часов были самыми длинными в её жизни.
Элис не спала. Не ела. Не отходила от консоли на мостике, глядя на данные, которые не имели смысла.
Точки света на тёмной стороне планеты. Семнадцать штук – Юн насчитал семнадцать, прежде чем атмосфера стала слишком плотной для наблюдения. Разбросаны неравномерно, но есть закономерность – есть, Дженна клянётся, что есть, только она ещё не поняла какая.
Инфракрасные данные показывали то же самое: точки были теплее окружающей поверхности. Не намного – на пятьдесят-семьдесят градусов, – но достаточно, чтобы выделяться.
– Геотермальная активность, – предположил Томас. – Горячие источники. Вулканические выбросы.
– Тогда почему они такие регулярные? – возразила Лена. – Вулканы не выстраиваются в линии.
– Может, там рифтовая зона. Разлом коры.
– Нет. – Лена показала на экран. – Смотри. Вот этот кластер – три точки – почти равносторонний треугольник. Вулканы так не располагаются.
– Тогда что это?
Никто не ответил.
Элис смотрела на экран. На точки. На треугольник.
Мама, ты где?
Голос сына – из памяти, из прошлого, из того письма, которое лежало на консоли лицом вниз.
Я смотрю на небо каждую ночь, но не вижу тебя.
Она смотрела на чужое небо. На чужую планету. На свет, которого там не должно быть.
– Командир.
Голос Рашида. Элис обернулась.
– Да?
– Связь готова. Пакет для Земли сформирован. – Он помедлил. – Хотите добавить что-то от себя?
Добавить. Личное сообщение. Слова, которые дойдут до Земли через двадцать три года.
– Нет, – сказала она. – Отправляй как есть.
– Вы уверены?
– Уверена.
Рашид кивнул и ушёл.
Элис снова повернулась к экрану.
Триста двадцать километров до орбиты. Пять часов полёта.
И тогда – тогда – они узнают, что это за свет.
В рубку вошёл Маркус.
Элис услышала его шаги – неровные, шаркающие, но уже увереннее, чем несколько часов назад. Мышцы адаптировались. Тело вспоминало.
– Командир.
– Маркус. Тебе нужно отдыхать.
– Не могу. – Он подошёл к её креслу. Встал рядом, глядя на экран. – Вы видите то же, что и я?
– Что именно?
– Закономерность. – Он показал на точки. – Смотрите. Если соединить их линиями… – Пальцы прочертили воображаемые линии в воздухе. – Это не случайность. Это… это план.
– План?
– Да. – Маркус посмотрел на неё. В его глазах горел тот же огонь, что и на обзорной палубе. – Историк во мне видит это. Эти точки – не природное явление. Они размещены. Кем-то. Для чего-то.
Элис молчала.
Она думала о том же. С того момента, как увидела треугольник из трёх точек. С того момента, как поняла, что вулканы так не располагаются.
Но сказать это вслух – значило признать невозможное.
– Мы не знаем достаточно, – сказала она наконец. – Нужно больше данных.
– Согласен. – Маркус кивнул. – Но скажите мне одно. Вы… вы готовы к тому, что это может значить?
Готова.
Элис думала об этом. О том, что там, внизу, может быть что-то. Кто-то.
– Я не знаю, – честно ответила она. – Никто из нас не знает.
Маркус помолчал.
– Знаете, я всю жизнь изучал мёртвые цивилизации. Майя. Шумеры. Римляне. Все они оставили следы – руины, артефакты, тексты. И всегда – всегда – я приходил слишком поздно. Тысячи лет слишком поздно. – Он посмотрел на экран. – А теперь… теперь я смотрю на что-то, что может быть живым. И я не знаю, что делать.
– Делать то, что умеешь, – сказала Элис. – Наблюдать. Записывать. Анализировать.