Когда сгорает рассвет

Все последние годы жить и не сойти с ума Вальтеру помогала лишь вера. Когда кровь ещё не успевала стыть на его руках, а смерть казалась слишком близкой, почти подругой, охотник направлялся в храм. Он шёл по узкой мостовой между старыми одноэтажными домиками. Стены с обеих сторон будто мягко подталкивали его вперёд – туда, где ещё могла жить душа.

Храм располагался на невысоком холме, возвышаясь, словно забытый стражник. Его стены, сложенные из потемневшего известняка, были изъедены ветром и дождями. Меж каменных блоков проступал мох, а в глубоких трещинах птицы вили гнёзда. Узкие стрельчатые окна, когда-то украшенные витражами, теперь хранили лишь фрагменты тусклого цветного стекла, которое вспыхивало огненными отблесками, когда внутри зажигали свечи.

Массивные дубовые двери, окованные грубым железом, скрипели, а под сводами царил полумрак. Лики святых на древних фресках были потрескавшимися и бледными, но всё же сохраняли выражение тихой скорби. Запах ладана висел густым облаком. Он перемешивался с холодом старых каменных плит, на которых отдавались мягким эхом тяжёлые шаги Вальтера.

Мужчина опускался на колени перед алтарём, чувствуя, как ледяная плита прожигает кожу сквозь одежду. Его руки – в шрамах, свежих порезах и засохшей крови – бессильно свисали вдоль тела, пока он собирался с силами. На груди, поверх грубой рубахи, лежал маленький серебренный крестик. Потемневший, царапаный, давно потерявший блеск – он, не считая прошений, был единственным, что не давало Вальтеру окончательно раствориться во мраке.

Тело охотника было покрыто рунами и молитвами – их наносили священники перед выходом на охоту. Блеклые линии тянулись по груди, ребрам, плечам; некоторые были нанесены кровью, некоторые – маслом. Каждый знак – прошение о защите. Отчаянная попытка не дать тьме, с которой он сражался, проникнуть в его душу.

– Господи… – подняв уставшие глаза на алтарь, шептал он едва слышно. – Если я ещё жив… значит, Ты позволяешь мне защищать других. Даруй мне силы… чтобы я не дрогнул. Пусть мой страх падёт первым.

Его слова растворялись в каменных сводах, уходили под потолок и терялись среди холодных росписей. Иногда казалось, что храм слушает, а иногда – что он мёртв, как и всё вокруг.

Но Вальтер продолжал молиться. Продолжал приходить. Продолжал верить – не потому, что вера давала ему покой, а потому что без неё внутри не осталось бы ничего.

И вот в один из таких дней, когда мужчина чувствовал, что Бог действительно слышит его, – охотник увидел её.

Она бесшумно переступила порог храма. Лёгкий шелест её шагов почти растворился в полумраке, но Вальтер всё равно поднял голову, будто почувствовал чьё-то присутствие раньше, чем увидел.

Девушка осторожно подошла к алтарю. В её руках дрожала тонкая восковая свеча. Она поставила её на подсвечник, прикрыла огонёк ладонью, чтобы не задул сквозняк, и, склонив голову, начала молиться.

Пламя тихо качнулось, осветив её профиль – мягкий, почти хрупкий, совсем не похожий на суровые лица тех, кто обычно приходил сюда просить защиты от тьмы.

Ткань голубого платья мягко спадала вдоль её худенькой, высокой фигуры, ложась лёгкими складками, будто боялась помять её тонкокостное тело. Её кожа была слишком бледной, почти прозрачной и на висках проступали голубоватые жилки. Казалось, одно неловкое прикосновение могло бы оставить на ней след, как на свежем снегу. И всё же было в ней что-то… не слабое, а возвышенное. Скрытая, тихая сила, которую она носила в себе так же естественно, как носит пламя свеча.

Вальтер, обычно равнодушный ко всему человеческому, не мог заставить себя отвести взгляд. Он изучал её осторожно, почти благоговейно, с непонятным для себя трепетом – таким тихим и непривычным, что сердце на мгновение сбилось с привычного хода.

Девушка медленно подняла голову, словно почувствовав на себе его взгляд, и обернулась.

Глаза… Голубые, большие и ясные. Перед человеком, которого опасались даже чудовища – в них не дрогнуло ни тени испуга. Свет от редких свечей отражался в её взгляде мягкими бликами, будто в чистой воде.

На миг Вальтеру показалось, что она видит его насквозь: все шрамы, засохшую на руках кровь, всю тяжесть, что давила на душу. И всё же её взгляд оставался спокойным и тёплым, словно она принимала его таким, какой он есть.

Она чуть наклонила голову, и длинные белокурые пряди мягко качнулись по плечам, отливая серебром в полумраке храма.

– Простите… – прошептала она тихо, почти смущённо. – Я не хотела мешать.

Вальтер не нашёл слов – лишь коротко кивнул, чувствуя, как что-то непривычно тёплое расправляется под рёбрами. Когда девушка закончила молитву и шагнула к выходу, лёгкая, почти невесомая, он невольно последовал за ней.

Снаружи воздух был свежим и холодным, а ветер с холма трепал подол её платья.

– Как вас зовут? – догнав её, спросил он.

Девушка удивлённо взглянула на него и всё же не остановилась.

– Камелия, – твёрдо ответила она.

– Камелия… – повторил Вальтер, как будто имя имело собственный вес. – Позвольте, я провожу вас. Сейчас неспокойное время. И дамам не стоит ходить одной.

Девушка не ответила. Она просто продолжила идти – мягко, почти бесшумно ступая по влажной булыжной мостовой. Её шаги были так тихи, словно туман сам стелился под её ногами, приглушая каждый звук. Вальтер, сдерживая непривычное чувство тревоги, шагал за ней следом, ощущая, как внутри что-то настойчиво подталкивает его не отпускать её из виду.

Ветер с гор нёс плотную дымку тумана, и она медленно стекала по узким улочкам, заполняя щели между домами. Сырость проникала под одежду, обволакивала кожу и воздух становился таким тяжёлым, что каждый вдох отзывался ледяной дрожью в груди.

Дома стояли тесными рядами, и их тёмные окна выглядели, как пустые глазницы огромных спящих чудовищ. Из некоторых окон пробивались слабые, дрожащие огоньки, а факелы возле дверей растягивали тени в мрачных призраков, что будто пытались вырваться из каменных стен и поползти вслед.

Сырость смешивалась с запахом горелой смолы и горького дыма, а где-то в глубине тумана сквозил тонкий, едва уловимый аромат прелой древесины – напоминание о тёмных, бескрайних лесах, что окружали город плотным кольцом.

– Никогда не видел вас здесь раньше, – нарушил молчание Вальтер. Его голос прозвучал глухо, словно туман поглощал слова.

– Я… недавно переехала, – тихо ответила девушка. Она не обернулась, но по тону можно было уловить лёгкую осторожность. – Сюда моё семейство привели дела.

Вальтер на мгновение замедлил шаг, вслушиваясь в её чистый голос.

– Здесь… – продолжил он осторожно, – лучше не появляться на улицах одной. Лес кишит чудовищами, и кто знает, когда они решат выйти к людям…

Мужчина замолчал, внимательно наблюдая за её реакцией.

– Я знаю. Но я не боюсь.

Такой ответ застал Вальтера врасплох, потому что он не знал, что именно скрывалось за её спокойствием: неведение, смирение или сила, которую он пока не мог распознать.

Когда они дошли до её дома – небольшого, аккуратного, с резными ставнями и светлым камнем, Камелия вежливо поблагодарила его за компанию и скрылась за дверью. Охотник задержался на пороге ещё на несколько мгновений, и лишь после того, как звук закрывающегося замка растаял в тумане, он ушёл прочь.

Вальтер не знал, куда приведут его ноги, потому что мысли блуждали совсем в другом месте. В груди разливалось странное, тёплое чувство – настойчивое желание увидеть Камелию снова. Непривычное, почти пугающее. Оно росло, как слабое пламя, которому достаточно было одного неверного вдоха, чтобы разгореться или погаснуть.

И Вальтер прислушался к этому чувству.

На следующий день, едва солнце пробилось сквозь низкие серые облака, мужчина пришёл к её дому. В руках он держал тяжёлую плетёную корзину – хлеб, свежие овощи, кусок хорошего мяса. Для кого-то это была бы обыкновенная забота, но для него… для него это граничило с откровением.

Камелия открыла дверь не сразу – сначала послышался тихий шорох, будто она прислушивалась. Когда же полотнище наконец отворилось, девушка выглядела удивлённой. Туман лёгкой дымкой висел на её ресницах и волосах, делая её почти прозрачной.

– Вы?.. – в её голосе слышалось неподдельное изумление.

Он опустил корзину чуть ниже, будто предлагая доказательство своих намерений.

– Думал… вам может пригодиться.

Девушка медлила, словно пытаясь понять, почему человек, которого боялись даже чудовища, стоит у её двери в ранний час с дарами, достойными доброго соседа. Но в конце концов всё же протянула руки и приняла корзину.

С тех пор он приходил к ней каждый день.

Ненавязчиво, будто само собой. Помогал по дому: колол дрова, от которых поднимались хвойные искры смолы; таскал воду из колодца, слушая, как ведро глухо царапает каменные стенки; чинил крышу, выметал двор – делал всё, что мог, лишь бы остаться рядом ещё немного.

А после они часто выходили к реке.

Горное течение было быстрым, шумным, беспощадным – вода рвалась вперёд, набегала на тёмные валуны, дробилась о них белыми брызгами. Но этот грохот будто отступал на второй план, стоило Вальтеру услышать рядом её шаги.

Он ловил каждое слово Камелии, каждый оттенок её голоса. Нежного, немного хрупкого – и в то же время удивительно уверенного в себе. Иногда ему казалось, что благодаря ей мир вокруг менялся: вода шумела тише, ветер становился мягче, холод не так цеплялся к коже.

И даже солнце – скованное тяжёлыми, свинцовыми тучами – словно пробивалось сквозь них чуть ярче, когда она находилась рядом.

Дни текли, и их встречи стали привычкой. Вальтер шёл рядом с Камелией, и по мере того, как они удалялись от шумных улочек, город постепенно стихал. Звуки людской суеты растворялись в густом воздухе, уступая место бурному журчанию реки, мягкому шороху листьев и редким, отбивающимся эхом крикам горных птиц.

Порой казалось, что мир вокруг замедляет ход, позволяя им идти рядом без угроз и теней.

Девушка часто говорила о простом: о деревьях, что растут на прибрежных склонах; о птицах, пролетающих высоко над водой; о том, как солнечные лучи осторожно пробиваются сквозь серые облака. Её голос был мягким, приглушённым, словно созданным для того, чтобы успокаивать шум реки и смягчать суровые очертания гор. Каждый раз мужчина ловил себя на том, что слушает её внимательнее, чем кого-либо.

О себе охотник говорил редко – не из недоверия, а по привычке скрывать всё внутри. Но рядом с Камелией слова не требовали усилий. Он рассказывал о доме, давно сгоревшем в памяти; о детстве, которое вспоминалось обрывками; о первой охоте, что оставила на его теле и душе следы, не стертые временем.

И она слушала – спокойно, с пониманием, без осуждения.

Так, незаметно, их прогулки и тихие дни превратились во что-то гораздо большее. Между ними возникла связь – крепкая, глубокая, почти неуловимая для глаз со стороны, но очевидная им обоим. Они понимали друг друга без слов: иногда достаточно было одного взгляда, лёгкого движения руки, невысказанного вздоха.

Вальтер, привыкший к одиночеству, к постоянной борьбе с тьмой, впервые в жизни захотел быть рядом с кем-то не только ради защиты. Он хотел чувствовать её сердце – чистое, тёплое, живое – что билось рядом с ним и отдавалось эхом в его собственной груди. Он хотел близости и тишины, в которой переставал быть оружием и становился человеком.

В один из серых дней, когда туман опустился на землю плотным покрывалом, скрывая даль и размывая очертания мира, они остановились на небольшом холме. Сквозь млечную дымку вершины гор казались миражами, а река внизу – серебристой лентою, таящей свою силу под плотной пеленой.

Вальтер медленно повернулся к Камелии. Его руки – крепкие, привычные к оружию – на этот раз дрожали едва заметно. Он вынул из-под плаща два тонких серебряных кольца, что поблёскивали холодным светом.

Мужчина встал на одно колено. Земля под ним была влажной, холодной, но в этот миг он не чувствовал ничего – кроме тихого, глубокого трепета.

– Камелия, пред ликом Небес клянусь тебе в своей чистой и нерушимой любви. Пусть океаны уйдут в мрак забвения, пусть погаснет огонь вековой – любовь моя не истлеет и всегда пребудет с тобой. Пусть ветры судьбы толкают к разлуке, пусть дом наш станет зыбок в песках, – но союз наш скреплён не словом – любовью. И я клянусь, что так было, так есть и так будет всегда!

Его слова затихли в тумане, и мир вокруг словно замер, прислушиваясь.

В её глазах – голубых, ясных – не было страха. Лишь полное доверие и любовь, что струилась по щекам тихими слезами счастья.

И от этого осознания сердце Вальтера болезненно сжалось: словно в нём зародилось что-то столь светлое, что он едва верил, что достоин держать это в руках.

С глубочайшей осторожностью он взял её ладонь – нежную, прохладную от сырого воздуха – и надел кольцо на безымянный палец левой руки. Серебряный ободок мгновенно согрелся от её горячей кожи.

Это был их тайный ритуал – без свидетелей, без священников, без громких обетов. Только взгляд, прикосновение и безмолвное понимание, что судьбы их теперь сплетены.

И в этот миг, среди туманов, холода и сырости, Вальтер понял: он впервые нашёл тот свет, ради которого стоит жить.

***

В тот день, когда на рынке невиданное существо под маской юноши убило девушку, высосав из неё всю кровь, Вальтер Хейл вместе с сослуживцами вернулся из очередного похода. Они, думая, что тень, внушающая ужас жителям Трансильвании, скрывается днём в лесу, охотились на неё среди вековых деревьев. Несколько дней они продирались сквозь густую чащу, следуя едва заметным тропинкам, прислушиваясь к каждому шороху листвы, заглядывая под каждый куст и каждый поваленный ствол.

Но все поиски оказались тщетны. Лес хранил свои тайны, и тварь будто растворилась в нём без следа.

Лишь вернувшись в город, они узнали страшную правду: та самая «тень», что нападала на скот и заставляла людей закрывать ставни ещё до заката, – оказалась человеком.

Или тем, что когда-то им было.

Не теряя ни мгновения, Вальтер шагнул к телу девушки, распростёртому на холодной земле. Её лицо, ещё недавно живое и тёплое, застыло в неподвижной маске животного страха.

В воздухе стоял резкий металлический запах крови, тяжелый, почти осязаемый, а на бледной, уже мраморной шее девушки алели две ровные, ярко-красные точки – следы клыков, оставленные существом, что унесло её жизнь.

Паника среди людей поднималась, словно чёрная волна: одни вскрикивали, другие метались по площади, спотыкаясь о собственные тени, оглядываясь так судорожно, будто смерть уже касалась их плеча. В людских глазах вспыхивало то безумие, что рождается там, где разум больше не властен над страхом.

И Вальтер ощущал этот всеобщий ужас нутром – он вибрировал в воздухе.

Охотник понимал: это чудовище, породившее смятение, эта сила, скрытая за человеческим обликом, гораздо ближе, чем он мог себе представить.

Среди торговцев, свидетелей случившегося, выделялся один сухонький старичок с узким, почти просвечивающим лицом. Его обычно никто не слушал, но теперь дрожащий голос прорезал людской шум, как ржавая игла ткань: он утверждал, что видел того юношу давно, в пору собственной молодости.

Однако следующие слова обрушились на толпу, как траурный звон:

– Тот парень… давно мёртв.

Шум оборвался. Люди застыли, будто сердце города разом остановилось. Женщины разразились рыданиями; мужчины побелели, как мел. Над площадью поднялся глухой хор отчаянных молитв.

Вальтер, не отводя взгляда от старика, выслушал всё до конца. Затем коротко бросил приказ сослуживцам. Те поспешно принесли всё, что могло пригодиться в ночном походе: револьверы с тускло поблёскивающими замками, пахнущие гарью факелы, мечи, давно испившие крови, и тяжёлые лопаты.

Каждый шаг в сторону выхода из города отдавался в груди тяжёлым ударом, будто сама земля предостерегала. Они направлялись туда, где стирается граница между живым и мёртвым; туда, где господствуют тени, а тишина дышит холодом.

Туда, где живым вход заказан, а мёртвые смиренны, спокойны…

Они шли на кладбище.