Пристанище для уходящих. Книга 3. Оттенки времени
Герр Вальднер курировал национальные меры политики для государств-членов в части инноваций и медицины и намеревался помочь нам с программой по вопросам женского бесплодия и сопровождения беременности, которая уже действовала в странах ЕС. Необходимо было переоборудовать клиники и переобучить врачей. Во время обсуждения юридических тонкостей Вальднер оживился и пару раз махнул рукой, на пальцах что-то блеснуло. Похоже, кольцо или, скорее, печатка.
– Моя задача нарастить потенциал системы здравоохранения в глобальном масштабе, – говорил Вальднер, – наладить взаимодействие с научными центрами, министерствами здравоохранения и учреждениями системы ООН. Здоровые и довольные граждане – наша первоочередная задача. Когда мы обсуждали эти инициативы с покойным королем, а позже с его племянником маркизом Лауэнбургским, то пришли к соглашению, и я рассчитывал…
От неожиданности у меня будто бухнуло в голове, в ушах зашумела кровь и звуки превратились в гул. Канцлер что-то озадаченно спросил, Вальднер ему ответил, и канцлер, словно что-то вспомнив, покивал.
– …частично финансируется из фонда частных пожертвований, – зазвучал голос Вальднера, – в том числе крупных. Председатель Еврокомиссии заинтересован в вашем участии и дал мне полномочия на некоторые компромиссы. Давайте начнем с анализа юридической базы. Что скажете, Ваше Величество?
Я открыла рот, чтобы сообщить о готовности наших юристов к взаимодействию. Он переместил руку на колено, печатка теперь смотрела прямо на меня. Голубь! На печатке еврокомиссара красовалась маленькая фигурка голубя, расправляющего крылья. Почти такого же, как когда-то подарил мне Джош, того самого, которого я разбила. А потом Джош умер.
– Вы ведь планируете провести у нас пару дней, герр Вальднер? – послышался голос отца. – Я выделю вам машину, посетите исторический Эттер, озёра, оперу в Далленберге, я вышлю билеты. Через пару дней мы поужинаем и все решим.
– Что ж, спасибо, Ваша Светлость, – кивнул Вальднер, с удовольствием принимая предложение. – Рад нашему сотрудничеству. В таком случае…
– Откуда у вас эта печатка, герр Вальднер?
Все повернули ко мне головы и вопросительно застыли. Вальднер бросил растерянный взгляд на свою руку.
– Ваше Величество, польщен вашим вниманием. Это безделица, сущая ерунда. Моя бабка была родом из России и говорила, что голубь – единственное существо, облик которого не примет нечистая сила. Это что-то вроде оберега. – Вальднер изобразил смущенную улыбку. – Конечно, если верить, что нечистая сила существует. Я ношу его в знак уважения к своим корням.
В комнате повисла тишина.
– Благодарю за встречу, комиссар. – Отец встал и протянул руку Вальднеру. Тот степенно поднялся. – Вас проводят в ваши покои.
Все встали, провожая королеву. Я вышла медленно, но ускорила шаг, когда свернула в Южный коридор, по которому ходили только обитатели Холлертау. Катарина шла за мной, но отстала после очередного поворота: поняла, что в делах наступил перерыв.
Марилиз подскочила на стуле, когда я распахнула дверь детской, проводила испуганным взглядом, когда я неслась к кроватке. Рик спал, подложив кулачок под щечку и сжимая другой рукой плюшевого щенка. Самое счастливое время в моей жизни – моменты наблюдения за тем, как спокойно спит мой ребенок. Я хотела дотронуться до него, но руки так дрожали, что побоялась разбудить, поэтому села рядом на пол и наблюдала, как поднимается и опускается под одеялом его грудь.
– Марилиз, пожалуйста, покиньте комнату на пару минут! – прозвучал голос за спиной, и через секунду щелкнула дверь.
Я сжала кулаки. Теперь мне нет покоя даже в детской. Согласна, я перегнула палку – потеряла равновесие и вышла из роли, которую репетировала три года. Плохих актеров увольняют, но меня уволить нельзя. Я сама буду держаться за роль из последних сил, стараясь сделать ее своим «Я», слиться с землей Этерштейна, вплести в нее свои корни.
– Ты убедила меня, что с тобой все в порядке, что ты все пережила. – Отец остановился за спиной, помолчал и заговорил тише: – Я тебе поверил. Но теперь вижу, что поторопился. Ты не справляешься. Тебе все еще нужна помощь.
Рик пошевелился во сне и тихо вздохнул. Отец отошел к балкону на другой конец комнаты, явно ожидая, что я подойду к нему.
Хотела бы я все пережить и пойти дальше, но для этого нужно слишком много и того, чего у меня нет: прощения Марты, объяснения с Чарли, прощания с Джошем.
– Что произошло в Нойферхау? – отец заговорил громко, но когда я подошла, зашептал, хоть и знал, что Рик ничего не услышит. – Тебе нужно было прочитать с бумажки три предложения. Ты их могла и без бумажки запомнить, так что дело явно не в плохой памяти. А сейчас ты просто должна была дать согласие. И все. Зачем ты спросила про печатку? В чем дело?
– Прости, я понимаю, я тебя подвела…
– Дело не во мне, Тереза. Дело в твоих подданных. Это их ты чуть не подвела. Чуть не заступила за ту самую грань, когда милые чудачества переходят в патологию. Ты правитель страны, и должна поддерживать дух нации, нести своему народу мудрость и силу. Править так, чтобы удостоиться личного портрета в галерее предков, как королева Хильдегарда.
Больше всего я боялась, что подведу Джоша, не оправдаю его надежд и опозорюсь как королева. Странно, если это случится из-за плюшевой белки или печатки с голубем. Просто случайность, что сегодня все совпало, даже не знаю, почему я так отреагировала на изображение голубя. Это будто было «стоп». Но с чего вдруг? Черт, глупо получилось. Нужно что-то делать…
– Сегодня… случился форс-мажор. Такого больше не повторится.
– Упоминания Виктора я тоже не ожидал. Это неприятно, понимаю, но мы до сих пор натыкаемся на результаты его деятельности, с этим ничего не поделаешь…
– Перестань! О Викторе мы говорили уже достаточно. Хватит!
Отец недовольно поджал губы. За последние три года наши отношения совершенно изменились. Мы с ним столько раз раскрывали друг перед другом душу, потому что иначе все, что мы пережили, не имело бы смысла, но каждый раз нам было тяжело, будто впервые. Меня до сих пор мучило чувство вины за то, что не сказала о Чарли, но зачем, если его здесь нет, и он живет своей жизнью. Если бы можно было получить прощение Марты, я бы смирилась, смогла бы начать сначала.
– Так что с печаткой? – допытывался отец. – Зачем ты об этом спросила?
Я покачала головой. Как тут объяснишь? Печатка совершенно ни при чем.
– Последнее время ты какая-то дерганая. Это связано с Куртом? – неожиданно жестко спросил он.
Я похолодела. Неужели он нашел папки и знает, чем занимается Курт в Сан-Франциско?
– С чего ты взял?
– Вы постоянно секретничаете, запираетесь. Думаешь, я не замечаю? Это уже ни в какие рамки приличия не укладывается! Не говоря уже о том, что он тебе в отцы годится!
Пару секунд я не могла понять, о чем речь, а потом меня бросило в жар.
– Папа! Ты с ума сошел!
Рик снова зашевелился. Мы одновременно посмотрели на него, затаив дыхание. Рик перевернулся на другой бок и затих, а отец схватил меня за локоть и вывел на балкон. От прикосновения ощущалась только жесткость и сила его пальцев – ни уверенности в своих решениях, ни весомости своих слов. Возможно, поэтому, без эмпатии, мне никак не удавалось найти равновесие и пережить все эмоции, прогнать всех призраков и выспаться.
– Тогда что? Когда ты рассказала, что эмпатии больше нет, я решил, что так даже проще. Но мне кажется, она пропала, потому что ты подавляла эмоции. А сейчас что-то происходит и… Что происходит, Тереза? – Отец терял терпение.
Хотелось бы его успокоить и все объяснить, но сначала нужно понять самой.
Я подставила горящие щеки ветру и попыталась сформулировать ответ. Ему дать короткую версию или сразу в подробностях? Не представляю, как он отреагирует на новость, что ген, делающий меня источником мирового зла, я унаследовала от своей матери, женщины, которую он презирал. А про Чарли? Придется признаться в обмане, хотя мы с отцом обещали друг другу не лгать.
Я уже привыкла не просто подавлять эмоции, а даже не обсуждать ничего из прошлого, только иногда, когда рядом никого не было, открывала сейф с фотографиями, но эмоции не помогали раньше, да и сейчас казались лишними. Без них гораздо проще. Когда я перестану пугаться каждой новости, ожидая сообщения о смерти очередного бедолаги, которого прятали Курт и Лагари, прекращу переживать о Чарли и ежесекундно вспоминать Джоша, то все наладится. Только когда? Я старалась найти гармонию каждый день, но все попытки будто еще больше отдаляли от конечной точки. Акт за актом я отыгрывала эту пьесу, и выхода со сцены не было – его завалило моими прошлыми ошибками, глупостью и идиотскими решениями, из-за которых умирали люди. Может, пора сделать что-то иначе? Изменить?
– Если тебе нужна помощь, давай снова позовем того психотерапевта, которая с тобой беседовала. Или доктора Шварца, он вроде нашел к тебе подход.
– Не надо никого звать, я в порядке!
Почему о каждой проблеме надо рассказывать всему миру? С какой стати выворачивать душу перед незнакомцами? Мне просто нужно время! И понимание или хотя бы прощение одного конкретного человека. Незнакомцы не подарят мне прощения, не заменят тех, кто дорог.
– Не уверен. Тереза, тебе нельзя показывать слабости. Ты живешь под лупой и должна быть образцом подражания для целой страны. Далась тебе эта печатка! Теперь меня будут донимать вопросами, что ты подразумевала, а я и сам теряюсь…
Щеки все еще горели, но теперь больше от злости. Мне выговаривают, как шкодливой девчонке. Я подавила порыв сбежать: до Мыса Дьявола бежать слишком долго, да и не факт, что там я найду того, кто примет и поймет. Это еще предстоит прояснить.
– По-твоему, я недостаточно стараюсь?
– Ты стараешься, да. Но усилия идут прахом, и я пытаюсь найти причину.
Он шагнул ближе и положил руку на плечо, но я сбросила руку и отошла. Нечего меня трогать.
– Обязанность монарха – любить свою страну, – продолжал отец, – а для этого нужно понимать, что такое любовь, и жить в гармонии с собой. Если бы ты снова полюбила хорошего человека, может, тебе стало бы легче? Попробуй больше выходить в свет, общаться…
– Странно слышать такое от тебя. Что-то я не вижу рядом с тобой пары. – Недовольное молчание в ответ должно было бы вызвать у меня стыд, но я только сильнее раздражалась. – И вообще, не представляю, как впихнуть в мое расписание любовь. – Я едко усмехнулась: – Надо дать задание фрау Хафнер, она с моим графиком чудеса творит.
– У тебя, как у человека, могут быть изъяны, но у королевы их быть не должно…
Отец говорил, как важно держать лицо в любой ситуации и не поддаваться эмоциям, а я размышляла, сколько еще граней себя надо потерять, чтобы всем хватило, чтобы я всех устроила.
– Знаешь что? Это несправедливо! – Холод перил кусал пальцы, а внутри поднималась злость. – Я делаю все, что ты от меня ожидаешь: стала королевой, живу в Холлертау, открываю и закрываю заседания, визирую указы правительства, хожу с тобой на торжественные обеды. Ты мне еще и замуж предлагаешь выйти не по любви, а потому что от меня этого ожидают?
– Не передергивай, Тереза! Ты начала новую жизнь. Ту, которая положена тебе по рождению.
– И теперь мне положено терпеть упреки за малейшие оплошности?!
Он сузил глаза – верный признак того, что мои слова его задели.
– Это не упреки, я хочу тебе помочь. Ты молодец, Тереза, правда, за три года ты проделала невероятную работу над собой. Сейчас невозможно представить, что эта изящная серьезная дама и напуганная лохматая девчонка, какой я увидел тебя пять лет назад, – один и тот же человек. Но впереди еще больше работы. Моя обязанность, как отца и как регента, уберечь тебя от ошибок. Ты должна справляться хотя бы с тем минимумом, который я никак не могу с тебя снять.
Разве я не стараюсь изо всех сил?! Такой жгучей злости вперемешку с раздражением раньше мне испытывать не приходилось. Я досчитала до десяти, чтобы не ляпнуть чего-нибудь, о чем потом пожалею, и посмотрела на кроватку Рика, которая виднелась через приоткрытую балконную дверь. Рик сладко спал и ничего не слышал. Иногда я завидовала его способности наслаждаться настоящим, уверенности, что вокруг живет чудо, и воровала это бесподобное ощущение, пока могла. У детей нет грехов и нет вины, они с радостью встречают каждый новый день, не борясь с отчаянием и безнадежностью. Детство не вернуть, но, может быть, удастся очистить душу. Давно нужно было это сделать – разобраться со своим прошлым.
«На самом деле я все та же напуганная лохматая девчонка», – пробормотала я себе под нос.
И тут меня осенило! Я ведь тоже пытаюсь выкинуть из своей жизни важный кусок, сделать вид, будто его не было – пытаюсь выкинуть Чарли. Но это не сработает. Я злюсь, что меня лишили матери, значит, и Рик может испытать когда-нибудь схожие чувства. Вправе ли я лишать его отца?
– Может, ты тоже перестанешь притворяться и делать вид, что в порядке? Я вызову психолога, – произнес отец.
И тут я поняла, что мне нужно. Вовсе не психолог.
– Все, разговор закончен! Я ухожу! Уезжаю!
– Что? – Отец скрестил руки на груди и прищурился. – Неужели попросишь отречения?
– С ума сошел! Конечно нет! – Представляю, что сказал бы на это Джош.
Надо пережить свою боль, а не избегать ее. Набраться смелости и поговорить с теми, с кем не решалась, поговорить о том, о чем боялась. Это трудно. И страшно. Но иначе я никогда не найду равновесие.
– Я лечу в Сан-Франциско.
Глава 4. Узы грусти
За три года Сан-Франциско совсем не изменился. За окнами машины раскинулся тот же оживленный холмистый город: из распахнутых дверей кафе звучала музыка, по рельсам громыхал трамвай, где-то на пирсе мяукали морские котики, и под мостом на бульваре Линкольна красовались граффити Джоша. Несмотря ни на что я была рада навестить старого друга. Даже если, кроме города, других друзей не осталось, все равно немного полегчало, хотелось выйти из машины и пробежаться по знакомым холмам, сходить на мыс Дьявола и просто побродить по улицам.
Я опустила стекло и подставила лицо прохладному ветру. Он прошелся по салону, принес запахи еды и океана, залетел за воротник блузки и привлек внимание Курта. Он демонстративно перегнулся через меня и нажал на кнопку. Тонированное стекло поехало наверх. Я неодобрительно покосилась на Курта, он ответил невозмутимым взглядом. Неужели боялся, что здесь узнают королеву с другого континента? Если убрать кортеж из трех машин с охраной и помощницей, никто в это не поверит. Я запахнула жакет и улыбнулась. Непривычно было думать о себе по-новому в старом месте, – словно смотреть на картинку в книге. Странно, но воодушевляюще.
– Генерал в Сан-Франциско?
От моего вопроса Курт застыл на секунду.
– Да.
– Прекрасно. Тогда у нас отличная возможность.
Курт помолчал, изучая улицы за окном.
– Я все выясню и сообщу тебе позже. Займись пока своими делами.
Он хмурился со вчерашнего дня после того, как я сообщила, что он снова летит через Атлантику. Он не хотел договариваться с Хэмстедом, не хотел нарушать протокол и ввязываться в аферу, а у меня словно крылья за спиной выросли, и если бы выпустили, полетела бы быстрее самолета. Черт побери, если мне суждено пасть жертвой Ордена веитов, то я хотя бы сделаю это с чистой совестью.
Хорошее настроение вмиг испарилось, когда мы свернули на Висент-стрит.
Охрану я оставила за пять домов до цели и пошла пешком. Курт наблюдал за мной, я чувствовала его взгляд. Но даже он не помогал справиться со страхом – я шла все медленнее и медленнее, а когда увидела знакомый двухэтажный домик с клумбами за низкой изгородью, так и вовсе остановилась.
Будто бы и не было этих лет. Возможно, в другой вселенной я могла жить в Сан-Франциско до сих пор, работать в частной охране, ходить в бар «Сова» и сажать аквилегию вместе с Мартой, мамой Джоша. Нет, это майский цветок, а сейчас время осеннего амеллюса. Вот же он, на клумбе сразу за забором – желтые и бордовые лепестки. Когда я выбирала Марте подарок, почему-то предпочла аквилегию. Почему? Может, из-за цвета? Двухцветные красно-белые винки18 – идеально для домашней клумбы.
Что за ерунда вертится в голове!
Надо перестать тянуть время и зайти. Если хозяева прогонят с порога и плюнут вслед, так тому и быть, но я очень надеялась на другой исход: я не имела права просить прощения, но нуждалась в нем. Для равновесия в моей жизни необходимо хотя бы попытаться.
– Господи боже ты мой, Скай! – На пороге, прижимая руку к груди, стояла Марта. Вид у нее был совершенно потрясенный. – То есть Тереза. Откуда ты… Заходи скорее, девочка моя!
***
Вечером я сидела на кровати апартаментов отеля «Ритц Карлтон» и пыталась упорядочить прошедший день: встречу с Мартой, фотографии, – на которых Джош был с друзьями из колледжа, с сестрами, с Чарли, – и все сказанные слова, но пока не получалось понять свои ощущения. Меня будто контузило в тот момент, когда Марта вышла на порог, и с тех пор я никак не могла осознать события. Или будто мне вкололи лошадиную дозу успокоительного – внимание затуманилось и реальность отодвинулась. Наверное, сработал защитный инстинкт: я боялась услышать то, от чего станет хуже. Зря, ведь теперь понятно, в кого Джош родился таким неисправимым оптимистом и непробиваемым добряком. Жить с утратой можно по-разному, и Марта показала путь, на котором утрату можно принять. Не забыть, а именно принять. Рассудок цинично убеждал, что теперь можно испытать облегчение, ведь все прошло лучше, чем я рассчитывала, но груз вины привычно затыкал все доводы. Похоже, получить чужое прощение легче, чем простить саму себя.
Или прощения Марты недостаточно. Нужно поговорить еще кое с кем.
Я переоделась в спортивный костюм и снова села на кровать. Ждала Курта. Охрана доложит Шону Рейнеру, что королева три часа провела в доме на Висент-Стрит, затем какое-то время на кладбище и вернулась в отель. Кладбище стало идеей Марты. Мне не удалось попрощаться на похоронах, а этого словно не хватало – тишины и покоя низких белых надгробий, зеленой травы и вида на океан. Я поговорила с Джошем и Ронни, и ветер унес мои слова, обещая доставить адресатам.
Марта очень хотела познакомиться с Риком. Она считала, что мой сын – ее внук. В какой-то степени он и был ее внуком, только двоюродным, поэтому препятствовать я ей не могла да и не хотела, только дальше врать ей в лицо было невыносимо. Я точно помутилась рассудком, когда согласилась вмешать сюда Джоша.
Первые месяцы в Холлертау походили на кошмар наяву, и иногда я теряла контроль. Частенько целые дни покрывались туманом. У меня спрашивали про Джоша: как давно мы знакомы, как проводили время, почему он, даже раненый, прилетел в Этерштейн, откуда его забрал Брук, что он говорил в тот день. Никто ни разу не спросил про Чарли, кроме формальной информации. Возможно, потому что он и сам мог за себя ответить, а возможно, просто потому что не видели причин. Нам не удалось побыть парой, про которую говорят «они». Никому из наших знакомых не пришло бы в голову рассматривать нас как пару. Что бы ни зарождалось, все было безжалостно уничтожено. Когда встал вопрос об имени отца в свидетельстве о рождении, я попросила поставить прочерк. Конечно, парламент и совет это не устроило, канцлер рвал и метал, и тогда всплыла кандидатура Джоша. Все отчего-то уверовали, что это он, скорее всего, из-за вмешательства моего отца. Если он поговорил с кем-то из «Сентинеля» – с Маком, Уилером, Хиксом или любым другим, все сказали бы одно и то же: на работе не расставались, вечером гуляли по городу, в бар и на семейные мероприятия ходили вместе. Да, ссорились и ругались, с кем не бывает, но стояли горой друг за друга, и ради нее Джош сбежал из больницы… Выводы напрашивались сами собой. Это я осознала гораздо позже, когда смогла здраво оценить ситуацию. Не знаю, говорил ли отец с Чарли о чем-то, кроме Эберта, но, если и пытался, тот, скорее всего, послал его к черту. Я оглянуться не успела, как созвали закрытую пресс-конференцию для прояснения вопроса с отцовством, сняли документальный фильм и напечатали стопку подтверждающих документов. На мои попытки откатить ситуацию назад и дать опровержение я неизменно получала туманные отговорки от канцлера и твердое «нет» от отца. Скандал тоже не помог: выяснилось, что всех устроил мертвый американец. Ключевое слово «мертвый».
И как я позволила убедить себя, что это лучший выход из ситуации? Как теперь сказать правду Марте? Она полна надежд, что ее сын живет в моем. А Чарли? Поэтому он и не общался со мной, думал, что я врала даже в таком. Или понимал, что не врала, а не хотел делать больно Марте? Я скорчилась на кровати, похоже, «анестезия» начала отходить, и боль снова зашевелилась внутри.
Раздался стук в дверь. Я подскочила. Зашел Курт и теперь изучал мой спортивный костюм тяжелым взглядом.
– Не передумала?
Идеальный личный телохранитель: на публике я всегда «Ваше Величество», но когда никто не слышит, он знает, кто я на самом деле.
– С чего бы?
Он протянул ключи. Я взяла связку.
– Твоя ассистентка ушла в прачечную, остальных я отправил ужинать. У тебя «окно» в пятнадцать минут. Выйдешь через черный ход. Через три квартала на юг супермаркет, на его парковке стоит бордовый «Ниссан Альтима». В шесть утра ты должна вернуть машину туда же.
Я сжала ключи, продумывая, все ли мы предусмотрели. После прачечной ассистентка уйдет спать, я отпустила ее до утра, ей незачем рваться к королеве, а охрану взял на себя Курт.
– Ты должна вернуться. – Он шагнул ко мне, сжал локоть и пристально заглянул в глаза. – Поняла? Должна быть на парковке не позже шести утра.
– Я буду. – И сейчас ему нет причин паниковать. Что за внезапные сомнения? – Буду! Нам с тобой еще Орден веитов уничтожать.
Моя жалкая попытка пошутить Курта не впечатлила, он не торопился меня отпускать, подозрительно изучая лицо, желваки играли на скулах. Если исчезну, отец добьется введения смертной казни и за первым государственным изменником далеко ходить не придется.
– Если решу сбежать, ты станешь первым, кому я об этом скажу. Поможешь выкрасть юного принца из замка.
Курт прищурился, усмехнулся и расслабился. Я же наоборот нахмурилась. Хотела пошутить, а вышло, как всегда, плачевно.
– Твой отец уже настойчиво интересовался проблемами моего племянника в Сан-Франциско. Он скоро догадается, что дело не в нем. Признайся ему хотя бы в этом.
Я представила, как рассказываю о Чарли. Отец требует подтверждения, а Чарли смотрит с экрана ноутбука как на злейшего врага. Меня затошнило. Лучше расставить точки над «и» сейчас, и если Чарли не захочет иметь со мной ничего общего, то «проблемы» племянника в Сан-Франциско закончатся, а когда-нибудь через много лет я расскажу Рику правду.
– Может, и нечего будет рассказывать.
Курт не спускал с меня пристального взгляда.
– Тереза, больше некому тебе это сказать, поэтому скажу я – ты похожа на сталкера.
Я усмехнулась, но комментировать не стала. Что тут скажешь?
– Я заберу тебя, якобы с пробежки. – Курт отпустил меня и отошел. – Если все пройдет, как задумано, никто не узнает. Чуть позже сообщу по поводу генерала. Но ты уверена, что нужно поступать именно так?
Я молча накинула капюшон и пошла к двери.
– Удачи, – донеслось вслед.
***
Острое и трепетное ощущение жизни родом из детства: из заноз в пятках, из песчинок между пальцами, запаха прелого валежника и кожи после солнца, из горького сока одуванчиков, подкашивающихся ножек недельного олененка и шума дождя по листьям, из любви ко всему вокруг, честной и искренней. Только в детстве можно так волнительно и искренне переживать каждое мимолетное чувство. Ты вырастаешь, ощущение полноты теряется, и все оставшееся время ты пытаешься его вспомнить или ищешь оттенки в событиях и людях. Возможно, мне повезло найти что-то настоящее, человека, рядом с которым появляется то самое неподдельное состояние эйфории, а счастье внутри рождается спонтанно, от его дыхания, прикосновения, голоса, запаха, просто от его присутствия. Разве не стоит за это бороться?
Все испортила ложь, значит, правда должна исправить. Осталось найти верные слова и силы на борьбу, только беда в том, что сил больше нет. Хоть я и пугалась чужих эмоций, на самом деле они наполняли меня, даже создавали, вмешиваясь в мою жизнь и преобразовывая чувства. Я словно сидела в центре паутины, тщательно подбирала ниточки к сердцам людей, наблюдала и изучала, постигая эту сложную науку, а теперь, без эмпатии, ничего не осталось. На дне разбитого кувшина валялся только хлам, и новым силам неоткуда было взяться. Часть моего сердца умерла вместе с Келли, другая – с Джошем, часть сердца осталась с Чарли. Как жить, если капризный орган стал слишком маленьким, и теперь его силы не хватает, чтобы качать кровь.