«Хитрая» контора

– Да, Лида, зачем? – вмешался начальник конторы, но следовательша остановила его движением руки.

– Что вы, на самом деле, привязались ко мне с этой дурацкой книгой?! – вспылила приемщица. – Вместо того, чтобы искать воришек, спрашиваете черт знает что! Я же не отказалась от своего почерка, а вам лично объяснила, – она вперила свой взгляд в Обручеву, – что маялась дурью по молодости! Неужели не понятно?!

– Вы напрасно сердитесь, – успокоил ее Яснов. – Задавать вопросы – наша работа. Как их задавать и о чем, я думаю, нам видней. А уж что вы будете говорить – это ваше дело. Вам знакома фамилия Дунаев? – без всякого перехода спросил он.

– Нет! Такой у нас не работает, – по ее лицу пробежала неясная тень.

– Ну, зачем же утрировать, Лида! Сейчас не работает, раньше работал.

Я всего лишь спросил, знакома ли вам такая фамилия. Дунаев Олег Савельевич…

– Да откуда же я всех упомню! – еще сильнее рассердилась Ларионова.

Лесков, по-видимому, собрался что-то сказать, но приемщица поняла это и сразу осадила его.

– А вы, Михаил Герасимыч, поимейте чувства такта и дождитесь, когда женщина закончит говорить! – и вновь в сторону подполковника: – Я думала, что вы действительно проявите серьезный подход к делу, а вы так, только убиваете наш выходной! Я даже у закройщика не смогла по-человечески посидеть!

В это время в кабинет, в сопровождении Никишкина, заглянула бухгалтерша.

– На сегодня мы свои дела завершили, Михаил Герасимыч! – доложила она. – У меня исчезли документы за 1983 год… Фактически они давно не нужны, и все-таки странно.

Как только работники милиции уехали, Михаил Герасимович с раздражением подступился к приемщице:

– Тебе что, делать нечего?! Раньше ладно, ты от глупости переписывала старую книгу, а сейчас? Своим дурацким поведением ты удлиняешь у нас пребывание милиции, а нам с Верой Елисеевной радости это не доставляет! Ты что, позабыла, как ревела у Дунаева на похоронах? Ишь ты, не знает она Дунаева! Если накрутила чего за моей спиной, то с этой-то никому ненужной историей зачем ваньку валять? Человек давно умер, а она и об этом врет какого-то дьявола! Уж я-то знаю, кого ты помнишь и кого нет! – не успокаивался Лесков.

– В том-то и беда твоя, Михаил Герасимыч, что ты слишком много знаешь! – зло прищурившись, оборвала его Ларионова. – Что же ты не проявил свою гражданскую честность! Ты волк старый, и учуял, что я не хочу про него говорить, а поэтому побоялся осложнений, если я обозлюсь! То-то! Я же не бегаю, не кричу на всю улицу, кто и зачем к вам с Верой Елисеевной ходит!

– Ну, хватит тебе выступать! – грубовато и между тем примирительно сказал начальник. – Меня просто задело, что ты врешь в мелочах, от которых, кроме вреда, никакой пользы. Докопаются они до какой-нибудь ерунды и увидят, что мы соврали. Что они подумают? А то, что раз врут в пустяках, значит, для этого есть причины, и будут они нам здесь нервы мотать! Может, ты, Лидка, имеешь какое отношение к этой краже? – Михаил Герасимович тяжело присел на стул.

– Да вы что, товарищ Лесков Михаил Герасимович! – Лида громко расхохоталась. – Вы в поликлинику сходите, у вас головка болит! Неужто вы думаете, что я стану мараться об эти жалкие гроши? Болеешь ты, Михаил Герасимыч, болеешь, – перешла она на доверительное «ты», – никак от нервного потрясения. Да, я действительно в мелочи соврала – наверное, не подумала. Только с чего бы это я начала душу здесь нараспашку?! Помню – не помню! Как понравилось, так и сказала! И вам, кстати, советую говорить то, что касается лично вас, – она вновь начала на «вы». – Так нам всем будет гораздо спокойней, хорошо? – Лида приблизила к начальнику лицо почти вплотную и вызывающе заглянула ему в глаза.

– Ну ладно, хватит! Что-то много строить начала из себя! – вскипел Лесков, впрочем, тотчас же сменив гнев на милость. – Лучше нам бы разъехаться по домам, чтоб не разругаться по пустякам, а?

– Дельное предложение, Михаил Герасимыч! Мы расстаемся друзьями, – приемщица ласково коснулась рукой плеча начальника. – Я видела, вы без машины сегодня, так давайте я отвезу вас с Верой Елисеевной… – она расплылась в любезной улыбке.

– Спасибо, Лидочка! – молчавшая до того бухгалтерша облегченно вздохнула. – Ты поезжай, а мы с Михаилом Герасимовичем еще задержимся на полчасика.

* * *

Ларионова вышла во двор и не спеша пересекла дорогу, где на другой стороне улицы грелся на солнце ее белый «Москвич». Лида степенно уселась за руль, достала из импортной сумочки, лежавшей на заднем сиденье, маленькое зеркало-пудреницу и внимательно посмотрелась. Лишь по окончании сей процедуры она воткнула в замок ключ зажигания и, взглянув на себя еще раз уже в автомобильное зеркальце, взялась за рычаг скоростей. «Ничего, и это перемелется! Зато он точно никуда не денется, все равно он будет мой!» – закончила она свою мысль словами из песни и сразу включила приемник. Салон наполнился звуками голоса Ольги Зарубиной. Под музыку хорошо думалось: «Мой мужчина снова мается ерундой. Кроме него никто не мог придумать эту комедию! Годы идут, а он не меняется. В его возрасте нужно вести совсем иную жизнь, иметь свой угол, ребенка, а он по-прежнему выбрыкивает и выделывает немыслимые номера, все экспериментирует над своей судьбой, да и над моей тоже. Даже теперь он не спешит показываться на глаза! Подцепил себе где-то очередную выдру… А ведь всегда убеждал меня, что я его очень даже устраиваю. Да и на самом деле, чего ему не хватало?.. Деньжата какие-никакие у меня водятся: худо-бедно, но все-таки, считай, каждый день удается прибавить к своей скудной зарплате тысчонку-другую…А так бы сидеть на одной зарплате, хоть и числюсь слесарем 4-го разряда, волком завоешь! Я давно имела реальный шанс построить с ним личную жизнь, как мечталось, но тогда проклятая «баскетболистка» перешла дорогу и спутала всю колоду! Ему без разницы, за какую юбку цепляться, лишь бы разрез был побольше…Понимала ли я это тогда? Безусловно. А вот поделать с собой ничего не могла. Прошло столько времени – встретились… И опять ничего не могу поделать с собой. Ух, дура! Вновь, ради него расписала себе диету…» Лида вздохнула, и ее мысли скакнули немного в сторону: «Целый год длится роман с этим хлыщем из исполкома – одними тортами и конфетами закормил! Я еще переживала тогда, что разнесет, как чушку, а ему напротив хотелось, чтоб я потолстела. Это моему желанному подавай тонконогих! Из-за этой чертовой диеты второй день валяется в сумочке шоколадка. Помнится, когда-то Пугачева аж по телевизору заявила, что садится на особую диету… Но ей было проще, она и на диете могла себе позволить полкурицы, со скидкой на знаменитость. А я никому не известная приемщица никому не известной «хитрой» конторы, поэтому скидок нет, и полкурицы из своего рациона исключить придется!»

Лида свободной рукой подтянула к животу узковатое платье – так было удобней управляться с педалями, – в очередной раз отжала сцепление и при этом скользнула критическим взглядом по своим полным ляжкам. «Это еще их светлые колготки скрадывают…»

Раскованно покручивая баранку, Лида вывела «Москвич» на улицу Ворошилова (которую до сих пор не переименовали), сходу обогнала переполненный, как всегда, автобус, именуемый в обиходе «скотовозом», затем еще какого-то пенсионера на мопеде с рюкзаком за спиной, но в это время на перекрестке неудачно перемигнул светофор и загорелся красным оком. Ларионова резко тормознула, автомобиль встал, как вкопанный, и заглох. Чертыхнувшись, она снова запустила двигатель и в тот миг заметила бегущего к ней с правой стороны улицы Родькина.

– Да садись ты шустрей! – подосадовала Лида. Она резко тронула «Москвич» с места, и Родькин уже на ходу захлопнул за собой дверцу. – Тебе в командировке положено быть, а ты по городу шляешься! Куда тебе?

– Куда? Никуда!

– А что тогда влез?

– По тебе соскучился!

– Ладно, Гриша, хорош болтать! Ты и без меня живешь весело. Мне в окно кое-что видать: у Лученка блат-хату открыли, через день новых малолеток водите. А короче, говори дело – некогда мне!

– Тормози тогда, поговорить и впрямь надо! Я к тебе и домой звонил, но там сплошные гудки. Кто стучится в дверь моя, видишь дома нет никто, – неуклюже и не совсем к месту пошутил Родькин.

– Зачем я тебе понадобилась? – хмуро спросила она – Наверное, командировочные матери на косынку потратил? – свернув на обочину, Ларионова остановила машину и повернула ключ.

– Слышь, Лидок! Ты так сидишь, аж крапивница по шкуре пошла, честное слово! Есть у тебя за что подержаться! – уважительно подытожил Родькин и бессовестно уставился на ее ноги.

– Есть, да не про твою честь! – не очень смущаясь, огрызнулась она. Привстав с сиденья, Лида натянула на колени платье. – Если ты только затем, чтоб раскидывать свои комплименты, то проваливай! Я сказала, что некогда мне!

– Все-все-все… Уже о деле! – Родькин отвалился на спинку сиденья. – Слышала, что нашу шарашку обворовали?.. – вкрадчиво спросил он.

– Ну и что из того? Сейчас вот оттуда…

– Милиции, наверное, понаехало… Что говорят-то, слышала?

– Я не прислушивалась. Лазают взад-вперед, да и все! – отрезала Ларионова.

– Ладно, ты завтра Лученка так и так увидишь. Скажи ему, что мне с Яшиным позарез увидеться надо. Пусть передаст ему через Нестерова – это тот мужик, что живет сейчас у него, ну короче, ты видела, такой, руки в наколках… – нашел объяснение Родькин самого главного, по его мнению, в облике того мужика.

– Завтра воскресенье, – напомнила Ларионова.

– Тогда в понедельник! – не сдавался Родькин. – Мне самому-то в конторе никак появляться нельзя, я ведь в командировке числюсь. Стоит показаться, еще милиция прицепится, раз такое дело. Сама говоришь, лазают взад-вперед! Ничего не найдут, а привяжутся к честным людям: почему числишься в командировке, а находишься в городе! Не маленькая, знаешь, как делают люди в серых шинелях… Поняла?

– Поняла, честный человек, – она криво усмехнулась. – Не поняла другое, что ты-то засуетился! Впрочем, все: твои дела – твои проблемы.

– Засуетишься! На рынок с утра заглядывал, пивка попил… Мужиков повстречал знакомых, про кражу болтают. Вроде, в понедельник всех начнут к следователю таскать, а кому охота… Мы, как на грех, с Безродным не уехали в командировку – машина сломалась, – взялся он объясняться перед приемщицей.

– Брось трепаться! Дуру во мне что ли увидел? – возмутилась Лида.

– А что… – испугавшись, он не договорил фразы и обеспокоенно посмотрел на приемщицу.

– А то… Нашел свободные уши, что машина у них сломалась! Сказал бы прямо, пропьянствовал, да и все. Я тебя не видела, будь спокоен – это ты хотел от меня услышать?

– Молчу, Лидок, молчу… – поспешно и с облегчением согласился Родькин со сказанным. – У Безродного огород, ну а я Нинку случайно встретил… Может, видела у Лученка когда: здоровая такая деваха, пышная, как сдобная булка! – он прицокнул языком и подмигнул Ларионовой. – Если что не так, вы уже извиняйте, Лидия Захаровна!

– Да не кривляйся ты, – поморщилась она. – А ту вульгарную девку я действительно видела с Лученком; с ними была и еще одна тощая, так та вообще раскрашенная и материлась на весь двор. Ну, давай разбегаемся, Гриша! – прервала она себя. – Мне все абсолютно понятно. Ого, уже сколько времени! – воскликнула Ларионова, посмотрев на часы.

– Ну, как скажешь, Захаровна! Я на тебя надеюсь, – Родькин открыл дверцу машины.

– Как просил, так и скажу, – успокоила она его еще раз, трогая автомобиль с места.

В зеркало заднего вида Лида заметила, как он сделал ей выкрутас ручкой. Через десять минут она заперла «Москвич» в гараже и поднялась в свою квартиру на третьем этаже. Захлопнув за собой дверь, Лида с истинным удовольствием сбросила в прихожей туфли и, пройдя в комнату, вплотную приблизилась к большущему зеркалу – это был единственный подарок Дунаева. Некоторое время она в застывшей позе смотрелась в свое отражение, потом повернулась к окну и стала медленно стягивать с себя платье вместе с комбинацией.

После прохладного душа она в одних плавочках закружилась по комнате, энергично растираясь махровым, или, как она его называла, мохнатым, полотенцем. Тело чудесно взбодрилось. Лида расхаживала по квартире почти нагишом и напевала: «Давай поженимся, давай поженимся…» – стараясь подражать певице Светлане Лазаревой. Потом включила импортный музыкальный центр, приобретенный совсем недавно, и, пританцовывая, закружилась на паласе. К сожалению, ее внешняя беззаботность не являлась аутентичным состоянием души: ощущение приближающихся неприятностей не покидало. «Этот дурак, Герасимыч, чуть не наболтал лишнего. Ишь ты, помнит он до сих пор, как я ревела у Олега на похоронах! Эта нелепая история и так перевернула всю жизнь. Уже давно у них бы выросли сын или дочь. Без детей плохо, но ведь сама так хотела, чтоб если были, то непременно лишь от него! Потом случилось два раза делать аборты, теперь и они не нужны стали… Что вообще лично мне требовалось для жизни? Перво-наперво, конечно, любимый человек: в этом заключается счастье для каждой здоровой женщины. Послушные дети, кухня с газовой плитой и минимум, как двухкамерный, холодильник с мороженой гусятиной вместо минтая. Ну и еще, лисий воротник и соболья шапка, которые бы он сам купил, да золотое колечко на пальце, даже когда стираешь белье вручную. Это большинству мужиков нужна только власть. Правда тем, что попроще, и она не нужна – им подавай лишь водку и баб. А так бы спросить у них, для чего им эта самая власть? Да для одного: пленить за столом их, женщин, и менять, менять и менять! Странная психология… Неужели в постели мы столь разительно отличаемся одна от другой? По-моему, им все равно, с кем лежать под одним одеялом. Разница для них только тогда, когда включаешь свет, но и то, от эгоизма и болезненного самолюбия. Какое из этого резюме? Пока я не застарела и не бью им по самолюбию, надо спешить».

Протяжный звонок прервал Лидины мысли. «Он!» – она метнулась в угол комнаты и сорвала телефонную трубку. Как всегда, голос желанного был глуховат, а когда он переставал говорить, она отчетливо слышала дыхание на том конце провода.

– Ты по-прежнему не считаешься и не советуешься со мной! – захлебываясь словами, заспешила она, когда он замолчал. – На все вопросы ты отвечаешь: так нужно, потом объясню! Раз за разом ты выкидываешь такие вещи, которые не укладываются в голове! Кому нужна эта странная и дикая игра в прятки, если ты уверяешь, что любишь меня?! – Лида всхлипнула и закончила: – Я боюсь за тебя…

– Все будет в норме, моя цветущая Лилия! – он всегда так ее звал. – Не позволяй себе лишних эмоций, поняла? На следующей неделе я сам тебя разыщу. Целую в губки.

После этих слов в трубке пошли частые гудки. Некоторое время она так и стояла, сжимая ее в руке, потом медленно опустила на аппарат. Пройдя в спаленку и повалившись вниз лицом на кровать, Лида тихо заплакала.

* * *

Яснов сверил свои часы с настенными: ровно семь часов вечера.

– Елена Владимировна, сегодня ведь суббота, – настойчиво напомнил он. – За раз все не переделать!

– У меня, Виктор Палыч, писанины много скопилось по угону мотоциклов. Да еще и обвинительное надо на Демирчана готовить, – отозвалась Обручева.

– Про то и говорю тебе, девушка, – подполковник затянулся сигаретой, – Просидишь здесь за этими кражами, мотоциклами и заключениями, пока все женихи не разбегутся. И день и ночь ждет тебя кто-то с цветами, а ты ни грамма сочувствия даже к себе…

– Не разбегутся, товарищ подполковник, – она слегка заалела. И уже вполне серьезно добавила: – Тот, кто любит, дождется, и терпения ему хватит, – Лена подняла на него глаза, отрываясь от своих бумаг.

Впрочем, Обручевой и впрямь пора было собираться, и она тотчас потянулась в сторону раскрытого сейфа, укладывая туда документы, и, к сожалению, не увидела той грустной улыбки, что пробежала по лицу Яснова. Вспомнив, что она обещала маме съездить к Сереже, она заспешила, тем более, что надеялась вкусно дома поужинать, чтоб не испытывать соблазна в гостях.

«Если судить по общим меркам, то Сережа очень даже положительный парень. Как пишут в объявлениях службы знакомств: любит домашний уют, вредных привычек не имеет», – рассуждая сим образом, Лена автоматически притормаживала на выбоинах в асфальте, а потом вновь резко поддавала газу своей восьмерке. Она одним глазом покосилась в сторону: подполковник, сидящий с ней рядом, тоже задумался о чем-то своем. «Несомненно, Виктор Павлович не даст себе права о чем-то догадываться, да и мне самой не понятно, зачем я затевала с Сережей это затянувшееся знакомство? Ради того, чтоб Виктор Павлович об этом знакомстве узнал, и я смогла прочитать его мысли? Глупо и несерьезно. Инфантильная я какая-то!»

Когда она свернула машину во двор его дома и направила прямо к подъезду, Яснов было запротестовал против «такого мещанства», как он выражался в подобном случаях.

– Спасибо тебе, Леночка! Но ты развращаешь подполковника милиции в период демократических преобразований излишними почестями! – пошутил он. – До понедельника! – Яснов захлопнул за собой дверцу автомашины.

Лена молча улыбнулась, кивнула ему головой и неожиданно для себя заглушила мотор. Яснов, уже заступивший на крыльцо своего подъезда, с удивлением обернулся. Она смотрела ему вслед, и глаза их встретились. Обручева запоздало сморгнула и поспешно завела двигатель. Восьмерка, как испуганная лошадь, рванула с места, да так, что ее колеса с пробуксовкой прошли по сухому асфальту, оставляя за собой две пунктирные черные полосы. Пацан, стоявший с велосипедом у соседнего подъезда, покрутил у виска пальцем.

«Во, дура! – рассуждала Елена, когда загоняла автомобиль в гараж. – Теперь Виктор Павлович наверняка подумает: «Психопатка и хулиганка!» А возможно, как раз все к лучшему: он ведь умный человек, догадается, что к чему! Точно, это хорошо, что у меня произошел такой срыв. Не хочу, чтоб он и дальше воспринимал меня только школьницей, какой запомнил когда-то, и теперь собирается вечно нести эту память, вовсе не замечая, как я смотрю на него!»

– Ну, слава богу, хоть один раз явилась вовремя! – воскликнула Татьяна Владимировна, открывая дочери дверь. Она приобняла Лену и, сама же, мешая ей раздеваться, заприговаривала: – Туфельки снимай; иди умывайся; что ты долго топчешься; пельмени вот-вот сварила; небось и Виктор Павлович сидел около тебя до конца…

– Почему около меня? – с надеждой поговорить на эту тему, зацепилась за слова дочь. – Каждый из нас в продиктованном обстановкой месте занимался своими функциями! – вычурно заявила она.

– Все равно, ездили-то вы вместе! – к ее тайной радости не унималась мать. – Неплохо было бы и Яснова пригласить на пельмени!

– С утра-то ты мне не доложила, что пельмени собираешься стряпать! Утром ты лишь одно сообщение и сделала, что Сережа звонил, ну и пожелание соответствующее высказала, – куснула она Татьяну Владимировну.

– Что-то ты взвинченная немножко? – в форме вопроса заметила мать, но, проявляя покладистость, добавила: – Впрочем, мы не ко времени затеяли разговоры: отец всегда злится, когда горячее на столе, а никто не спешит, – и она легко подтолкнула дочь в сторону ванной комнаты.

Свежая после умывания, в новом легком халатике, купленном всего лишь на прошлой неделе, Лена описала рукой полукруг, здороваясь с отцом. Они часто так с ним здоровались: она с размаху вкладывала ладошку в его крепкую грубоватую ладонь, и отец бережно пожимал руку дочери и улыбался.

– Мам, ты хоть сказала, когда братик от тети Виктории приедет! Что-то Андрюха у них загостил, тебе не кажется, а пап? – обратилась она за поддержкой к отцу, при этом первой выхватывая из общей тарелки пельмень и тыкая его в центр масленки.

– Приедет, как только старшая сестренка научиться подавать пример за столом, – заметила Татьяна Владимировна, отрезая кусочек масла и кладя ей на тарелку, стоящую под носом. – Кстати, Сережа звонил, – словно случайно спохватилась она.

– Ну… – скорее не нукнула, а промычала Лена, втягивая в рот горячий пельмень.

– Что, му?.. – передразнила ее мать. – Сказала, как ты и велела, что приедешь не позже десяти вечера.

– Зря сказала… устала я. Ты и говорить что-то, мам, стала как бабушка Вера: «Велела»… Съезжу, раз обещала, куда денешься!

– Ты будто повинность собираешься какую нести! – Татьяна Владимировна сердито отхлебнула из ложки бульон. Она всегда ела пельмени исключительно с бульоном, сама Лена – чаще всего со сливочным маслом, а папа в любом виде, в котором ему подадут – это зависело от того, кто их ему накладывал: если мама, то, значит, с бульоном, а если Лена, то без такового, как и себе. Однако при любой трапезе папа оставался неизменным себе: он абсолютно все ел с хлебом, по крайней мере это было действительно так, сколько помнила сама Лена, хотя однажды до ее ушей дошла реплика матери, адресованная отцу: «Теперь тебя приучили есть все подряд…»

Недовольная словами матери, а также собой, промолчав, Лена задумалась: во-первых, тащиться к Бобрышкиным придется автобусом, так как бензина практически оставалось на нуле, и завтра дай бог добраться на нем до заправки. Во-вторых, ей эта встреча с Сережей абсолютно была не нужна, так как для себя она уже твердо решила прекратить эти ненужные свидания. И остается лишь две причины, по которым к Бобрышкиным ехать все же придется: это чтобы сейчас все не выкладывать матери, пока она не объяснилась с Виктором, ну и еще из чувства приличия – честно и в глаза сказать Сереже обо всем.

С Сережей Бобрышкиным Лена познакомилась в Технологическом техникуме, где он преподавал черчение, а она прибыла туда расследовать одно мелкое хищение. Разговорились они совершенно случайно, а потом молодой мужчина в очках предложил ей сходить в цирк. Цирковое представление обещали со слоном и дрессированными медведями, а она так и вообще была в цирке лишь один раз, да и то в детстве. Короче, она согласилась, и вот потом их встречи растянулись на год. Так что, если бы Татьяна Владимировна в один прекрасный день заявила дочери, что сундук с приданным для нее готов, в этом не было бы ничего удивительного.

Покончив с ужином и поблагодарив мать, которая занялась мытьем посуды, Лена быстренько улизнула из кухни.

Включив в своей комнате маленький телевизор и время от времени подглядывая на экран, младшая Обручева стала нехотя собираться, чтобы, как она сама выразилась, посмотреть знакомый репертуар.

«А что, и на самом деле, вначале мы усядемся у него в комнате, затем он обязательно включит магнитофон, потом станет показывать уже опостывшие мне значки и наконец, рассказывая, где и при каких обстоятельствах он достал тот или иной, начнет примериваться, как дотронуться до моего плеча, да и то словно бы ненароком. А ведь знакомы двенадцать месяцев! За девять месяцев ребенок успевает появиться на свет! Вот и оказывается, что все хорошо в меру. А дальше… Дальше, Сережина мама, Лариса Евдокимовна, толстая, холеная женщина, пригласит нас к столу (Бобрышкины вообще очень поздно ужинают). Она так и скажет, не просто: идите ужинать или попейте чайку, а непременно: «Дети, прошу к столу». Но правда здесь в том, что это и в действительности будет стол по всем показателям. За ним Лариса Евдокимовна попытается скрупулезно рассказать все подробности, которые произошли с сыном на его преподавательской стезе, и несколько раз заострит внимание присутствующих на негативных явлениях, процветающих в преподавательской среде. Отец Сережи, Николай Николаевич, обязательно в течение всего ужина будет читать «Науку и жизнь», и разве что кот Лукреций внесет разнообразие в этот дом. Как только она усядется за столом, он раздобревшей, пушистой тушкой бабахнется гостье на колени, зная, что здесь его будут подкармливать прямо из рук. Лариса Евдокимовна станет конечно же ужасаться с умением провинциальной актрисы и не преминет подсунуть добрую дюжину салфеток – благо, что сосед по площадке работал в ресторане швейцаром и, таская их пачками, снабжал ими в достатке Ларису Евдокимовну за лишь двоим им ведомые услуги».

Тем не менее, прихорашиваясь перед зеркалом, Лене захотелось вздохнуть, но в комнате объявилась Татьяна Владимировна, и она раздумала это делать.

Уже облачившись в светло-голубой брючный костюм, Лена еще раз прошлась расческой по своим шелковым волосам и, вполне удовлетворенная собой, выбежала на улицу.

До автобусной остановки было недалеко. Она терпеливо дождалась «тройку» и уселась на свободном сиденье посередине салона. Народу в автобусе было мало, зато на следующей остановке в него шумно повпрыгивала компания молодых ребят, приблизительно лет 18 – 20-ти. Один из них был с гитарой в руках. Расположившись в кругу своих, на задней площадке, он ударил по струнам и, ни чуточку не фальшивя, приятным баритоном запел «Аэропорт». Песню эту уже года четыре как отпели, но здесь, в салоне автобуса, она была как нельзя кстати, ибо «тройка» как раз ходила в аэропорт. Сидящая впереди Обручевой пожилая женщина обернулась назад, и у нее оказалось такое возмущенно-сердитое выражение лица, что Лена не выдержала и прыснула в кулак. Лицо женщины дернулось и, враз изменившись, отпечатало на себе гримасу презрения. Она пронизывающим взглядом смерила Лену с головы до ног и, не удержавшись, сказала: